Хорунжий
Шрифт:
Я продолжил расспросы и был несколько шокирован некоторыми методами урядника. Нет, в рассказе про пользу меда и сливочного масла у меня сомнений не был, но как относится к такому способу остановки сильного кровотечения, как приложение к ране куска земли, завернутого в паутину, а к гнойной — смеси из пороха с свиным салом или заячьей шкуры? Не порадовали меня и методы оказания экстренной помощи. Казаки своих никогда не бросали: если ранят побратима в бою, сразу бросятся к нему и вынесут из боя. А дальше? Вот с «дальше» все сложнее. Если в кармане, а не в суме на седле, завалялась тряпица, перевяжут. А не нашлась, начнут рубаху рвать на ленты, жгут наскоро из сыромятного ремешка сообразят.
— Глупо! — подытожил я.
— С чего бы? Испокон
— А с того, что можно каждому казаку в нашей сотне купить на базаре маленькую сумочку на пояс, и в нее положить хотя бы жгут, корпию и бинты, иголку, нитку шелковую. В горячке боя не нужно будет тратить время, соображая, где найти чистое. Все под рукой.
— Правильно говорит Муса: повезло нам, нажили себе хорошего командира! — сразу оценил идею Никита. — Выходит, надо скупаться идти, а на какие шиши? Ковры что ль продать или кафтаны целые? У ребят есть, я знаю.
— Ой, Никита, вот только не прибедняйся за всех! А то я не знаю, что вы Кузьме в нашу повозку чего только не набили!
— Кхмм… — смущенно закашлялся старый казак.
— Мусу с собой берите, а еще лучше Мамаша с ним в пару. Вас попытаются раздеть как липку, а татарина с беком не проведешь!
К вечеру у каждого в нашей, увы, уже неполной сотне на поясе появилась сумочка из самой лучшей шагреневой кожи, из той, что берут со спины молодого жеребца. И в каждой был полный набор подручных средств. Казаки были довольны, все налюбоваться не могли на обновку.
Долго повосхищаться я им не дал. Припомнив все свои старые знания, приступил к проведению занятия по тактической медицине — наверное, первому в этом мире. И пригрозил всем, что так теперь будет каждый день на привале наряду с огневой подготовкой, а для Кузьмы еще и занятия по рукопашке.
Мои люди — уже давно мои, в том не было никаких сомнений — пригорюнились, всем своим видом подтверждая правильность поговорки «ленив как солдат». И тут же воспряли духом, расцвели как степные тюльпаны, когда услышали от меня следующее объявление:
— Завтра снова в поход, казаки!
* * *
Перед нами была поставлена новая задача — как особо проявившим себя в квартимистерской службе помогать полковой разведке в поиске мостов через арыки и выявлять противника. Задача нужная и опасная. Нужная потому, что если конница худо-бедно могла пересечь каналы и рукава Аму-Дарьи, то артиллерия еще не научилась прыгать через водные препятствия. А опасная тем, что местность по пути к Ходжейли изобиловала камышовыми зарослями — чем ближе к Аму-Дарье, тем они выше, в них легко мог скрыться всадник, и даже водились полосатые тигры. Плюс часть дороги шла через густой лес, плюс встречались сухие арыки. Все это, вместе взятое, представляло прекрасные возможности для организации засад и внезапных нападений. Но и мы уже не чувствовали себя мальчиками для битья — кони получили прекрасный корм, и казачья лава могла показать себя во всей красе.
Платов торопил с выступлением. И не только потому, что подтягивались войска генерал-майоров Букова, Бузина и Денисова — их было чем накормить, в Кунграде в наши руки попали большие ханские запасы. Проблема была куда глубже, и на совещании командиров корпуса я к своему непередаваемому изумлению получил от атамана урок… политической экономии.
Если переводить в современные мне термины, то смысл рассуждений Матвея Ивановича, изобилующих грубыми присловиями, сводился к следующему. Мы вторглись в закрытую налаженную экономическую систему. Пусть внешне она выглядит застывшей в истории, но она прочна и даже имеет возможность кормить такую толпу нахлебников, как туркмены. И вот появляемся мы — немалым числом, предельной или даже запредельной нагрузкой для сельскохозяйственного производства ханства. Чтобы прокормить 20 тысяч пришельцев, нужно ни много ни мало, как избавиться от такого же числа таких
же нахлебников, как мы, то есть, от кочевников. Быстро, не рассусоливая. Иначе здесь начнется голод, и пострадают все. Не следует забывать и о том, что любая война наносит вред производству продуктов — вытаптываются поля, режется или случайно гибнет скот, сжигаются продовольственные склады. Последние, кстати, нужно как можно скорее захватить…— Это вам, ребятушки, не хфизика, мы не для того к черту на куличики забрались, чтобы с голоду передохнуть! — выдал наш вождь на голубом глазу. — Поспешать надоть!
Вот мы и поспешали.
И начали наталкиваться на противника — то на разъезд, то на брошенный лагерь с множеством еще теплых костров. Хивинцы уклонялись от боя, видимо, находя сильно пересеченную арыками местность мало пригодной для своей тактики конных набегов. Или выжидали. Или мотали нам нервы. Напряжение нарастало с каждой секундой, мы двигались вперед, но ничего не происходило. Лишь в лесу, в который мы нырнули как к себе домой, несколько отрядов узбеков попытались на нас напасть. Наивные, они не знали, что с нами гребенцы, для которых темный кунградский лес показался перелеском после чеченских чащ с вековыми чинарами и дубами. Потеряв несколько десятков, «халатники» сбежали, бросив трупы своих людей.
На второй день похода нам открылась Аму-Дарья, прятавшаяся до этой встречи от нас за камышами, как засмущавшаяся невеста за своим платком — широченная, с версту до противоположного берега. И снова противник не показался. Ходжейли был все ближе и ближе…
* * *
— Петр Василич, не нравится мне этот арык! А за ним нам точно делать нечего!
Богатыршин смотрел с возмущением на пересечение двух каналов — большого и его ответвления с зеленой стоячей водой. Меньший, тот, что имел аршина в три в ширину, защищал глиняный вал на обоих берегах. За ним открывалась цепочка рисовых полей, залитых водой, по бокам густая сеть из колючих изгородей, новых арыков, земляных насыпей, огородов с грядками и садами с фруктовыми деревьями — каждый клочок земли в окрестностях Ходжейли был возделан, везде чувствовалась трудолюбивая рука дехканина, тяжким трудом оживившего бесплодную пустошь.
— Зря мы взяли влево от главной дороги. Полверсты проехали, а моста не видать, — продолжал нагнетать подхорунжий.
Я с ним не спорил и с каждой пройденной саженью — уже привык мерить расстояние привычными этому времени мерками — убеждался, что удобной дороги для артиллерии мы не обнаружим, а вражеской коннице тут делать нечего. Попробуй сунься на коне на рисовые поля — хорошо, если только изгваздаешься как чушка.
— Муса! — громко сказал я, не поворачивая головы. — Только не вздумай пришпоривать коня и сигать через арык. Глина с вала сползет в воду, а ты вместе с ней.
— И в мыслях не было!
Его тон знал уже назубок — были мысли, были… Как с Кузьмой, слово в слово…
— Уходим! Возвращаемся прежней дорогой.
Казаки застонали. Чтобы добраться сюда, нам пришлось пересечь один канал по мосту. Мост — одно название, настилка из мелкого хвороста на низких сваях. Когда первый из нас вступил на нее, бабки коня ушли под воду — так и переехал, разбрызгивая воду, а мы тонкой ниточкой за ним. Зато, если поедем прежним путем и минуем арык, попадем на прекрасную поляну, затянутую люцерном — твердый грунт, скачи во весь опор.
По своим следам вернулись быстро, половина отряда переправилась по квазимосту — и тут впереди, по всей, казалось, длине пятиверстной дороги, по которой проходил корпус после ночевки, загремели выстрелы, и до нас донеслась даже пушечная канонада.
— Началось!
Я выругался в сердцах. Мы ждали нападения хивинцев каждый час, но, похоже, прошляпили их выдвижение. То ли они переправились через Аму-Дарью широким фронтом, то ли самым берегом прошли, не видимые в камышах. Отчасти мой косяк! Черт меня дернул свернуть!