Голова сахара. Сербская классическая сатира и юмор

Марко, весь багровый, с диким взглядом, подняв над головой стиснутые кулаки, рванулся к оратору, как разъяренный лев. При этом он многих повалил и потоптал ногами; поднялся крик. Председатель и секретари закрыли лицо руками и в страхе забились под стол, а преисполненные патриотического горения сербы ломились вон с воплем:

— Помоги-и-и-и-те!

Оратор побледнел, затрясся как в лихорадке, ноги у него задрожали, взгляд остановился, губы посинели; пытаясь проглотить слюну, он вытянул шею и судорожно мигал. Марко приблизился к нему и, потрясая руками над его головой, крикнул громовым голосом:

Вот и Марко, не страшитесь, братья!

Оратор облился потом, посинел, зашатался и упал как подкошенный.

Марко отступил назад, поглядел на впавшего в беспамятство беднягу, опустил руки и с выражением бесконечного изумления осмотрелся вокруг. И тут же остолбенел, пораженный, увидев, что сербы закупорили двери и окна и вопят исступленно:

— На помощь!.. Полиция-я-я!.. Преступник!

Марко бессильно опустился на стул и обхватил голову своими большими косматыми руками.

После такой уверенности в успехе и такого воодушевления он впал в полное отчаяние.

Долго сидел так Марко, не двигаясь, словно окаменелый.

Мало-помалу крики и вопли утихли и воцарилась мертвая тишина, в которой явственно слышалось тяжелое дыхание бесчувственного оратора, начавшего постепенно приходить в себя. Ободренные неожиданной тишиной, председатель собрания, его заместитель и секретари стали боязливо и осторожно приподнимать головы и переглядываться испуганно, как бы спрашивая друг друга: «Что это такое, люди добрые?»

С великим удивлением озирались они вокруг. Зал почти опустел, только снаружи в открытые двери и окна просовываются многочисленные головы патриотов. Марко сидит на стуле, будто каменное изваяние, опершись локтями на колени и закрыв лицо руками. Сидит, не шелохнется, даже дыхания не слышно. Те, что попались ему под ноги, на четвереньках поуползали из зала вслед за другими. Сомлевший оратор приходит в чувство и робко озирается, вопрошающе смотрит на председателя и секретаря, а те с изумлением и страхом спрашивают друг друга глазами: «Что это с нами произошло? Неужто мы остались живы?!» Воззрятся с ужасом на Марко и снова переглядываются между собой, говоря взглядами и мимикой: «Что за страшилище?! Что тут делается?! Понятия не имею!»

И Марко неожиданная тишина заставила поднять голову. И на его лице выражалось недоумение: «Что случилось, скажите, братья мои?!»

Наконец Марко ласково, мягко, как только мог, обратился к оратору, глядя на него с нежностью:

— Что с тобой, милый брат, отчего ты упал?..

— Ты меня ударил кулаком! — с укором ответил тот, ощупывая темя.

— Да я даже не прикоснулся к тебе, клянусь всевышним богом и Иоанном Крестителем. Ты тут так хорошо говорил, что сербам нужна Маркова десница, а я и есть Королевич Марко. Я только хотел объявиться, что я, мол, здесь, а ты испугался.

Все присутствовавшие окончательно опешили и попятились от Марко.

Марко рассказал, что заставило его умолить бога отпустить его к сербам, что с ним было и какие муки он принял, как у него отобрали оружие, одежду и бурдюк с вином, как Шарац надорвался, когда таскал конку и вертел колесо на огороде.

Тут оратор приободрился малость и сказал:

— Эх, брат, глупо ты поступил!

— Надоели мне ваши вопли да вечные призывы. Ворочался, ворочался я в гробу пятьсот лет с лишком, вот и невмоготу стало.

— Но это же только песни, милый мой! Просто в песнях поется. Ты поэтики не знаешь!

— Ну ладно, пусть поется. Но вы ведь и говорили так же! И ты только что то же самое сказал!

— Нельзя быть таким простаком, братец мой! Мало ли что говорится. Ведь это просто для красоты и пышности стиля! Видно, что ты и с риторикой не знаком. Старомодный ты человек, братец, не знаешь многих вещей! Наука, милый мой, далеко шагнула. Говорим, конечно, и я говорю, но ты должен знать, что согласно правилам риторики оратор обязан иметь красивый, цветистый слог, уметь воодушевлять слушателей, к месту упомянув и кровь, и нож, и кинжал, и рабские цепи, и борьбу! Но этого требует красота слога, на самом же деле никто и не собирается засучивать рукава и кидаться в драку вроде тебя. И в песню вставлена фраза: «Встань, Марко…» и т. д., — тоже для красоты. Ничего ты, брат, не понимаешь и делаешь глупости, сразу видно, человек ты необразованный и старого толка! Понимаешь все буквально, а того не знаешь, что литературный слог создают лишь тропы и фигуры!

— Что же мне теперь делать! И бог меня назад не призывает, и здесь деваться некуда.

— В самом деле неудобно получается! — вмешался председатель, притворившись озабоченным.

— Очень неудобно! — тем же тоном подтвердили остальные.

— Шарац мой у одного человека на кормах, ни одежды, ни оружия у меня нет, да и денег не осталось, — сказал Марко в отчаянии.

— Очень неудобно! — повторил каждый из присутствующих.

— Будь у вас хорошие поручители, вы могли бы взять денег под вексель! — говорит оратор.

Марко недоумевает.

— Есть у вас близкие друзья здесь, в городе?

Никого нет близких, кроме бога;

Нет здесь побратима дорогого,

Обилича Милоша юнака,

Побратима Топлицы Милана{57},

Побратима…

Хотел было Марко дальше продолжать, но оратор его прервал:

— Двоих хватит, больше не нужно!

— А я думаю… — начал глубокомысленно председатель, но запнулся, потирая лоб рукой, и после краткой паузы обратился к Марко с вопросом:

— Ты грамотный?.. Умеешь читать и писать?

— Умею и читать, и писать, — говорит Марко.

— Я вот думаю, не похлопотать ли тебе о каком-нибудь местечке? Попросился бы куда-нибудь практикантом.

Насилу растолковали Марко, что это такое — практикант, и в конце концов он согласился, узнав, что будет получать шестьдесят — семьдесят дукатов в год, а у него, юнака, и гроша ломаного за душой не осталось.

Написали ему прошение, дали полдинара на гербовую марку да полдинара на случай какой беды и направили в министерство полиции.

Среда влияет на человека. Марко тоже должен был испытать это влияние. И вот начал он вместе со своими достойными потомками слоняться и толкаться у дверей министерства с прошением в руках, поплевывая от скуки и дожидаясь часа, когда сможет предстать перед министром и попросить о каком-нибудь государственном местечке — лишь бы хватило на хлеб насущный, белый, конечно.

Разумеется, это обивание порогов заняло немало времени, и только через несколько дней ему сказали, чтобы он передал прошение в канцелярию на предмет регистрации.