Хроники Ассирии. Син-аххе-риб. Книга третья. Табал

Наутро по всей Ассирии был объявлен траур.

***

Ерена взяли без лишнего шума, чтобы не привлекать внимания к царскому писцу. Произошло это еще осенью, через два дня после того, как стража оцепила усадьбу Мар-Зайи, помешав замыслам Син-аххе-риба встретиться с Марганитой.

Приказчик отправился в Ниневию за продуктами для кухни, за какой-то мелочью по хозяйству, а также за рабами. Люди Бальтазара проследили за ним от самой усадьбы до рынка, где и взяли под стражу. Нинурта подошел сзади, ударил негодяя по затылку рукоятью меча, двое стражников тут же подхватили падающее тело под руки и поволокли к стоявшей неподалеку повозке. Посреди толпы, всеобщей толкотни и неразберихи никто ничего и не заметил.

Для того чтобы выбить признание, пыток не понадобилось, всего-то и надо было: подвесить арестованного на дыбе и спросить, в чем таком он замешан.

Ерен, плача и умоляя пощадить ему жизнь, рассказал обо всех своих преступлениях в мельчайших подробностях: как убивал мужчин и женщин, стариков и младенцев, спящих и беззащитных, хозяев, слуг, рабов; сколько забрал золота и серебра, куда его потратил, что замышлял, кого брал в сообщники. Оказалось, он занимался этим больше пяти лет, сначала подстерегал на дорогах одиноких путников, потом принялся охотиться на хозяйства, где было мало слуг и рабов, чтобы не встретить серьезного сопротивления, а когда поступил на службу к Мар-Зайе, обзавелся собственными подручными. Сначала у него был киммериец, затем появился Хатрас.

Когда посчитали, получилось, что за все время Ерен и его помощники убили больше ста человек.

Говорил преступник так охотно, так долго, что о Хатрасе, который сидел в одной с ним яме, никто ни разу и не вспомнил. Раб он и есть раб. Тем более, что убить его можно было в любой момент без суда и следствия.

Через месяц после начала допросов, когда Ерену уже больше не о чем было говорить, выяснилось, что у него есть сведения государственной важности, которые пленник готов сообщить, если ему сохранят жизнь.

Бальтазар, присутствовавший при этом, криво усмехнулся; приказал развести огонь, принести медный казан и опустить туда живую крысу.

— Я привяжу его к твоему животу, а из тебя сделаю вертел, — продолжая иронично улыбаться, пригрозил стражник. — Ты когда-нибудь видел, как крыса прогрызает в человеке дыру размером в кулак, чтобы спастись от смерти, оказавшись в ловушке?

Ерен тут же сдался и рассказал о принцессе Тиль-Гаримму, долгое время находившейся в усадьбе Мар-Зайи, ее братьях, а также о том, что писец не хочет отдавать ее царю, потому что сам в нее влюблен.

Бальтазар, поразмыслив, согласился с тем, что эти сведения представляют государственную важность, и, чтобы избежать дальнейшей утечки, приказал вырвать преступнику язык.

В первых числах месяца тебет Ерена, сильно исхудавшего, оборванного, но без следов серьезных пыток, вывели в сопровождении стражников на рыночную площадь Ниневии. Глашатай зачитал обвинения и приговор суда. Толпа стал напирать: каждый хотел поближе рассмотреть казнь. Преступник побледнел и упал на колени. Палач подхватил его под руки, выволок на помост на всеобщее обозрение, затем поднял огромный топор и одним ударом отсек Ерену сначала правую руку по локоть, затем левую, а потом и голову. Народ ликовал.

Бальтазар о принцессе из Тиль-Гаримму доложил, но о чувствах писца к ней умолчал: и потому, что не видел здесь злого умысла, и потому, что сам с некоторых пор стал иначе относиться к подобным вещам — более трепетно, что ли, а может быть, и по другой причине, известной только ему одному.

Через месяц после казни Ерена Бальтазар похоронил свою жену. На поминках он не плакал, сторонился детей, хотел при всех сказать о ней что-то доброе, хорошее, но в горле встал ком. Мужчина с трудом дождался, пока разойдутся гости, после чего поспешил к той, кого действительно любил.

Ани была тогда на седьмом месяце, живот совсем округлился, но от этого ее женская красота только расцвела.

— Подожди немного… Как только ты родишь, я приведу тебя в свой дом, — обнимая и страстно целуя ее губы и сильно набухшую грудь, обещал Бальтазар.

Сам он умел ждать.

Еще в начале осени, сопровождая царя в Арпад, Бальтазар нашел на местном рынке знакомую колдунью, купил у нее яд и, вернувшись домой, стал ежедневно и понемногу подсыпать его в еду своей жене. Она давно опротивела мужу, но сказать об этом ей в лицо ему казалось немыслимым и постыдным. Вот почему Бальтазар счел за лучшее ее уморить, избавив тем самым себя от пустых разговоров, долгих объяснений и лишних слез.

Его Ани родила в один день с принцессой Шарукиной. Вот только, в отличие от царского отпрыска, сын Бальтазара был здоровым и крепким малышом. Он так громко закричал, когда его взяли на руки, что Замира, принимавшая роды, широко улыбнулась и сказала счастливому отцу:

— Великаном будет!

Набу-шур-уцур не дал Бальтазару насладиться счастьем. Утром следующего дня, сразу после объявления траура, молочный брат принца вызвал начальника стражи Ниневии к себе.

Они сели за один стол, налили себе вина. В тихой сумрачной комнате не было ни слуг, ни рабов.

— Слышал, у тебя пополнение. И хотел бы тебя поздравить, да настроение не то, — сказал Набу.

Бальтазар молча поклонился и подумал: а ведь в иной ситуации его начальник, наверное, подарил бы ему немного золота. Не понравилось другое: уж больно быстро о сыне пронюхали доносчики. Разве он не был осторожен?

Набу подтвердил его худшие опасения:

— Да, да, и о твоей молодой любовнице знаю, и что собираешься сделать ее женой тоже. Но я тебя не затем позвал… Ашшур-дур-пания все еще доверяет тебе?

— После арестов в Табале отдалился.

— Подозревает тебя?

— Так сразу и не скажешь. Мы ведь не всех взяли. Большая часть изменников все еще на свободе.

— Да. Напуганы и затаились… А если понадобится, они возьмутся за оружие?

— Если понадобится? — искренне удивился Бальтазар. — Наверное, возьмутся. То, что готовилось почти год, не так просто разрушить за пару дней.

— Хорошо. Главное — не упускай нити этого мятежа из своих рук. Возможно, это и к лучшему, что тебе перестали доверять. Ведь Ашшур-дур-пании и его своре придется напрямую теперь связываться с мятежниками, и тогда у нас будут все улики против настоящих зачинщиков… Скажи, кравчий никогда не спрашивал тебя о царевне?

— Никогда. Арад-бел-ит подозревает, что в смерти его наследника не все чисто?

— Да.

— На то есть причины?

— Ни одной, — Набу посмотрел на дно своего кубка и задумчиво повторил: — Ни одной. И это действительно странно: за все время Закуту не предприняла ни одной попытки, чтобы как-то навредить царевне. Иначе мы бы об этом узнали…

— Или это был очень узкий круг посвященных.

— Допустим, ты прав. Тогда кто мог в него войти?

— Сама Закуту. Ашшур-дур-пания…