Горячие пески

Последние полчаса сна очень освежили его. Ивашкин почувствовал себя отдохнувшим и выспавшимся.

Он встал, огляделся. У колодца было чисто, очаг убран. Что же такое происходит? Отделенный приказывал выполнить работу ему и Корневу, а тот, стало быть, уложил его спать и все, что требовалось, сделал сам.

Теплое родственное чувство к Корневу охватило Ивашкина. Так, наверное, поступил бы старший брат, будь он у него. И ему самому захотелось сделать что-то хорошее, чтобы угодить Корневу.

Тут же рассвело.

«А как же там… вода есть?» — ворохнулась тревожная мысль, и он побежал к колодцу.

Заглянул, напрягая глаза. Внизу тускло поблескивало. Есть, есть вода! Пришла…

— Ну, что, какие новости? — спросил Корнев, поворачивая к нему прокаленное костром лицо.

— Погляди сам, — сказал Ивашкин.

— Да чего уж там… вижу, сияешь, — улыбнулся Корнев, помешивая в котле.

— Нет, ты все же погляди, убедись.

— Как бы каша не того…

— Я послежу, — Ивашкин подошел, поглядел на подернувшиеся серым пеплом угли, на пыхтящую кашу.

От колодца Корнев примчался прыжками.

— Ура, Федька, вода есть! Живем!

Тут и испытал Ивашкин силу тракториста. Корнев приподнял его, закружился, споткнулся обо что-то, и оба они, хохоча, покатились с бархана.

— Что с вами? Чему радуетесь?

Солдаты вскочили. Рядом стоял старший сержант Тагильцев, потирал шею — видно отлежал.

— Вы в колодец гляньте, — сказал Корнев, блестя в улыбке зубами, подталкивая Ивашкина к костру, раз взялся за кашей глядеть, не проворонь, а то пригорит.

Тагильцев так же, как Корнев, свесил голову через край колодца, с полминуты смотрел, потом повернулся к солдатам:

— Ну, вот, сомнения в сторону. Завтрак готов, кашевары?

— А как же. С этим тоже порядок, товарищ старший сержант, — весело ответил Корнев.

Он быстро опустил ведро в колодец, зачерпнул, и столь же быстро, словно не ощущая тяжести, поднял.

— После сна слить холодненькой?

— Не откажусь, — Тагильцев проворно скинул гимнастерку, подставил загорелую спину. — Лей, не скупись.

Глава седьмая

ПЕСКИ ЗАПЕЛИ

Тяжеленькая фляжка, наполненная под самый колпачок, оттягивала ремень, холодила бок. Ивашкин шагал вслед за отделенным, то и дело касался ее, взвешивал на ладони. У всех ребят сегодня фляжки тоже были полны. И, что греха таить, Ивашкин испытывал гордость — ведь это благодаря его затее удалось добыть воду. Как и прежде она попахивала, но Корнев нашел средство ослабить противный запах. Он обжарил на костре сухарь, растолок его и бросил в кипящую воду вместе с заваркой. «Фирменный чаек, нигде такого не пивал», — похвалил Бубенчиков.

Даже Герасимов в это утро остался доволен завтраком и чаем без нормы и, как он сам выразился, «помягчел душой». Помягчение произошло, очевидно, еще и по той причине, что Тагильцев освободил его от службы на весь день и поручил готовить пищу, а между делами разрешил поспать в мазанке.

Двумя группами по три человека устроили засады на тропе, ведущей от такыра к колодцу и над лощинкой, тянувшейся к старым могилам. Тропы, как таковой, не было, ею условно именовалось направление, по которому Берды Мамедов привел сюда пограничников.

Первую засаду, на «тропе», возглавил старший сержант, вторую ефрейтор Корнев. Тагильцев почему-то убедил себя, что вероятнее всего нарушители могут появиться здесь. Рассуждал он, как сам себе говорил, элементарно: со стороны границы выйти на колодец здесь ближе и проще по условиям местности, и вряд ли нарушители будут заинтересованы брести по горячим пескам лишний десяток километров, чтобы появиться с другой стороны. Ведь они, размышлял Тагильцев, пробираясь сюда, не рассчитывают на встречу с пограничниками. Поэтому им не резон петлять, путать следы.

Место выбрали удачное, в седловинке между двумя барханами. Несколько разросшихся кустов саксаула надежно прикрывали засаду, а сами пограничники хорошо просматривали и «тропу», и всю впадинку с колодцем и мазанкой, и даже позицию, занятую нарядом Корнева. Кусты, хотя и слабо, но все же защищали от солнца.

А оно повисло прямо над головой, казалось, остановилось и так нещадно жгло, словно задалось целью испепелить две маленькие группки людей, затерявшиеся среди высоченных барханов.

Ивашкин лег в короткую жиденькую тень, отбрасываемую кустом, высматривал указанные ему сержантом ориентиры. Он находился в приподнятом настроении. И было отчего: в колодце появилась вода. Это раз. За ночь отлично выспался, отдохнул. Это два. Угодил в наряд вместе с отделенным командиром. Порядочное время такое почему-то не получалось, а теперь они лежали под кустиками, почти касаясь друг друга ногами, и вели наблюдение. Это три.

С ними находился еще Елкин, но Тагильцев сразу разрешил ему подремать. Не ахти какое удовольствие спать на жаре, однако можно, тем более под присмотром старшего наряда. Чем он немедленно и воспользовался.

Вновь, как и ночью, присматриваясь к барханам, Ивашкин видел, что пески не мертвы. Изредка перед ним пробегали легкие шустрые ящерицы. Прилетели и сели на ветки поблизости две птички, очень похожие на воробьев. В отличие от тех юрких, вездесущих птах у этих сверху на головках и на спинках перья были с желтизной, хвостики подлиннее. А чирикали они как заправские воробышки, будто вели о чем-то очень деловой и оживленный разговор.

— Товарищ старший сержант, не знаете, что это за птички? — спросил Ивашкин и смутился.

Черт знает, с какими пустяками полез к командиру в то время, когда надо быть особенно внимательным, не отвлекаться от наблюдения на посторонние дела.

— Это самые настоящие воробышки. Как все воробьи на свете. Здесь они называются саксаульными. Есть еще сойки саксаульные. Быстрые такие, без конца снуют по барханам.

— Непонятно, как они тут выживают. Без воды-то они тоже не могут существовать, — покачал Ивашкин головой.

— В природе, брат, все очень разумно организовано. Здесь вся живность приспособилась к жаркому и сухому климату и живет не тужит. Хотя, может быть, и не всякое живое существо им довольно, — Тагильцев показал рукой на вершинку сухого саксаула, за которую крепко уцепилась кривыми лапками крупная ящерица. — Вот эта «красавица», например…

По виду обычная ящерица, но с кожей грубой, покрытой крупными чешуйками, под нижней челюстью толстая складка, странная зверюшка вперила открытый взгляд прямо в огненный шар и глядела не мигая. Она и не шевелилась, словно была неживая.