Горячие пески

— Что за вопрос? Давайте сейчас.

— Мы с Ивашкиным обходили окрестности, подступы к колодцу осматривали…

— Разведку вели… — не утерпел и пояснил Ивашкин.

Ему почему-то очень хотелось, чтобы капитан Рыжов задержался, казалось, стоит начальнику заставы уйти, как нарушатся нити, связывающие их маленькую группу с заставой, с пограничным отрядом. И снова станет неуютно и одиноко в их крохотном «гарнизоне». Так думал он и сам себя представлял маленьким, затерянным в глухой пустыне путником.

— Если идти по этой лощине, — показал Тагильцев, — то она приведет к какому-то не то заброшенному кладбищу, не то случайному захоронению. Удивительное дело, можно сказать, в глубине песков и вдруг такое…

Слушая, капитан развернул полевую сумку, поглядел на карту, нашел нужную точку.

— Примерно в километре отсюда? Мне приходилось там бывать с Берды Мамедовым. Дальние тыловые подступы к заставе изучали. Загадочного там нет, место историческое. В боевой летописи нашего отряда записан тот случай. Крупная банда, около полусотни всадников, в основном бывших басмачей, бежавших в свое время за кордон, нарушила границу и напала на ближайший от заставы аул. Разграбила его, сожгла, захватила скот. Многие активисты, колхозники погибли тогда от рук бандитов. Но уйти банде не удалось. Пограничники загнали ее сюда и покончили с нею. Так появилось это захоронение. Оставшиеся в живых бандиты похоронили убитых по мусульманскому обычаю.

— Это очень давний случай?

— Схватка произошла около двадцати лет назад.

— Вот как… Выходит, тут и клинки звенели, и пули свистели. И если бы не захоронение, ничто бы не напоминало об этом, — в задумчивости проговорил Тагильцев.

— И тем не менее, все было. И шашки сверкали, и пули летали.

— Некоторые могилы, заметили мы, недавно подправлены, на палках свежие ленточки привязаны, — сказал Тагильцев.

— Хвалю за наблюдательность. Факт, заслуживающий внимания. Он тоже в какой-то степени объяснимый. В ближайших аулах еще живут люди, когда-то имевшие связи с басмачами… Больше вопросов нет?

— Нет. Задача нам ясна.

— Желаю успеха. Через день-два я снова наведаюсь к вам, — капитан встал и вышел на «тропу», — ого, ветер изрядный разыгрался.

Действительно, дувший с утра легкий ветерок, сейчас усердно трепал ветки саксаула. Занятые встречей с начальником заставы, пограничники не сразу обратили на это внимание.

С каждым часом ветер дул все сильнее, срывал верхушки барханов и казалось, что они курятся. И тут возникли протяжные звуки, сначала слабые, потом все усиливающиеся. То они напоминали легкий посвист, то монотонное завывание. Было такое ощущение, будто пустыня ожила, зашевелилась.

— «Запели» барханы, — громко, чтобы услышали солдаты, сказал Тагильцев.

— Отчего это… «пение», товарищ старший сержант? — спросил Ивашкин.

— Тоже загадка здешней природы. Песчинки летят по ветру, трутся одна о другую. А так как их несметное количество, то и рождается этот самый звук.

Скоро видимость упала, даль размылась, в сотне шагов стало трудно что-либо различить. Тагильцев снял оба наряда и выставил охрану возле колодца.

И среди ночи ветер продолжал дуть напористо, с такой же упрямой силой, какую набрал к вечеру. По-прежнему пели барханы, с той лишь разницей, что завывание стало ровным, без перебоев. Казалось, какая-то невиданных размеров и невероятной мощности турбина пропускала через себя воздух, делала его тугим, спрессованным и непрерывно гнала по пустыне. Воздух был насыщен песком, он как мучная пыль набивался в волосы, уши, лез за воротник, насыпался в голенища сапог, даже проникал сквозь гимнастерку, налипал на влажную кожу.

Ивашкин снова был в наряде. Усмехнулся, вспомнив, как за ужином, ругая скрипевший на зубах песок, злясь на ветер, Герасимов сел на своего привычного конька и стал припугивать молодых солдат:

— Это пока цветочки, ягодки будут впереди. Скоро пыльная буря разыграется. Светопреставление. Кусты с корнями выдирает и швыряет в небо. Все летит вверх тормашками.

— Э, Гена, тут у нас народ легкий, если подхватит ветром, не страшно, — сказал Корнев, отхлебывая из кружки обжигающий чай. — Глянь на Бубенчикова — пушинка. Полетит и как бабочка опустится. Это ты у нас грузный, потому как от физзарядки бегаешь будто черт от ладана. Ты полетишь да грохнешься — землетрясение будет.

Пограничники засмеялись, а Бубенчиков просто залился, представив себя бабочкой, порхающей над барханами.

— Ладно, скальте зубы, веселитесь.

— А чего нам унывать. Ты, говоришь, попадал в песчаную бурю и ничего… жив-здоров. Надеемся и мы уцелеть, — весело продолжал Корнев, подзадоривая Герасимова. — Верно, ребята? Вон Сереже Бубенчикову и Феде Ивашкину еще жениться надо, — Корнев обхватил за плечи сидевших по обе стороны от него пограничников, привлек к себе.

— Герои вы, как я погляжу, — не хотел сдаваться Герасимов…

Ветер стих внезапно, будто кто-то выключил ту, без устали гнавшую воздух, турбину. Сразу над пустыней разлилась давящая на уши тишина. И только какое-то время еще с легким, чуть слышным шорохом сыпался поднятый в воздух песок. Скоро и небо очистилось, звезды казались нестерпимо яркими, будто висели очень низко. Заметно посвежело.

А когда рассвело, пограничники ахнули. Окружавшие котловинку и ставшие привычными барханы, неузнаваемо изменились. Иные передвинулись со своих мест на десятки метров. Вокруг колодца и мазанки, как и прежде, было чисто, лишь чуть присыпало песочком. Берды Мамедов говорил правду: умная голова придумала вырыть колодец в этом месте.

Глава восьмая

КОГДА ОПУСТИЛИСЬ СУМЕРКИ

— Ты знаешь, за что наш командир получил медаль «За отвагу»? — спросил Ивашкин у Корнева.

Тот с такой энергией и старанием взмахивал своей малой саперной лопатой, будто взял подряд перекидать весь бархан, на вершине которого они оборудовали себе позицию. Он слышал вопрос Ивашкина, но только повернул к нему распаренное лицо, промолчал, продолжая кидать песок.

Они получили приказ нести службу возле «тропы». Если раньше название «тропа» было условным, то теперь и вовсе не осталось от нее никаких признаков. Не было ни «тропы», ни того бугра, где располагался заслон вчера. Его начисто смело ветром. Кусты, дававшие пограничникам, хотя и слабую, но все же защиту от палящих солнечных лучей, оказались не кустами, целыми деревьями с толстыми корявыми стволами. Бархан передвинулся, и они открылись во весь рост. Ивашкин продолжал дивиться происшедшим переменам. Смотрел широко распахнутыми глазами и рисовал в воображении, будто ночью заявился великан с огромным совком и вволюшку порезвился, как озорной малыш в песочнице, вроде сына начальника заставы, постоянно раскидывавшего песок по детской площадке у них в городке.

— Так знаешь или нет? — переспросил Ивашкин, втыкая вокруг себя ветки для маскировки.

— Еще бы мне не знать, — приостановил работу Корнев, утирая обильно высыпавший на лбу пот. — Мы с ним на одной заставе служили, когда это случилось. Стрельба была, могли запросто ухлопать и самого сержанта… А ты толкуешь, знаю ли я о медали.

— Так чего же ты молчал? — удивленно взглянул на товарища Ивашкин.

— Любопытно поворачиваешь… Ты не спрашивал, мне не надо было отвечать. Почему бы тебе самому у командира не поинтересоваться. Вчера полдня пробыл с ним в наряде, спросил бы.

— Сунулся я с расспросами, так старший сержант отшутился. Пообещал при случае рассказать.

— Но ты все же расскажи, как наш сержант медаль заслужил.

— Перенять опыт хочешь? — голос Корнева подрагивал насмешливо, но глаза смотрели на Ивашкина вполне серьезно. — Ну и правильно. У нашего сержанта есть чему поучиться.

Корнев снова приподнялся, подровнял бруствер своего окопа, сломил несколько веток саксаула и воткнул их перед собой, осмотрелся. Обзор с высотки был хорош, а сам наблюдатель оказался надежно укрыт. Что ни говори, а Корнев любую работу выполнял основательно. Можно позавидовать. Ивашкин постарался, чтобы и его укрытие было не хуже. И, наверное, достиг этого, поскольку Корнев не только не сделал ему замечания, а окинув взглядом окоп, одобрительно покивал головой.