Химера, дитя Феникса

— Есть важное слово, что мне Борислав сказал перед тем, как прыгнуть.

— Какое же?

— Кто приказ отдал за деда и казну.

— Слово подневольного перед домом, как трава против дерева. О том молчи, не время ещё. — Олег заходил кругами. — На два дня оставить нельзя, только валялся, как червь, а тут уже в двух домах гостем был, с отцами трапезничал, уроки у самого Нестора Петровича берёт. Ближников выкупил. Посидели бы седмицу, забрал бы их. Глядишь, норов свой прижали.

— Жаль Борислава выкупить не успели. Глядишь, и ближники бы на свободе ходили.

— Правду желаешь? Сидел твой Борька на дурмане крепко, первым делом в городе её рыскать стал. Как деньга кончилась, начал пьянь у корчмы поджидать да дух из них выбивать. Потому и встретил себе купца редким товаром. Сам полез в кабалу, сам… Прознал поздно, а потом вы ему сами на дверь указали. Ты как с Яковом мириться собрался? Четверых из его дома приговорил. Да пятую чуть не выкупил. То на войну тянет, а кто ты, кто Дом! Я за тебя не полезу, грудью не встану. На выводок не надейся, они дети Храма отныне, а Пастор — их отец.

— Как и Павел, так и Амир.

— Запомни: без обоза любая рать — просто стадо худых вояк, что от голода друг друга скорее съедят, нежели ворога побьют. Покружи их месяцок по Лихолесью и можешь голыми руками брать, а обоз без деньги не возьмёшь. Так что, если тебе кажется, что меж ними вражда какая, то просто выгода разная. Без Амира домов деньгу не собьешь, без воев Стены просто камень, а казна в нём — сладкая ягода. Потому они друг за друга больше держатся, нежели за чем-то иным. Думай головой, а не сердцем. Оно тебе не укажет на истинное положение дел.

Чуть успокоившись и присев на стул, Олег вновь вскочил.

— Лариса! Лекарь где? Лариса!

— Чего раскричался? Тут лечебница, а не торжище! — в комнату зашла крепкая женщина лет тридцати, с усталыми глазами и осунувшимся лицом. Её можно назвать красивой, если бы не печать смертельного опустошения телесных и душевных сил. Слегка сгорбившись под тяжестью нерешённых задач, прошла к моей лежанке, оценив состояние и закидывая за ухо непослушную прядь, молвила:

— Мало мне увечных и подранных после орды тварей, так эти не лучше. Режут и ломают друг друга, как нелюди. Что не утро, так десяток побитых приходят, приползают, доносят на руках. Житья от вас нет.

— Что же Вы, дорогая моя Лариса, так на службу жалуетесь, не Вы ли клялись Матери Земле защищать и оберегать здоровье и жизни Люда? Не потому ли Вам дом самый просторный выдали и жгут драгоценные дрова и хворост? Потому сдержите гонор. Ставлю Вам первоочередное задание: треба поднять Светоча за ночь. По утру мы уходим походом, и он нам в нём необходим.

— Отсыпаться, питание горячее и травку заварить. Отвар три дня натощак. Памятку начерчу.

— Только разборчиво буквицы клином выводите, а то в крайний раз вместо подорожника, подснежники по всему городищу искал, а с золотухой особо не порысачишь, — подсказал дельный совет Эльдар.

— Испокон веков так писали, да и после меня так писать будут, то клинопись для травников, а не для хворых, дабы скудоумием своим самолечением не занимались, — возмутилась Лариса. — А Вам, многоуважаемый Олег, отвечу: в моей клятве слов о том Люде, что сами себя калечат, слов не было. Ибо есть знание, что хмель окромя бед ничего не приносит, а ежели ты о том ведаешь, чего же бражку хлещешь? О том десятке хворых, что я не жалую, речь и идёт, потому как все с корчмы али с куреня [6] идут.

— Завтра, Лариса, завтра он мне нужен! С рассветом уходим. А ты, Босик, подумай над тем, как от твоих шагов люд страдает. Пожурил служку, а в итоге двое упокоились, трое пострадали. Где и кому легче стало? Не ломай устои городища, тут давно все на своих местах, от того это всё стоит и работает. Бывай. Эльдар, благодарю за помогу, будь здрав. — Отбив сапогом мерную дробь, Септорий вышел из лечебницы.

— Уважаемая Лариса, скажите, как здравье ветерана Смита и служки Збижека?

— Плохи очень. Ветеран весь в жару сильном, что Я только не пробывала, вроде и повязки сухие, и питьё принимает, а всё на месте стоит, как на весах, не пойму, что положить, чтобы чашу на исцеление подвинуть… Служка тоже тяжелый, заштопала, вываренную мочу нанесла, вроде не мокнет, а вот с животом беда. Я кишки затворила, чтоб кровь внутрь не пустить, но это на седмицу другую. Потом открывать нужно, если за время не поправится…

— Могу Я их проведать? — робко спросил врачевателя.

— Пошли, воды сдюжешь отнести? Скоро обойти всех нужно, да списки травнице готовить. До вечера бы успеть, иначе не отправлю служку, в лес опасаются ходить после захода.

Эльдар живо вскочил с койки. — Я воды возьму, устал лежмя лежать, хоть ноги разомну.

Выдав нам таз, ведро с чашей, велела набрать воды. Сама осталась в малой комнатушке, заставленной всякими ящиками, бутылями и корзинка, и, пробиравшись сквозь сушившиеся веники трав и растений за повязками, Лариса догнала нас у колодца и повела по дому. На лавках, луках, да и просто на полу лежали и сидели Люди. Кто-то стонал, баюкая увеченную руку, кого-то била судорога в мятежном сне. Остальные вели неторопливый разговор, мешая с байками и побасенками последние слухи.

Подойдя к больному, лекарь сверялась о здоровье, трогала чело и шею, проверяла повязки и шины. Следом мы угощали из половника водой или мочили тряпицы в кислой воде, меняя на горевших жаром обморочных. Я нырял в Дар и сверял со своим зрением полученные знания от врачевателя. Наконец-то мы дошли до ветерана Смита. Красным горели его голова, грудина и ладони. На разговор он не шёл, лишь скрипел зубами да стонал. Время от времени его тело сходилось судорогой, его ломало, и шла носом кровь. Я отозвал врача в сторону и проговорил:

— Раны затянулись, но в нём потрава сильная, гушка или что серьёзнее. Грудью и Головой мается крепко, как бы была какая травка, чтобы послабить силы дурмана, то враз легче стало бы.

— Ты уверен, что это оно? Как тебя там? Босик?

— Да, Светоч Босик Я. И знание про дурман во мне твёрдо.

— Может быть, может быть, это многое бы объяснило. Тогда надо заказать макового молочка у Иветты. Давать по капли или две за раз, ослабить тягу и страдания. Попробую завтра, — задумчиво произнесла Лариса, глядя на Смита. Потом вдруг забылась и залюбовалась ветераном. Через десять ударов сердца опомнилась, поправила прядь за ухо и пошла дальше. Уже крепко свечерело, когда мы дошли до крайней комнаты.

— Там тяжёлые лежат. Только после зашивки. Потому руки тут моем, в комнате ничего не трогаем, не чихаем, не сморкаемся, не кашляем.

Утвердительно кивнув, мы вымыли руки в кислой воде и пошли за врачевателем. В комнате, облокотившись на стол, спала молодая девушка в белой косынке. Лица Я её не видел, но казалось чем-то знакомым и близким.

— Помощница моя новая, та, что служка выкупил. Пока он тут лечение получает, ухаживает за стариком. На сохранение мне откупную отдала. Мамаша её, как прознала за свободу дочки, любовью пришла своей делиться. Агнешка сначала её обнимала, а потом как услышала, что маменька проговорила, так как отрезало.