Хорунжий

— В воду!

Пришпорил коня, и послушный дончак спрыгнул в арык. Плыть ему не пришлось — промочив до пояса, вынес меня на другой берег, отфыркиваясь, разбрызгивая капли, легко одолев не самый крутой скат. На то и был расчет. И другим пример — не вступившие на хлипкий помост казаки дружно форсировали неглубокий канал и понеслись за мной с громким гиканьем и свистом. Близость схватки будоражила кровь, ветер свистел в лицо, звуки выстрелов все ближе и ближе.

Голову не терял, на подъезде к уже хорошо слышной заварухе резко притормозил, вынесся на небольшой бугор и оценил ситуацию.

Похоже, наши старые знакомые, извлекшие уроки боя при Куня-Ургенч. Напали на колонну на марше, отсекли обоз, захватили верблюдов. Казаки хоть и маненько оплошали, но боевого духа не утратили. Образовали квадрат, обложились тюками, укрылись за повозками, начали зло огрызаться ружейным огнем. «Халатники» откатились, слезли с коней, оставив отряд с пиками в резерве, и в пешем строю, погнав перед собой бактрианов, начали наступать на хлипкий гуляй-город.

Казаки ответили плотным огнем, верблюды падали один за другим, хивинцы заколебались. Вот он, чудный миг, момент истины, тонкая красная линия! Пусть их и дохрена, не меньше полутысячи — атакуем во фланг и сметаем как пушинку! Таких отрядов, судя по раздававшейся на несколько верст справа и слева пальбе, не один и не два. Но этот наш!

— Вашбродь! — окликнул меня Мамаш. — Это не йомут, это кайсак! Пестрый халат, не красный!

Я глянул на него испепеляющим взглядом: какая к черту разница?!

— Сотня, в пики!

Мы сорвались с места. В моей руке сам собой материализовался «бухарец», у донцов — дротики, у гребенцов — ружья. Пока пики на ремнях, но готовые в любую секунду склониться в убийственном наклоне.

Наш удар был страшен. Засвистели дротики, разя без промаха — по такой плотной толпе не промахнешься. Загремели ружья, разряжаемые во вражью бочину на полном скаку. Пришел черед пикам, саблям, шашкам. Моя «бухарочка» так и мелькала, опускаясь на головы врагов — готов, готов, готов…

Мы разорвали многосотенную толпу, но напоролись на встречную атаку киргизских всадником, стоявших в резерве. Их вождь был опытен, прошел не одно сражение. Он понял, что проиграл битву, но захотел спасти своих людей и взять немало наших жизней. Нас принял в пики.

Мой верный дончак погиб мгновенно от удара в голову железным острием. Вынес меня из свалки, не понимая, что уже мертв, и рухнул замертво. Я успел вовремя соскочить, не потеряв шашки, отскочил в сторону от казахского жеребца, пытавшегося, повинуясь руке всадника, сбить меня с ног — спасли навыки АРБ. Даже полоснул его по задней ноге. Конь заржал, пошел боком, припадая на одну сторону — его наездник спрыгнул и кинулся на меня.

Про такого в моем бы времени сказали: мужчина в полном расцвете сил. В этом назвали бы человеком, чья луна вот-вот сорвется с небосклона. На вскидку ему было под пятьдесят, но двигался он как юноша, упруго, ритмично, уверенно. Контролируя пространство и легко играя саблей. Не выделываясь — в каждом его движении чувствовался опытный боец.

Я закрутил восьмерку — глупая затея. У меня не было навыков сабельного боя, лишь красивой фланкировки на потеху знакомых. Мышечная память Петра Черехова не спасала. Вспарывая воздух крест-накрест, мой противник с легкостью продавил мою оборону, «бухарка» отлетела в сторону, я отпрыгнул назад, принял низкую стойку, чертыхаясь, что пистолеты остались в седельных кобурах. Мне предстоял бой без оружия против мастера сабли.

(1) Мусульман верят, что правоверного за уши утаскивают после смерти в рай. Поэтому лишение даже одного уха казалось им ужасным несчастьем. Обычай отрезать уши у убитых, принятый в старину у османов и других восточных владык, был не только способом вести подсчеты, но и имел под собой еще и религиозно-оскверняющую основу.

(2) «Богадельней» с острого языка А. В. Суворова в русской армии называли полковые госпиталя, в которых не лечат, а калечат.

Глава 14

Султан или бек, простых людей с таким властным взглядом не бывает — вот каким я видел своего противника. Бородка, которую в современном мне барбер-шопе окрестили бы эспаньолкой, смуглое надменное лицо под шляпой с широкими загнутыми вверх полями и серебряной вышивкой на тулье. Он четко держал под контролем каждое мое движение, кончик кривой сабли тут же смещался, стоило мне пошевельнуться. Моя низкая стойка его не смутила, опорная нога твердо стояла на земле — я следил за ней и за его бедрами, готовый в любую секунду перекатиться.

Киргиз-кайсак не спешил, он играл со мной как кошка с мышкой, наслаждался этой игрой. И владел русским языком!

— Я узнал твой клинок, собака! Ты принес сюда печальную весть: мой верный нукер Беркен погиб, иначе у тебя не было бы его меча. Подлые рабы Ак-Падишаха! Всю жизнь я вас резал и буду резать! Начал еще юношей в армии славного атамана Емельяна, продолжил и потом, когда меня выкупили из царской неволи…

Так ты Сары Джатов, какая встреча! Болтай, болтай!

Я двинул рукой к рукояти тальвара в красных сафьяновых ножнах на боку. Но мастер сабли был начеку. Его клинок тут же устремился ко мне. Пришлось отпрыгнуть в сторону под вспышку боли в предплечье — он все-таки меня зацепил, как ни проверен был я.

— Обезьянка! Ты прыгаешь, как обезьянка! — рассмеялся киргиз-кайсак.

Я увидел, как напружинилась его опорная нога, как мелькнула в воздухе стальная полоска, взлетая вверх. Оперевшись кончиками пальцев в землю, приготовился броситься ему под ноги — в ближнем бою у него не будет шансов, я раздроблю его коленную чашечку одним ударом…

Раздался свист, глухой удар и яростный крик боли. Откуда-то сбоку прилетела стрела и, пробив киргиз-кайсаку щеку и выбив несколько зубов, не убила, но причинила мучительную боль. И подарила мне несколько драгоценных мгновений. Моя рука сама собой нырнула под D-образную дужку тальвара, ухватилась за его непривычную выпуклую рукоять. Словно не я, а кто-то другой, управляя телом, вырвал индийский короткий меч из ножен, перекатился вперед через плечо и резким ударом подрубил ногу Джатову, разрубая сухожилия и кость. Он снова закричал, закачался, опустил саблю и опер ее о землю, чтобы не упасть.

Тщетно! Я был уже на ногах у него за спиной. Ударил его в висок гардой-кастетом, проламывая кость. Киргиз-кайсак неловко упал на бок, задергал ногами в предсмертной судороге. Щегольская шляпа отлетела в сторону.

Я быстро огляделся вокруг в поисках новых врагов. Их не было. Ко мне приближался радостно скалившийся Мамаш, накладывая новую стрелу на свой лук. Конная схватка сместилась в сторону, пешие «пестрохалатники» разбежались, по полю метались лишь одинокие кони, потерявшие своих наездников, а казаки из обоза собирали верблюдов. Казалось, мой бой с Сары длился всего несколько мгновений, но как изменилась обстановка!

— Ты мой должник, вашбродь, — сообщил мне наш проводник, убедившись, что достреливать Джатова нет нужды, и аккуратно ослабляя тетиву.

— Да, ты помог, — серьезно кивнул я, переводя дух. Черт, это было близко!

Вложил в ножны тальвар и пошел подбирать «бухарку», которая меня так подвела. Нет, не она — сам виноват, нужно оттачивать навыки саблиста, приучать руку к тяжелой шашке, а не только махать как секирой.

Мамаш остановил коня над телом моего противника.

— Сары Джатов из рода Байбакты! Вот и пришел тебе конец, мерзкий мятежник, пугало султанов, убийца хана, — он плюнул на труп и убрал лук в сагайдак. Повернулся ко мне. — У тебя кровь, вашбродь, на руке.