Где апельсины зреют

— Вы платье-то на дам разсматривайте, которое хотли, да поскорй и въ ресторанъ, чтобы на апельсинныхъ коркахъ… — проговорилъ Конуринъ.

— Да потерпите немножко. Нельзя-же сразу въ платье глаза впялить, не учтиво. Мы обойдемъ вотъ всю эту аллею и тогда въ ресторанъ. Николай Иванычъ, наслаждайся-же природой, наслаждайся. Вдь ты сейчасъ сказалъ, что любишь природу. Смотри, какая клумба левкою. Наслаждайся… — лебезила передъ мужемъ жена.

— Да я и наслаждаюсь, угрюмо отвчалъ мужъ.

Аллея обойдена, платье разсмотрно. Они взошли за терассу ресторана и сли за столъ.

— На апельсинныхъ корочкахъ-то, на апельсинныхъ корочкахъ-то… напоминалъ Конуринъ.

— Сейчасъ, отвчала Глафира Семеновна и, обратясь къ гарсону, спросила:- Эске ву заве о-де-ви оранжъ? Совсмъ забыла, какъ корки по французски, прибавила она. — На коркахъ… Ву компрене: оранжъ… желтая корка… жонь…

— Шнапсъ тринкенъ… хлопалъ себя Конуринъ передъ гарсономъ по галстуху.

Гарсонъ недоумвалъ.

— Апорте муа оранжъ, сказала наконецъ Глафира Семеновна.

Гарсонъ улыбнулся и принесъ вазу съ апельсинами.

Глафира Семеновнаоторвала кусокъапельсинной кореи и показала ее гарсону.

— Вуаля… О-де-вы комса…

Гарсонъ пожималъ плечами и что-то бормоталъ.

— Не понимаетъ! Видите, мужчины, какъ я для васъ стараюсь, а онъ все-таки не понимаетъ.

— Да чего тутъ! Не стоитъ и хлопотать! Пусть принесетъ блой русской водки! воскликнулъ Николай Ивановичъ. — О-де-вы рюссъ есть? Ву заве?

— Oui, monsieur…

— И закуски, закуски… Горъ-девръ… отдавала приказъ Глафира Семеновна. — Аля рюссъ… О-де-вы, горъ девръ… А апре — дежене пуръ труа персонь.

— Странно, что въ апельсинной стран живутъ и водіій на апельсинныхъ коркахъ не дерясутъ, — покачивалъ головой Конуринъ,

— Кажется, ужъ я для васъ стараюсь, но нтъ у нихъ этой водки да и что ты хочешь, — проговорила Глафира Семеновна. — Ну, да вы простой выпейте… Ты ужъ, Николай Иванычъ, выпей сегодня основательно, потому можетъ быть водки-то русской въ Италіи и не найдется. Да и наврное не найдется. Вдь это только въ Ницц держутъ и въ Монте-Карло, гд русскихъ много, а то вдь она и въ Париж не везд имется; въ первую нашу поздку въ Парижъ на выставку ея нигд не было.

— Да что ты это предо мной лебезишь такъ сегодня? — удивился мужъ.

— Угодить теб хочу, — отвчала жена.

Завтракъ былъ на славу и, заказанный не по карт, стоилъ всего только по четыре франка съ персоны. Мужчины осушили бутылку русской смирновской водки и, покрывши ее лакомъ, то есть запивъ краснымъ виномъ, развеселились и раскраснлись.

— Глаша! На радостяхъ, что мы сегодня отъ сихъ прекрасныхъ мстъ узжаемъ, я хочу даже выпить бутылку шампанскаго! Ужъ куда ни шло! воскликнулъ Николай Ивановичъ.

— Да конечно-же выпей…

— И я бутылку шампанскаго ставлю на радостяхъ! прибавилъ Конуринъ.

— Шампань! Де бутель шампань! отдалъ приказъ Николай Ивановичъ, показывая гарсону два пальца. — Шампань секъ и фрапе. Компрене? Каково я хмельныя-то слова знаю! Совсмъ, какъ французъ, похвастался онъ. — Что другое — ни въ зубъ… ну, а хмельное спросить — просто на славу.

Выпили и шампанское.

— Ну, теперь въ вагонъ — и шляфенъ: на боковую… сказалъ Николай Ивановичъ. — Скоро-ли, Глаша, поздъ-то отходитъ? Спроси.

— Спрашивала ужъ. Черезъ два съ половиной часа. Времени у насъ много. Въ дорогу намъ гарсонъ приготовитъ краснаго вина и тартинки съ сыромъ и ветчиной. Видите, какъ я умно распорядилась и какъ стараюсь для васъ.

— Мерси, душка, мерси… Ты у меня бонь фамъ… Но сколько намъ еще времени-то ждать! Тогда вотъ что… Тогда не выпить-ли еще бутылку шампанеи?

— Довольно, Колинька. Вдь ужъ выпито и вы развеселились достаточно. Лучше съ собой въ вагонъ взять и въ дорог выпить.

— А что мы здсь-то будемъ длать?

— Да пойдемъ въ игорный домъ и посмотримъ какъ тамъ играютъ.

— Что?!. Въ игорный домъ? Въ рулетку! воскликнулъ Николай Ивановичъ.

— Да не играть, а только посмотрть, какъ другіе играютъ.

— Нтъ, нтъ, ни за что на свт! Знаю я къ чему ты подбираешься!

— Увряю тебя…

— Шалишь… Полторы тысячи франковъ посяли и будетъ съ насъ.

— Въ томъ-то и дло, что не полторы, а только тысячу четыреста, а ты все полторы, да полторы… Ежели ужъ такъ, то дай, чтобъ въ самомъ дл сдлать полторы. Ассигнуй полторы… Вдь только еще сто франковъ надо прибавить. А почемъ знать, можетъ-быть эти сто франковъ отыграютъ и выиграютъ и будемъ мы не полторы тысячи франковъ въ проигрыш, а полторы въ выигрыш? уговаривала мужа Глафира Семеновна.

— Не могу, Глаша, не могу.

— Жен своей жалешь сдлать удовольствіе на сто франковъ! А еще сейчасъ бонь фамъ меня называлъ.

— Не въ деньгахъ дло, а не хочу изъ себя еще разъ дурака сломать.

— Ну, пятьдесятъ… Пятьдесятъ франковъ ты и пятьдесятъ Конуринъ дастъ. Я только на пятьдесятъ франковъ рискну… Всего десять ставокъ. Мн главное то интересно, что вотъ сонъ-то предвщательный я сегодня видла, гд эта самая цифра двадцать два мн приснилась. Двадцать два… Вдь почему-же нибудь она приснилась!

— Фу, неотвязчивая! вздохнулъ Николай Ивановичъ, какъ-бы сдаваясь.

— А для меня вы дйствительно цифру тридцать три во сн видли? спросилъ Конуринъ, улыбнувшись.

— Тридцать три, тридцать три…

— Да что, Николай Иванычъ, не попробовать-ли ужъ на сто-то франковъ пополамъ, чтобъ и въ самомъ дд цифру до полутора тысячъ округлить? спросилъ Конуринъ. — Сонъ-то вотъ… Предзнаменованіе-то…

— Вретъ она про сонъ. Сочинила.

— Ей-ей, не вру, ей-ей, не сочинила. Голубчикъ, ну, потшь меня, я вдь тебя тшила.

Глафира Семеновна быстро подхватила мужа подъ руку и потащила его съ терассы ресторана. Тогъ слабо упирался.

— И откуда у тебя такія игрецкія наклонности явились! Вопль какой-то грудной, чтобъ играть, словно у самаго заядлаго игрока, говорилъ онъ.

— Ахъ, Николя, да вдь должна-же я свой сонъ проврить! Идешь, голубчикъ? Ну, вотъ мерси, вотъ мерси… радостно бормотала Глафира Семеновна.

Они подходили къ игорному дому. Плелся и Конуринъ за ними.

XXXII