Хорунжий
Шрифт:
Полковник тяжело вздохнул. Если в корпусах основные потери были в людях, то у него в стволах. Из 24 осталось лишь 19.
— В наличии имеем две гаубицы. Остальные, четвертьпудовые единороги и шестифунтовки, те, кои смогли перетащить через степь и пустыню, погрузили на каюки, отнятые у местных. Их уже везут сюда по реке. Но даже с ними мы бреши не пробьем. Мал калибр.
На лицах собравшихся отразилась растущая тревога. Я почувствовал, как она буквально разливается по шатру, как холодный пот по спине.
— Осада… — пробормотал Боков, известный своей педантичностью в вопросах снабжения, чей корпус, разбитый на партии, собирал провиант по кишлакам в стороне от движения главной колонны. — Припасы уже на исходе. А забрать много у местных
Лица полковников были бледными под загаром. Это не был банальный страх — они видели реальную угрозу катастрофы. Армия без провианта, без тяжелой артиллерии, глубоко в чужой, враждебной стране, перед лицом хорошо укрепленного города…
Орлов снова закашлялся, прикрыв рот платком. Его плечи опустились. Кризис был очевиден для всех. Он тяжело вздохнул.
— Что будем делать, господа? — его голос был слабым, но вопрос прозвучал, как приговор. — Ситуация… критическая.
Тишина снова сгустилась. Никто не предлагал решения. Ожидать — гибель. Отступать — позор и гибель не меньшая. Штурмовать без артиллерии восьмиметровые стены ослабленным войском — чистое самоубийство.
Я смотрел на их лица — опытных, отважных командиров, которые сейчас оказались в тупике. Чувство пустоты, которое преследовало меня в прошлой жизни, сменилось острым, почти болезненным осознанием ответственности. У меня было послезнание. Я знал, что этот поход не должен был закончиться осадой Хивы. Но я также знал, что отказаться от этого шанса, от возможности, возможно, изменить историю к лучшему, я уже не мог. Письмо в огне было моим Рубиконом. Теперь нужно было идти до конца.
Мой мозг, натренированный десятилетиями принятия решений в критических ситуациях, просчитывал варианты с холодной эффективностью компьютера. Осада исключена. Долгий штурм исключен. Единственный шанс — это фактор внезапности. И сейчас, на совещании, я услышал несколько подсказок.
— Город надо брать внезапно, — произнес я, и мой голос, неожиданно твердый для хорунжего, заставил всех обернуться. — Без осады и подготовки штурма. Одним броском.
— Одним броском? — переспросил Орлов. — Но как, Петро?
Я почувствовал, как кровь приливает к лицу. Все взгляды были прикованы ко мне. Момент истины.
— Есть одна идея… — ответил я.
(1) Джугура — вид сорго, распространенная культура в Средней Азии, хорошо выдерживает засуху, служит отличным кормом скоту, а его зерно идет в пищу людям.
Глава 15
«Восточные ворота Пахлаван-Дарваза ведут на рынок», — сказал Волков (1). Восточные, а не западные — нас там не ждут! А еще рынок — это значит, круглосуточная толчея, сутолока, разноязычие, там можно легко затеряться, проскочить незаметно. Плюс — это ворота святого Пахлавана, а у нас есть свой «пахлаван» — Кузьма, и на этом можно сыграть.
Генерал-майор Боков сообщил: в Хиву по приказу Аваз-инака идут караваны с продовольствием. Идея напрашивалась сама собой — под видом транспорта подобраться к самым воротам и попытаться их захватить отрядом охотников-добровольцев.
Опаснейшее дело, но куда менее кровавое, чем прямой штурм. И как раз в казачьем духе, ибо, пообщавшись, покрутившись среди донцов и гребенцов, пройдя с ними тысячу верст, побывав в бою, разделив хлеб, соль, кровь, потери и, что греха таить, выпив вместе не один раз, я не мог не прийти к заключению: казаки этого времени, эти дети степного фронтира — натуральный спецназ! Ни бога, ни черта не боятся, чинопочитания отродясь не бывало — и все им по силам, везде пролезут!
Суворов сказал!Боевой дух, подготовка, опыт — все это важно, все это слагаемые успеха, но этого мало. Требовалось рассчитать все как по нотам, по минутам, продумать и осуществить на практике меры по введению противника в заблуждение — вступить в переговоры, навешать хивинцам лапши на уши, что наша цель — Ургенч, совершить демонстрацию в стороне западных ворот Хивы, предпринять отвлекающую атаку на северные… Запутать, создать впечатление полной бессмысленности наших действий, а в это самое время малый штурмовой отряд атакует ворота Пахлаван Дарваза, захватывает и удерживает до подхода основных сил. Потом придет черед городских боев, но это уже не моя забота — у генералов, поди, опыта штурмов поболе моего: Брешия, Милан, Варшава, Краков, не говоря уже про, казалось бы, неприступные турецкие цитадели — золотые страницы славы русского оружия.
— Авантюра, — усомнился Орлов.
— Хивинцы не янычары в Измаиле или Очакове, бардака у них хватает, может получится, — поддержал мой план Платов.
Уверенность в том, что все может выгореть, окрепла у командиров, когда я изложил им все, что придумал. Конечно, кое-что пришлось доработать, уточнить, подкорректировать…
И вот я здесь, приближаюсь к столице ханства… на осле.
Да-да, именно столь экзотический транспорт выбрал я, чтобы создать образ торговца-араба. На мне была длинная белая рубашка до пят — многие узбеки так одеваются летом, — а на ногах сандалии, вместо принятых тут сапог из юфти, и большой тюрбан на голове. Лицо с отросшей куцей бородкой, похудевшее, истерзанное солнцем степей и пустыни, загорело так, что угадать во мне русского было сложно. За мной шел Кузьма, наряженный в лохмотья, с цепью на шее и руках, ведущий на поводу верблюда с объемистыми тяжелыми тюками по бокам — он изображал моего раба, да непростого. Процессию замыкал Мамаш в своей киргизской одежде, ему предстояло побыть толмачом.
На небольшом отдалении от нас следовал караван из двух десятков арб, запряженных ишаками, тридцати верблюдов и стольких же лошадей, на которых обычно передвигалась охрана. Роль караванбаши играл оренбургский казак из освобожденных конградских рабов, чей акцент и манеры должны были убедить любую стражу в нашей подлинности. Донцы из моей поредевшей сотни притворялись возчиками, нарядившись в халаты и чалмы с закутанными платками лицами, чтобы якобы не дышать дорожной пылью, а гребенцы в их черкесках и лохматых папахах без всякого переодевания выглядели заправскими охранниками каравана, наемниками, продающими свои сабли за неплохую цену. В первых рядах двигались два верблюда с носилками, на которых лежал Муса с замотанным окровавленными бинтами лицом. Арбы были забиты оружием и боеприпасами.
Солнце, уже цеплявшееся за краешек плоской, как дно тарелки, земли, окрашивало небо над Хивой в багряные и золотые тона. Раскаленный воздух был плотным от пыли, поднятой сотнями копыт и ног, спешивших к восточным воротам города, смешивался с едким запахом верблюжьего навоза, сушеного мяса, специй, далеким дымком очагов, доносившимся из-за стен. И полон криками и стенаниями, не только животных, но большей частью человеческими — оказалось, городской рынок, о котором говорил Волков, был ничем иным, как невольничьим базаром.
Здесь торговали людьми — основой экономики Хивы. Рабов держали в загонах, а беглых — в нишах у ворот в ожидании приговора. Торговля из-за военного времени шла вяло — кому нужны невольники для работы на полях, в гончарных мастерских или на строительстве и расчистке каналов, когда враг на подходе? Торговцы-туркмены, сидевшие на лошадях, нервничали, махали плетьми на стоявших рядом изможденных людей, которых доставили сюда из далекой России и соседней Персии.
Неприятное открытие! Я предполагал, что мы минуем базары, где торгуют хлебом, фруктами или керамикой, но отнюдь не подобное место. Еще и вооруженные охранники — как бы они ни создали нам проблем?