Город из воды и песка

Вот так бы они от так-себе-глуповатых шутеек перешли к делу. И потом бы бились друг о друга голодные, горячие, сумасшедшие. Исступлённо искали губы губами и сжимали бока и плечи руками до синяков… Но у виртуальных прелюдий другие законы. И в трубку Саша выдохнул:

— А вы какие смазочные материалы предпочитаете, товарищ майор? Дайте-ка угадаю…

— У меня только нейтральная. Мятную я не купил, — повинился Войнов.

— Ай-яй, а я-то думал… Я тебе поверил, Никита. Что твой любимый вкус — мятный. Пожалуй, я закажу тебе её на дом, с доставкой.

— Накажешь меня, Санечка? — выдохнул Войнов. — Отшлёпаешь?

— Грех не отшлёпать такой зад, Никитушка. Но как-нибудь в другой раз. Сегодня я добрый — пользуйся моментом.

— Мой добрый господин, — протянул Войнов. — Приказывай, мой повелитель.

Сашин голос звучал чётко и немного отстранённо. Он словно диктовал поручения, а Войнов записывал их, только не в блокнот, а на своём теле, и потом выполнял, одно за другим: «раздвинь ноги», «смажь себя», «войди пальцем», «погладь», «приподними бёдра», «согни палец», «двигай рукой резче», «что ты чувствуешь?», «добавь второй палец», «аккуратнее», «вот так… полегче», «чувствуешь, как хорошо?».

Потом Саша вернул свой голос, вкрадчивый и сексуальный, гипнотический, будоражащий, нежный, и стал шептать, а потом стонать Войнову такие вещи, которые никто никогда ему не говорил и с ним не делал. Он шептал, что сосёт его, целует и лижет — там, где никто никогда его губами и языком не ублажал. Он стонал, как берёт его пальцами и ласкает, растягивает стенки, гладит и массирует простату до тех пор, пока Войнов не начнёт умолять заменить пальцы членом и выебать его крепко, сильно, без пощады.

В этот раз оба кончили бурно и громко, и какое-то время после оргазма Войнов лежал в темноте, прислушиваясь к шумному дыханию, слышному через динамик, и дыханию собственному, глухому и загнанному.

В этот раз после оргазма Войнов чувствовал опустошение, такое сильное, давящее, что внутри подняла голову ярость и захотелось сказать Саше что-то обидное, резкое. Захотелось, чтобы Саша сам от него отвернулся, обиделся, бросил трубку, особенно когда Войнов вспомнил его слова: «Я не завожу близких отношений. Я ни с кем не встречаюсь, понимаешь?»

Что он должен был понять? Что усвоить? Что парень, который попал ему в самую печёнку, парень, которому он позволяет, хочет позволять делать с собой всё что угодно, парень, от которого его уносит и натурально рвёт крышу, — именно он по каким-то загадочным, непонятным причинам недоступен, недосягаем?

Это совсем, совсем хуёво. Это не просто невезуха. Это сплошнейший, мрачнейший пиздец. Почему так, на хрен, случилось? И какой урок — если это урок — Войнов должен из этого вынести?

Глава 6. Внутреннее и внешнее

В субботу Войнов проснулся с больной головой, совершенно не чувствуя себя отдохнувшим. То ли оттого, что проговорил с Сашей почти до трёх ночи, то ли из-за того, что неделя выдалась просто адская.

Минувшей ночью Войнов всё никак не мог Сашу отпустить. Несмотря на то, что внутри зудели боль и отчаяние. После их бурного телефонного соития Войнов сам его попросил: «Останься со мной. Пожалуйста, поговори со мной ещё». Саша остался. И тогда Войнов признался, что слушает «Город и столп». Саша улыбнулся, сказал, что не думал, что Войнов начнёт с этой книги, потом посоветовал, какую послушать следующей. Они поговорили о книгах, о любимых писателях. И Войнову было тепло и приятно обсуждать книги, узнавать Сашу с этой, профессиональной для него стороны. Саша обожал Набокова, Каннингема и Манна. Знал о них всё. Естественно, читал все книги. Не без гордости сообщил, что Каннингема видел лично, пообщался немного, взял автограф. Потом как-то плавно перешли к музыке, и, хотя у Войнова, по правде сказать, времени на музыку и знакомство с новыми группами совсем не оставалось, у них с Сашей и тут нашлось что-то общее. Саша даже кинул пару видео в Вотсап, а Войнов обещал их заценить. Ещё говорили про работу. Саша признался, что совсем не разбирается в том, чем занимается Войнов, и тот буквально на пальцах, в очень общих чертах объяснил основные моменты, пообещал, что всегда без вопросов проконсультирует, если Саша что-то куда-то соберётся инвестировать, на что тот только рассмеялся и сказал, что пока инвестировать ему нечего, но как только — так сразу, всенепременно.

От Сашиного голоса по-прежнему вело, колбасило и пёрло. Даже когда он просто прикалывался или поддакивал безобидными междометиями типа «угу», «ага», «хм-м», «ещё бы», «конечно». А ещё колбасило от абсолютной бесперспективности их вербально-оральных, сексуально напряжённых интимно-половых виртуальных взаимопроникновений.

Войнову нравилось с Сашей в сексе. Пусть и по телефону. В плане того, чего Саша хотел и чего хотел от Войнова. Он был предельно откровенен и изобретателен. Он будто интуитивно чувствовал, чего именно Войнову не хватает, чем бы он хотел заниматься например, но до сих пор не практиковал или ещё не решился. Ему нравилось, что Саша говорил о сексе без стеснения и зажатости. И, что самое главное, Саша был в состоянии дать ему то, что другие партнёры не дали, не смогли даже понять, что это было нужно.

Войнов всегда был заложником собственной внешности — его маскулинность бросалась в глаза, была той оболочкой, которая, с одной стороны, стала его визитной карточкой, одёжкой, по которой встречают, а с другой — не давала возможности, шанса быть ранимым, ведомым, нежным. Его прятала эта маскулинность — результат стольких лет, проведённых в качалке, — и он за ней прятался, чаще сознательно, чем неосознанно. Внешность была гарантией того, что он не облажается и не обманет ничьих ожиданий. От Войнова ждали, что он будет мужиком, — и он был. Он привык отдавать. Всегда отдавал больше, чем брал. По жизни. И в отношениях. В работе. В сексе. Отдавал не потому, что с ним было что-то не так. Не был он мазохистом. И про закон равновесия знал прекрасно. Но всё равно отдавал, потому что не мог по-другому. И ему это нравилось. Нравилось понимать, что работа сделана как надо. Это было приятно. Нравилось помогать матери и знать, что она ни в чём не нуждается. Это было хорошо и правильно. Нравилось разруливать для друзей какие-то вещи. Это было в кайф. В отношения Войнов вкладывался, потому что если не вкладываться, то нахрена такие отношения? Единственного не выносил и не прощал — когда садились на шею. А на шею залезали — раз за разом. Особенно в отношениях. Лгали, предавали, ложились под других. И это было больно. Каждый раз не отпускало — как, почему?

Мужская любовь — она такая, думал Войнов. А чего он хотел? Верности, поддержки, любви до гробовой доски? Не бывает. Только если ты не гей в стране с плохо скрываемой, а порой и совсем не скрываемой гомофобией. Если нельзя открыто, если нельзя честно и закон, этический ли, бумажный ли, не одобряет, то вот же будем делать назло — промискуитет и блядство. Действие всегда порождает противодействие. Запрет — желание из него вырваться — и сделать это максимально паскудно, демонстративно, грязно, вульгарно. И Войнов тоже не догонял — как этого можно не понимать? Таких элементарных вещей. Ему это было очевидно. Может быть оттого, что он слишком хорошо знал экономику? А там были те же законы. Одно цеплялось за другое, механизмы работали, шестерёнки крутились. Так было и с психологией, социологией. Сознание толпы и мощь масс, сила и слабость индивида. Всё шло по спирали, и никогда не бывало иначе. Подъём и стагнация. Угнетаемые и угнетённые. Богатые и бедные. Действие и противодействие. Запреты и жажда свободы. Давление и разрушение. Терпимость и ненависть.

Войнов не хотел в промискуитет и блядство. Содержать никого не желал и стелиться был не намерен. Войнов хотел нормального, человеческого, обычного. Простого какого-то счастья. И чтобы его ждали дома. Чтобы ему не срали в душу и не вынуждали быть тем, кем он не являлся. Он умел быть преданным и нежным. Он хотел быть заботливым и нужным. Он хотел. Он давал… Но каждый раз выходила какая-то хуйня. Ему садились на шею и ехали и то, что он делал, воспринимали как должное. А он не собирался везти. Игра в одни ворота — кому это надо? В отношениях всегда есть двое. И раскладка «один везёт, другой едет» — херовая раскладка, ущербная. При такой раскладке Войнова надолго не хватало, обесточивало, как отрезало. Игра в одни ворота — не его игра.

Иногда он влюблялся, достаточно сильно. Определённо был влюблён в Митеньку. До хера его любил всё-таки и до хера делал. Машину ему подарил на днюху. Да и чёрт бы с ней, с машиной! В машине ли дело? Не жалко. А жалко было только того, сколько вкладывался в их, так сказать, светлое будущее. Но когда Митенька его наебал — остыл мгновенно. Как умерло. Митенька хотел усидеть на двух стульях — и рыбку как бы не упустить, и с хуя не свалиться. И делал это ещё так по-паскудски, тайком. Не вышло вот. Рано или поздно всегда всё тайное, как известно…