Голова сахара. Сербская классическая сатира и юмор

Марково прошение всерьез озадачило министра.

— Черт возьми, что делать с этим человеком? Почитать мы его, конечно, почитаем, а все же являться ему сюда никак не следовало. Не годится он для нынешнего времени.

Наконец, принимая во внимание широкую популярность Марко и прежние заслуги, назначили его практикантом в канцелярию дальнего уезда.

Марко с большим трудом выпросил, чтобы ему вернули оружие и выдали в министерстве жалованье за месяц вперед, и отправился за Шарцем.

Добрый корм не пошел Шарцу впрок; очень уж он отощал. Но и Марко стал легче по меньшей мере на тридцать окк.

Итак, облачился Марко в свою одежду, препоясался саблей, оседлал Шарца, наполнил бурдюк вином, привесил его к луке, сел на Шарца, перекрестился и отправился на службу по указанному пути. Советовали ему ехать по железной дороге, но он наотрез отказался.

Куда ни приедет Марко, везде спрашивает, где его уезд, и называет имя уездного начальника.

Через полтора дня пути прибыл он на место. Въехал во двор уездной канцелярии, спешился, привязал Шарца к шелковичному дереву, снял бурдюк и уселся, не снимая оружия, выпить в холодке вина.

Стражники, практиканты, писари с недоумением глядят на него в окна, а народ далеко обходит юнака.

Подходит начальник; он получил извещение о том, что Марко направлен в его уезд.

— Помогай бог! — говорит.

— Бог на помощь, юнак незнакомый! — ответил Марко.

Стоило ему заполучить свое оружие, коня и вино, как забыл он все мучения, вернулся к своим прежним повадкам и заговорил стихами.

— Ты новый практикант?

Марко представился, и тогда начальник сказал:

— Однако не можешь ведь ты сидеть в канцелярии с этим бурдюком и при оружии.

Марко ответил:

Уж такой обычай есть у сербов,

Красное вино пьют при оружье,

Под оружьем спят и отдыхают!

Начальник растолковал ему, что оружие придется снять, если он думает остаться на службе и получать жалованье.

Видит Марко, делать нечего, — человек ведь он, жить надо, а за душой ни гроша не осталось, да догадался спросить:

— А нет ли такой службы, на которой носят оружие, чтобы я мог там служить?

— Стражники носят оружие.

— А что они делают?

— Ну, сопровождают в дороге чиновников, защищают их в случае нападения, следят за порядком, за тем, чтобы не причинили кому ущерба, и так далее, — объяснил начальник.

— Вот это да! Это хорошая служба! — воодушевился Марко.

Стал Марко стражником. Тут опять сказалось влияние среды, влияние достойных потомков с их горячей кровью и восторженным стремлением послужить своему отечеству. Но и на этой службе Марко был хуже самого негодного из своих потомков, не говоря уже о тех, что получше.

Разъезжая с начальником по уезду, видел Марко много зла и бед, а когда ему показалось однажды, что и его начальник поступил не по справедливости, отвесил он ему оплеуху и выбил три зуба.

После долгой ожесточенной схватки Марко связали и препроводили в сумасшедший дом на проверку.

Этого удара Марко не смог перенести и скончался, конец разочарованный и измученный.

Предстал он перед богом, а бог хохочет так, что небо трясется.

— Ну что, Марко, отомстил за Косово? — спрашивает он сквозь смех.

— Настрадался я вдоволь, а горькое мое Косово и видом не видывал! Били меня, в тюрьме держали, в стражниках я был, а под конец посадили меня к сумасшедшим!.. — жалуется Марко.

— Знал я, что ничего хорошего из твоей затеи не получится, — молвил господь ласково.

— Благодарю тебя, господи, что избавил меня от мучений. Теперь я и сам не поверю причитаниям моих потомков, их скорби о Косове! А если им нужны стражники, на эту должность у них охотников хоть отбавляй — один другого лучше. Прости меня, господи, но сдается мне, что это не мои потомки, хоть и поют они обо мне, а нашего Сули Цыгана{58}.

— Я бы и послал его к ним, если бы ты так не просился. Знал я, что ты им не нужен!.. — молвил господь.

— И Суля был бы нынче у сербов самым плохим стражником. Все его превзошли! — сказал Марко и заплакал.

Бог тяжело вздохнул и пожал плечами.

Перевод Е. Рябовой.

Размышления обыкновенного сербского вола{59}

Всякие чудеса бывают на свете, а в нашей стране, как многие говорят, чудес столько, что уже и чудо не в чудо. Есть у нас такие люди, которые, хоть и занимают очень высокое положение, думать совсем не умеют, и поэтому, а может быть, и по каким-либо другим причинами, начал размышлять деревенский вол, самый обыкновенный, ничем не отличающийся от других сербских волов. Одному толь ко богу известно, что заставило это гениальное животное дерзнуть заняться размышлением, когда уже все давно знают, что в Сербии это несчастное ремесло приносит только вред. Если допустить, что он, бедняга, по наивности своей не знал о нерентабельности этого ремесла в родных местах, то в таком случае ему нечего приписывать особую гражданскую доблесть; однако остается загадкой, почему все же вол начал думать, не будучи ни выборщиком, ни членом комитета, ни сельским старостой, когда никто не избирал его депутатом в воловью скупщину или — если он в годах — сенатором. А ежели он, грешный, мечтал стать министром некой воловьей страны, тогда, напротив, надо было привыкать как можно меньше думать, как делают это замечательные министры в некоторых счастливых странах, хотя нашей стране и в этом не повезло. Но в конце концов какое нам дело до того, почему в Сербии вол взялся за оставленное людьми занятие. Может быть, он начал думать, подчиняясь зову инстинкта?

Так что же это за вол? Самый обыкновенный вол, у которого, как учит зоология, есть голова, туловище и другие части тела — все, как у остальных волов; тянет он телегу, щиплет траву, лижет соль, жует жвачку и мычит. Зовут его Сивоня.

Вот как он начал думать. Однажды хозяин запряг Сивоню и его друга Галоню, нагрузил телегу крадеными досками и отправился в город их продавать. Едва только подъехали к первым городским домам, хозяин продал доски, получил деньги, распряг Сивоню и его друга, перекинул связывающую их цепь через ярмо, бросил им растрепанный сноп кукурузных стеблей и быстро вошел в трактирчик, чтобы, как подобает, подкрепиться водочкой. Был какой-то праздник, и мужчины, женщины и дети шли со всех сторон. Галоня, прослывший среди волов придурковатым, не обращая внимания ни на что, со всей серьезностью приступил к обеду. Плотно поев, он помычал от удовольствия, затем прилег и, сладко подремывая, стал жевать жвачку. Ему не было никакого дела до снующих мимо него людей. Он мирно дремал и жевал (жаль, что он не человек: как же не сделать карьеру с таким характером!). Сивоня же ни к чему не притронулся. По его мечтательным глазам и печальному выражению лица сразу было видно, что это мыслитель, натура нежная, впечатлительная. Мимо него проходили сербы — люди, гордые своим славным прошлым, именем и народностью, о чем можно было судить по их заносчивой манере держаться. Сивоня смотрел на все это, и душу его охватывала тоска, боль страшной несправедливости. Это ощущение было столь неожиданно и сильно, что, не совладав с собой, он жалобно замычал и на глаза его навернулись слезы.

От острой боли Сивоня и начал думать:

«Чем гордятся мой хозяин и другие его соотечественники-сербы? Почему они так задирают нос и с таким высокомерием и презрением смотрят на мой род?.. Гордятся они родиной, гордятся тем, что милостью судьбы им предназначено было родиться здесь, в Сербии. Но и моя мать отелилась в Сербии, и это родина не только моя и моего отца, но и моих предков; ведь они, как и предки сербов, пришли в эти края со старой славянской прародины. Между тем никто из нас, волов, этим не гордится. Мы всегда гордились тем, кто сможет поднять в гору наибольший груз, и никто из нас до сих пор не говорил швабскому волу: «Э, что ты, вот я — сербский вол, родина моя — славная Сербия, тут телились все мои предки, тут, на этой земле, и могилы их!» Боже сохрани, этим мы никогда не гордились, нам даже такое в голову не приходило, а вот они гордятся. Странные люди!»

Вол печально завертел головой, зазвенел медный колокольчик на его шее и скрипнуло ярмо.

Галоня открыл глаза и, посмотрев на друга, промычал:

— Опять ты со своими глупостями! Ешь да жирей себе, дурак. Смотри, у тебя ребра можно пересчитать. Если бы способность думать ценилась, то люди не предоставили бы это нам, волам. Не выпало бы нам такое счастье!

С сожалением посмотрев на своего друга, Сивоня отвернулся и опять углубился в свои мысли.

«Гордятся своим славным прошлым. Косово поле, косовская битва! Чудо из чудес! Так ведь и мои предки волокли тогда для войска пищу и снаряжение; не будь нас, все бы пришлось таскать самим людям… Восстание против турок! Великое, благородное дело, но кто там был? Разве восстание поднимали эти надменные пустозвоны, которые, ничего не делая, проходят, задрав нос, мимо меня, будто в том их заслуга? Возьмем, к примеру, хотя бы моего хозяина. И он гордится и хвастается восстанием, особенно тем, что в борьбе за освобождение родины погиб его прадед, редкостный юнак. Так разве его в этом заслуга? Гордиться может его прадед, а не он; прадед его отдал жизнь за то, чтобы мой хозяин, его потомок, был свободен. И он свободен, но что он, свободный, делает? Украл чужие доски, навалил на телегу, сам уселся и захрапел, а я тяну и его и доски. Теперь, продав доски, он бездельничает, пьянствует, похваляется славным прошлым. А сколько моих предков зарезали во время восстания, чтобы прокормить бойцов? Да разве не они волокли тогда военное снаряжение, пушки, провиант и порох, и все же нам и в голову не приходит бахвалиться их заслугами, ведь мы по-прежнему добросовестно и терпеливо исполняем свои обязанности, как исполняли их и наши предки.