Good Again
Шрифт:
========== Глава 39: Черные Дни (POV Пит) Часть 1 ==========
<i>
Всё, чего я боялся, ожило
Всё, чем я противился, стало моей жизнью.
Именно тогда, когда удача, казалось, начала мне улыбаться,
Солнечные пятна поблекли,
И теперь я прожигаю время,
Потому что я погряз в черных днях.
Я заболел тем, от чего излечился.
Я отпустил тех, о ком заботился.
Говорят, я светлая душа,
Но я отчего-то не могу видеть в ночной тьме.
Я лишь притворяюсь, когда делаю что-то как нужно,
Потому что я погряз в черных днях.
И откуда мне знать —
Может, это моя судьба?
Из песни «Fell on Black Days» («Погряз в черных днях») группы Soundgarden
Перевод Lesotho и 2big из Новосибирска. Полный перевод песни доступен на: http://www.amalgama-lab.com/songs/s/soundgarden/fell_on_black_days.html
Поезд,
Поэтому снова оказавшись в этом знакомом замкнутом пространстве, как бы стальной тюрьме, я лишь еще глубже погряз в своих душевных терзаниях. Сидевший напротив меня в нашем двухместном купе Хеймитч, тоже был не в лучшем настроении, судя по тому, как он прихлебывал свой белый ликер и пялился в одну точку где-то на обеденном столике. Конечно, этот поезд по уровню комфорта не мог сравниться с теми неприлично роскошными поездами, которые некогда перевозили трибутов к месту их безвременной насильственной смерти, но и здесь было довольно приятно.
Нам предоставили отдельное купе, в котором оказалась небольшая зона отдыха рядом с окном, да еще и стол между двумя сидениями. Две маленькие двери вели в спальные помещения размером с приличный шкаф: одно — для меня, другое — для Хеймитча. Еще было больше зеркало, которое на поверку оказалось дверью, ведущей в совмещенный санузел с микроскопической душевой кабиной.
Вряд ли этот поезд можно было назвать роскошным, но тут было все вполне себе чисто и опрятно, а главное — он вполне себе справлялся с задачей безопасной перевозки жителей Панема. И мне это купе импонировало больше, чем прежде виденные хоромы на колесах, отделанные медью и красным деревом. Еды в них подавали больше, чем кто-либо был в силах съесть, но все равно весь этот шик не мог облегчить участь тех двух пассажиров, которым светила жестокая расправа на глазах у всей страны.
Такие мысли темными призраками проносились в моей голове, пока я с тоской смотрел в окно поезда. Мы проезжали Дистрикт Одиннадцать, и я совсем не узнавал пейзажа за окном. Честно говоря, все, что я знал о лесе, я почерпнул у Китнисс во время наших вылазок на озеро, где она привыкла рыбачить. Прошлым летом мы ходили туда довольно часто, и я даже мог бы найти это озеро самостоятельно, но с тех пор уже столько воды утекло. Вот бы вернуться туда, когда снова станет тепло — я на это искренне рассчитывал. Это было священное для нас место: Китнисс оно связывало с давно потерянным отцом, он воплощался для нее здесь и в зарослях тростника, и в спрятанных на илистом озерном мелководье белесых клубнях — съедобной части растения, в честь которого ее назвали. Она открыла мне эту маленькую тайну, и с тех пор она стала и моей тоже, сплетаясь со множеством других незримых, но прочных нитей, которые нас связывали, делая счастливыми. В отличие от Игр, которые когда-то нас свели.
Но мне не дано было предугадать — увидимся ли мы с ней, когда станет тепло. В Двенадцатом уже чувствовалась оттепель, каких-то несколько недель, и будет настоящая весна. В прошлом году мы даже не отметили её День рождения — не нарочно, конечно, просто были слишком заняты, налаживая хотя б подобие нормальных отношений. В этом году я планировал это исправить, устроив ей гигантский праздничный сюрприз, и озеро тоже входило в мои планы. Теперь же я скорее всего буду вынужден снова пропустить и этот её день, и бог знает сколько всего ещё, а все потому, что не в состоянии контролировать свое альтер-эго**, мою темную сторону, которая терзает женщину, которую я люблю. Мысль о том, что мне еще так долго придется пробыть вдали от нее, давила на меня невыносимо, и настроение у меня было мрачнее некуда, я был на грани того, чтобы разрыдаться.
К чести Хеймитча надо сказать, что он ко мне не лез с разговорами. В нашей ситуации было столько неизвестных, что обсуждать ее, что-то планировать сейчас было бессмысленно. И в менее болезненный момент своей жизни я бы высоко ценил и его деликатность,
и самопожертвование, ведь фактически он вновь и вновь пекся о моей благополучной будущности, и конца этому было не видать. Но раз уж мир решил встать с ног на голову и стряхнуть нас всех, как отыгравшие фигуры с шахматной доски, даже в нем я уже не мог обрести настоящей опоры.Ритмичный перестук колес, мелькающие за окном пейзажи и мое все нарастающее унылое оцепенение заставляли меня все ощутимее клевать носом. Погружаясь в вязкую дремоту, я чувствовал спиной подушку на своем сидении, но ткань бытия уже истончалась, туманилась, и тут я увидал перед собой её, и на миг не усомнился в её реальности. Я и не думал сомневаться в присутствии здесь Китнисс — так оно и бывает, когда того, кого больше всего жаждешь видеть, на самом деле не может быть рядом. И если вдруг она появляется так близко — руку протяни — уже не хочется задавать лишних вопросов. Я сам был рад обманываться, лишь бы она была рядом.
На ней было желтое платье с узором из зеленых бабочек, тот самый летний наряд, который был на ней в тот день, когда я ей показывал свой едва только разбитый сад. Тонкие лямки обтягивали ее исполосованные шрамами плечи — теперь я знал, что эти шрамы были на ощупь словно лепестки цветов, когда я касался их губами, и они так сочетались с моими собственными. Она сидела теперь на месте Хеймитча, рассеянно водя тонким пальчиком по поверхности стола. Лицо было обращено к окну, и мне был виден лишь ее профиль. Меня охватил такой беспредельный восторг от её присутствия, что я не удержался, схватил ее беспокойную ладони и поднес к губам: поцеловал кисть, мягкое запястье, на котором билась синяя жилка, внезапно ощутив как сильно я по ней изголодался. Он так дивно пахла, что мне хотелось лишь одного: немедленно прижать ее к себе.
Я так был переполнен радостью, что оказался абсолютно не готов к тому зрелищу, которое предстало моим глазам, когда она медленно ко мне повернулась. Вся левая сторона ее лица была один сплошной кровоподтек, а глаз жутко заплыл. Она по-прежнему была в моих глазах невероятно прекрасна – всё, кроме лица. Я в изумлении уронил ее руку, взгляд затуманился внезапными слезами.
Синяк был намного ужаснее чем тот, что я недавно видел на ее лице. Я это знал. Но это было уже неважно. Не в его величине было дело, а в той бесконечной ненависти к себе, которую я испытывал. Это сотворил с ней я, когда был с ней в постели, а она была наиболее уязвима передо мной. Но то, как она на меня смотрела в этот миг… Уж лучше бы она пытала ко мне презрением и ненавистью, осыпала меня проклятиями. Но вместо этого она глядела на меня безмятежным, полным обожания взглядом, и я не мог этого вынести. Мне хотелось стереть свои поцелуи с ее ладоней, ведь это были грязные прикосновения капитолийского переродка, которым я стал. Она потянулась ко мне и теперь уже я отстранился, чтобы больше ее не пачкать, и тут я почувствовал легкий булавочный укол сзади.
Кто-то бешено барабанил дверь, и этот громкий звук выдернул меня из сновидения. Хеймитч тихонько посапывал, прильнув к оконной раме — видно, решил наверстать пропущенный дневной сон. Не спеша его будить, я встал и пошел открывать. Я ожидал увидеть за дверью кого угодно, только не того, кто там на самом деле оказался.
— Привет, Пит. — сказал он и, не дав мне времени ответить, занес кулак. Я ощутил удар прежде, чем до меня дошло, что происходит — он сразу сбил меня с ног.
— Какого черта…? — взревел проснувшийся Хеймитч при виде Гейла, который, сграбастав меня за воротник, резко поднял на ноги. Прежде чем Хеймитч смог смекнуть, что происходит, Гейл еще раз заехал мне кулаком в лицо. Во рту у меня защипало от ржавого привкуса крови из рассеченной изнутри щеки, челюсть ломило от боли. Все разворачивалось как будто в замедленной съемке, хотя, вероятно, с момента, как я ему открыл, прошло за каких-нибудь десять секунд. Однако даже за такой короткий промежуток времени я оказался в состоянии оценить насколько же справедливо то, что меня отделал именно Гейл. Вполне заслуженное мною наказание, и если уж меня не стала лупить Китнисс, то почему бы не тот, кто прежде так долго о ней заботился? Так что я даже не думал давать ему сдачи, ведь я сам был виноват, что спровоцировал его на применение насилия. Вот если бы кому-нибудь другому, невиновному, так наваляли в моем присутствии, я бы уже десять раз внутренне умер. Сам же я даже руки не поднял, чтобы защититься, когда он замахнулся на меня в третий раз.