Голова сахара. Сербская классическая сатира и юмор

Наступило замешательство, послышались возгласы, крики, всех обуял страх. Некоторые даже пустились наутек.

— Стойте, братья, куда вы? Разве так держат слово? Мы должны идти вперед за этим мудрым человеком, он знает, что делает, не безумный же он, чтобы напрасно губить себя и других. Вперед, за ним! Это величайшее, но, возможно, и последнее испытание на нашем пути! Кто знает, может быть, уже здесь, за этой пропастью, та дивная, плодородная земля, которую бог для нас уготовал. Только вперед, без жертв ничего не достигнешь! — так сказал все тот же оратор, и, сделав два шага, исчез в пропасти. За ним шагнули храбрейшие, а за ними бросились и все остальные.

Вопли, стоны, крики. Люди кубарем катятся вниз. Кто тут останется цел и невредим? Можно поклясться, что ни один из этой бездны не выберется. Но живуч человек! Вождю на редкость повезло: падая, он зацепился за куст и потихоньку выбрался наверх без малейших повреждений.

Пока там, внизу, раздавались крики, вопли и глухие стоны, он сидел неподвижно. Молчал и думал. Некоторые изувеченные уже начали яростно проклинать его, но он не отозвался и на их проклятья.

Те, кому при падении посчастливилось ухватиться за куст или за дерево, с трудом карабкались теперь наверх. Этот сломал ногу, тот руку, у третьего разбита голова, и кровь заливает ему лицо, — в общем, все пострадали, только вождь остался невредимым.

Люди смотрят на него косо, с ненавистью и стонут от боли, а он хоть бы голову поднял. Молчит и думает, как заведено у мудрецов.

Прошло еще некоторое время. Людей становилось все меньше. Каждый день погибал кто-нибудь; иные возвращались обратно.

От многочисленной толпы осталось человек двадцать. На изможденных от усталости и голода лицах — отчаяние и сомнение, но все молчат. Молчат, подобно вождю, и идут. Даже пламенный оратор только скорбно покачивает головой. Тяжелый это был путь.

С каждым днем ряды редели. Народ в полном отчаянии, слышатся только стоны и вопли.

Это уже не люди, а калеки. Ковыляют на самодельных костылях, руки подвешены на платках, перекинутых вокруг шеи. На головах — повязки, примочки, обмотки. Новые жертвы уже невозможны, даже если б люди хотели на них пойти: на теле не осталось ни одного живого места!

Потеряли веру и надежду самые отважные и самые стойкие, но все продолжают идти, вернее, тащатся из последних сил, стеная и вопя от боли. Да и что им делать, возврата нет. Пожертвовать всем и теперь отступить?

Стемнело. Ковыляя на костылях, люди вдруг обнаружили, что вождя впереди нет. Шаг, другой — и опять все полетели в пропасть.

— Ой, нога… О-о-ой, мамочка моя, рука… О-о-о-ой! — Отдельные возгласы потонули среди воплей, криков и стона. Какой-то приглушенный голос уже на чем свет стоит поносил славного вождя, но вскоре замолк.

Когда рассвело, вождь сидел в той же самой позе, как и в день его избрания. Он совсем не изменился с тех пор.

Из ямы выкарабкался оратор, за ним еще двое. Искалеченные и окровавленные, они осматривались по сторонам, пытаясь понять, сколько же их осталось. Их было всего трое. Смертельный ужас и отчаяние наполнили души этих людей. Местность незнакомая, вокруг скалы да голый камень, ничего похожего на дорогу. Дня два назад они еще шли по какой-то дороге, но свернули с нее, следуя за вождем.

Они вспомнили о своих друзьях и товарищах, о родных, погибших на этом чудовищном пути, и их охватила безысходная тоска, которая была изнурительней, чем боль в искалеченных членах. Собственными глазами они созерцали собственную гибель.

Тогда оратор подошел к вождю и спросил:

— Куда же теперь?

Молчание.

— Куда ты ведешь нас и куда привел? — продолжал он бессильным, срывающимся голосом, в котором отразилась боль, отчаяние и горечь. — Мы доверились тебе, вместе со своими семьями пошли за тобой, оставив очаги и могилы своих предков, чтобы спастись от гибели, которая нас ждала в бесплодном краю. А ты погубил нас. Две сотни семейств повел ты с собой, а сейчас пересчитай, сколько нас осталось.

— А разве вы не все здесь? — процедил вождь, не поднимая головы.

— О чем ты спрашиваешь? Подними голову, посмотри, сосчитай, сколько нас уцелело на этом несчастном пути. Погляди, на кого мы похожи. Лучше бы нам умереть, чем остаться на всю жизнь такими калеками.

— Не могу я посмотреть…

— Почему?

— Я слепой!

Наступило молчание.

— Ты в дороге ослеп?

— Я родился слепым.

Все трое в отчаянии опустили головы.

Осенний ветер угрожающе завывал в горах и разносил листья; скалы окутал туман, а в сыром, холодном воздухе слышался только шелест крыльев и зловещее карканье. Солнце скрылось в облаках, торопливо бегущих куда-то дальше, дальше. Трое оставшихся в живых переглянулись, охваченные смертельным ужасом.

— Куда же нам теперь идти? — промолвил один, и голос его прозвучал как из могилы.

— Мы не знаем.

Перевод Т. Поповой.

Королевич Марко во второй раз среди сербов{51}

Заладили мы, сербы, причитать вот уже больше пяти столетий подряд: «Ой, Косово!», «Горькое Косово!», «Ох, Лазо, Лазо!» Плакали мы так, грозились сквозь слезы басурманам: «Вот мы вам, вот мы вас!» Плачем мы геройски и грозим, а басурман посмеивается; с горя вспомнили мы тогда Марко и принялись его кликать, чтобы встал он из гроба, оборонил нас и отомстил за Косово. Так вот и кличем, что ни день, что ни час, по любому поводу: «Встань, Марко!», «Приди, Марко!», «Взгляни, Марко, на слезы наши!», «Ох, Косово!», «Чего ты ждешь, Марко?» Эти причитания обратились уже в чистое безобразие. Напьется кто-нибудь в трактире и, как спустит все денежки, тут же затоскует по Косову, охватит его этакое юнацкое настроение и заведет: «Эх, Марко, где ты теперь?!»

И вот в один прекрасный день встал Марко и прямо к господнему престолу.

— Что такое, Марко? — спрашивает его ласково господь.

— Пусти меня, боже, посмотреть, что там внизу мои недотепы делают! Надоело мне их нытье и приставания.

— Эх, Марко, Марко, — вздохнул господь, — все это я знаю, и кабы можно было помочь им, я бы первый помог.

— Верни мне только, господи, Шарца и оружие и дай прежнюю силу да отпусти меня попробовать, не смогу ли я чего сделать.

Бог пожал плечами и озабоченно покрутил головой.

— Иди, коли хочешь, — сказал он, — но добром это не кончится.

И вот случилось чудо — Марко очутился на земле верхом на своем Шарце.

Озирается он вокруг, осматривает местность, но никак не поймет, где он. Глядит на Шарца. Да, Шарац тот же самый. Оглядывает булаву, саблю, одежду — все то же самое, ничего не скажешь. Хватился бурдюка. И он тут, полон вина; тут же и торба для хлеба, полегче. Все его убеждает, что это он, прежний Марко, но никак он не может сообразить, куда попал. Трудно было сразу решить, что предпринять на земле. Марко слез с Шарца, привязал его к дереву, отцепил бурдюк и принялся пить вино, чтобы, как говорится, на досуге хорошенько обо всем поразмыслить.

Пьет этак Марко да озирается, не видать ли кого из знакомых, как вдруг мимо него прокатил человек на велосипеде и, испуганный диковинного вида Марковым конем, одеждой и оружием, что есть духу помчался дальше, то и дело оглядываясь, чтобы убедиться, далеко ли он ушел от опасности. Марко же, больше всего пораженный странным способом передвижения, подумал, что это какая нечистая сила; все же он решил вступить в борьбу с этим чудовищем. Выпил еще корчагу вина, так что щеки у него запылали, поднес верному Шарцу, а потом закинул бурдюк в траву, нахлобучил до самых глаз соболью шапку и сел на Шарца, который от вина до ушей кровью налился. Сильно юнак осердился и говорит Шарцу: