Горячие пески

— Так, говоришь, про медаль тебе рассказать, — сам напомнил он о просьбе Ивашкина. — Когда Тагильцев задержал нарушителей, меня досада взяла: ну почему я не попал с ним в один наряд? Ведь службу я нес в те же часы, только в другом месте. По сигналу прибежал к Тагильцеву, да успел лишь к шапочному разбору… — Корнев замолчал, вглядываясь в даль, потом неожиданно взмолился: — Федя, ну, не заставляй ты меня рассказывать… И без того я разболтался, в глотке сухо сделалось. Что писать, что много говорить — не по мне занятие.

Что правда, то правда. Ивашкин знал, Корнев красноречием тоже не отличался. Это не Герасимов, который за словом в карман не лезет. Но если Ивашкин не всегда мог поверить бойкому Герасимову, то неторопливое слово Корнева ценил. Верил ему, потому что оно никогда не расходилось с делом. Как и старшего сержанта Тагильцева, Ивашкин очень уважал Корнева именно как старшего брата.

— Ладно, Федя, не обижайся, — заметив в глазах Ивашкина разочарование, Корнев смягчился. — Расскажу, как смогу…

И вот что узнал Ивашкин.

Служили тогда Корнев с Тагильцевым на левофланговой заставе. Участок там сложный, чтобы освоиться с ним, ходить по нему без риска сломать ногу или свернуть шею, особенно ночью, когда бежишь по тревоге, надо иметь немалую сноровку. Повсюду высоченные каменистые холмы, скалы. Узкие обрывистые щели, непролазно затянутые зарослями терновника, можжевельника, низкорослой арчи, бурьяна. Хотя это были еще не горы, а только предгорья, но Корнев вырос в придонской степи, потому тут не сразу освоился. Тагильцев быстрее привык к участку, несмотря на то что и вовсе человек городской. Но такой уж, видимо, одаренный он парень, все у него получалось быстрее, чем у других. В то время он был еще младшим сержантом.

Следы Тагильцев обнаружил под утра. Дал сигнал ракетой «прорыв нарушителей в наш тыл» и начал преследование. Шел почти наугад, четких следов на пути движения нарушителей почти не встречал. Сержант кое-где примечал сбитый на камне лишайник, в другом месте обнаруживал надломленную веточку можжевельника или попадался примятый ногой стебелек бурьяна… И все-таки направление выдержал верное, километрах в пяти от границы нагнал нарушителей.

Было их трое. Поняв, что пограничник уже наступает им на пятки, они засели в углублении под большой скалой. Попробуй выкурить их, вооруженных, из этой норы. Сзади нависал камень, спереди скрывали сплошные кусты.

Тагильцев прикинул, как ему удобнее, безопаснее подобраться к нарушителям, определил, где находиться младшему наряда, чтобы тот мог прикрыть его огнем. И тут подоспел начальник заставы с тревожной группой. Скалу окружили. Начальник заставы предъявил нарушителям ультиматум: выходите, добровольная сдача смягчает вину. У двоих нервы не выдержали, они выползли из укрытия и бросили оружие. А главарь ни в какую. Заявил, живым сдаваться не намерен, а если солдаты приблизятся, будет стрелять. После выяснилось, почему он такую линию гнул: много грехов за ним числилось, контрабандист со стажем, еще и во время войны хаживал через границу. В общем, когтистый зверь. Таких простыми увещеваниями не проймешь.

А начальник заставы ждать и уговаривать его не был расположен. Он приблизился метра на четыре к скале и последний раз предупредил лазутчика, пеняй, стало быть, на себя. Но из-за кустов не разглядел, что бандит навел на него свой маузер. Почти в упор. До беды было недалеко.

В это время Тагильцев взобрался на соседнюю скалу. Чтобы отвлечь внимание бандита, он столкнул ногой камешек. Нарушитель обернулся и выстрелил в него. На какую-то долю секунды Тагильцев раньше выстрела отпрянул в сторону и тут же обрушился на контрабандиста, вышиб у него из рук оружие.

В этот-то момент Корнев и прибежал туда. Увидел, как у начальника заставы кровь от лица отхлынула. Шутка ли, в самом деле от смерти секунды отделяли, и сержант чудом пули избежал. Хотя на границе всякое случается, но охотников попасть под огонь нет…

«Вот он какой наш сержант, — размышлял Ивашкин, слушая рассказ Корнева. — Храбрый…» Он мысленно спрашивал себя, смог ли бы вступить в схватку с врагом так же, как старший сержант Тагильцев? Прикидывал, может, не надо было залезать на скалу и попадать под выстрел лазутчика. Можно было придумать какой-то другой ход. Пригрозить бандиту, вынудить его сдаться… Но потом Ивашкину подумалось, что он старается отвести от себя опасность, осторожничает. А ведь сержанту некогда было придумывать что-то, бандит целился в начальника заставы… Да, а хватило бы у него, Ивашкина, смелости на решительный поступок, как у Тагильцева?

Кажется, он запутался в этих своих сомнениях, хотел, чтобы их разрешил Корнев и обратился к нему:

— Послушай, Петро…

Но Корнев жестом руки остановил его:

— Погоди, Федя, командир сигналит что-то, — он настороженно смотрел в ту сторону, где располагался наряд старшего сержанта Тагильцева. — Видишь: «Внимание!» Лежи, Ивашкин, тихо. Разговоры прекратить, не высовываться.

Они и не заметили, как солнце скатилось к горизонту и лежало где-то там на гребнях барханов, как на верблюжьих горбах. Небосклон на западе окрасился багрянцем. На лощинку, за которой они вели наблюдение, пала тень.

А еще незадолго до того, как подать знак Корневу и пограничникам, остававшимся в мазанке, Тагильцев лежал в своем укрытии и мечтал.

Да, узнай об этом Ивашкин после рассказа Корнева о геройском поступке своего отделенного командира, он, конечно бы, удивился. Ему казалось, что мужественному командиру, строгому ревнителю устава, не делающему поблажки в службе ни себе, ни подчиненным, не свойственно предаваться лирике, отвлекаться от серьезных дел и думать о чем-то своем, глубоко личном…

Но дело обстояло именно так: Тагильцев погрузился в мысли самые сокровенные. В последнее время они все чаще посещали его. А тут просто одолели, растревожили. Вот минул еще один день, у колодца никто не появился. Скоро стемнеет, настанет ночь, а завтра, как обещал, вновь прибудет начальник заставы или пришлет кого-то с приказом: собирайся, Тагильцев, надобность в заслоне на колодце миновала. Топай до такыра, там ждет машина, она увезет отделение на заставу.

Очень распрекрасно получить такой приказ. Хватит маяться на жаре. Изрядно поднадоел этот колодец.

Служба Тагильцева подходит к концу. До увольнения в запас осталось три, от силы, четыре месяца. Незаметно промелькнули почти три года. В начале казалось, что это время никогда не скоротать. А вот поди ж ты… недалек срок, когда услышит Тагильцев стук вагонных колес. Начальник заставы на прощанье скажет ему спасибо, ты честно исполнил свой воинский долг. Получит он все, что полагается при увольнении, обнимется с друзьями, обменяется с ними домашними адресами и отбудет в отряд. Там полковник тоже поблагодарит его от себя и от имени Родины за старательную службу. Пройдет он последний раз перед Боевым Знаменем. Легко ли будет расставаться? Нет, не просто порвать со всем тем, что связывало его долгое время — с товарищами, командирами, с этими вот барханами, пахнущими горькой полынью…