Хозяин теней. 3

Пусть не самоубийство, но…

— Разум остаётся, но… он как бы в тумане. Поэтому ждать, что… в общем… со стороны он будет выглядеть душевнобольным.

— Насколько больным?

Потому что душевные болезни разными бывают. А Тимоха здоровый. Сильный. И если окажется, что ещё и буйный, то проще будет и дальше держать его в бессознательном состоянии.

— Полагаю, что как ребенок. Не младенец, конечно, но… недалеко. На самом деле я и сам это всё знаю в теории. И то, пойми, матушка рассказывала мне, что знала сама. А знала она не так и много. Да и знания эти очень отличаются. Она использовала слово, которого в русском языке нет. И перевести его можно и как «потерянный», и как «большое дитя», и как «пустой разум». И ещё тремя другими способами. Понимаешь?

— Понимаю, что надо возвращать душу. Как?

Михаил покачал головой:

— Это у матушки спросить бы.

Ясно.

А спросить получится не раньше, чем мы выберемся. А до того придётся своими силами.

— Но разбудить-то ты его сможешь?

— Вполне.

— Тогда давай. Только так, чтоб если вдруг…

Вдруг не понадобилось.

Тимоха не кричал. Не рвался убежать. Не проявлял агрессии. Он просто открыл глаза и несколько невыносимо долгих минут просто смотрел в небеса. И улыбался. А потом вытянул руку и пальцами пошевелил. И только после этого повернулся на бок.

Увидев меня, он замер.

— Тимоха, это… это я. Помнишь? — я протянул руку. — Савелий. Савка… Мелкий. Можешь Мелким называть, если тебе так хочется.

Руку он навстречу протянул, вот только глаза остались пустыми.

Потерянный?

Скорее уж оболочка от человека. И хочется заорать, потребовать, чтоб вернули всё, как было. Но я касаюсь тёплых пальцев Тимохи.

Вернём.

Не знаю, как, но… выберемся. Найдём матушку Михаила. Чтоб… если понадобится, то в Сибирь поедем, к шаманам. Главное, чтобы в принципе возможно было его вернуть.

А пока…

Метелька отворачивается.

Пока…

Двигаться Тимоха может, значит, пойдёт сам. Это уже хоть что-то. Но какое же дерьмо вокруг.

Мишка лёг прямо на пол. Закрыл глаза.

— Плохо?

— Голова болит. Пройдёт. Так бывает, когда на чужой путь становишься. И без умений. Это не страшно. Далеко меня всё одно не пустило бы. И не пустит. Полежу и пройдёт. Выбираться надо.

Вот тут я с ним полностью согласен.

— Есть… ход, — признаюсь. — Но надо проверить, что с той стороны.

— Проверю.

— Нет. С ними будь.

— Я старше.

— Ага, а ещё шумнее и заметней. И тени у меня имеются. Кстати, что с твой?

— Не знаю. Пока нет. Но и не совсем ушла. Обрыв я бы заметил. А так… слабенькая.

— Понятно. Значит, надо ждать. Так что пойду я. Пущу вперёд теней. Они живых почуют… если те будут.

— Будут. Поместье должны бы оцепить. Выброс заметили бы.

Я думаю. Такой бабах и не заметить.

— Внутрь пока не сунутся. Там света, если не ошибаюсь, столько, что не всякий синодник выдержит. Но в кольцо возьмут. Дороги перекроют. Хотя…

— Что?

— Тут лес кругом. Троп много. Людей, которые своим промыслом живут, тоже хватает. Перекрыть нереально.

И зная тропы, можно просочиться за оцепление. Вот только мы их не знаем. Да и в целом не в том состоянии, чтобы в ниндзя играть. Таньку нести придётся, Тимоха сам пойдёт. Он вон сидит в уголке, жуёт хлеб с салом и что-то под нос курлыкает.

Не буйный и ладно. Но видеть его таким тяжело.

— Хорошо, — я тру переносицу. — Попробую… посмотреть, что там. И тогда решим.

— Газеты бы, — сказал Михаил. — Если… дед жив… ты не подумай, если он всё-таки жив, то разберется. Это дело чести.

Ага.

И покойного сыночка.

— Посмотрим.

Не хочу давать обещаний, которые не смогу исполнить. Воротынцев, может, и примется разбираться, да только сына его драгоценного я собственною рукой прирезал. И факт этот, как ни крути, не обойдёшь. А потому всё остальное теряет смысл.

Выхожу даже не ночью — перед рассветом.

Успеваю и задремать слегка, и с тёрном пообщаться. Отвечает тот не слишком охотно, но всё-таки корни шевелятся, открывая узкий проход, больше на нору похожий. В этакий Тимоха не протиснется, а значит, и с тёрном надо что-то думать.

Подкормить?

Чем?

Или, скорее, кем?

Эту проблему тоже как-нибудь да решим. Ползу на четвереньках, настолько бодро, насколько получается. А ход виляет, будто копал его очень нетрезвый крот. Порой из стены выстреливали тонкие корешки, но, коснувшись меня, стыдливо убирались. А вот близость к реке я ощутил задолго до выхода: земля переменилась, стала влажной, зыбкой. Вот уже и под руками что-то хлюпает, чавкает.

Запах опять же.

Заканчивается всё разом, этакой густой сетью из корней и стеблей, что прикрывает нору. Я останавливаюсь. Очень хочется выбраться, но…

Тени.

Призрак с Тьмой откликаются быстро. Они же и пробираются сквозь корни.

Что сказать… смотреть четырьмя парами глаз куда веселей. Только бы мозги выдержали. Но зажмуриваюсь, чтоб от разности картинок крышу в конец не повело, и сажусь, прислонившись к влажной стене. Грязный стану, что чёрт, ну да это наименьшая из проблем.

А тени кружат.

Они как-то не то, чтобы успели принять друг друга, но уже не испытывают вражды. И договорились. Призрак забирает вправо, Тьма — влево.

— Люди… — голос-шелест раздаётся в голове. — Рядом…

— Сколько?

Если пост или около того, то нам конец.

— Два. Три.

— Два или три?

— Два. И один другой. Ты. Знаешь.

Тьма говорила отрывисто.

Знаю?

Так, сердце пропустило удар. Знакомых у меня не так много.

— Откуда ты знаешь, что я знаю?

— Ты — я. Видеть.

Еремей?

— Где?

— Там.

Нет, видеть глазами Тени удобно, конечно, и общаться тоже, но вот то ли она не достигла того уровня, когда речь стала внятной, то ли я ещё не научился понимать. Вышло очень размыто.

— Подобраться сможешь? Так, чтобы тебя не заметили?

— Далеко… мало. Сил. Надо.

Значит, придётся выползать. Если там и вправду Еремей, к тому же живой… это многое меняет. И я осторожно раздвинул плети стеблей.

Или вернуться?

За Метелькой?

Михаила прихватить. Сдаётся, он не только шаманить способен. Или… нет, от такой толпы след точно останется, а оно нам пока не надо. Значит, посмотрим. Просто посмотрим.

Тихонечко.

Запах дыма я почуял издали. Кто бы там ни прятался в лощинке, леса они не знали. Костерок-то прикрыли, а вот про дым то ли не подумали, то ли понадеялись, что место глухое.