Хроники хвостатых: Ну мы же биджу...

– О чём ты?

– У тебя всё на лице написано.

На лицо Шио отпечатался звериный оскал. Тобираме показалось, что радужка её глаз окрасилась красным, а зрачок сузился, но, скорее всего, то была игра теней.

Сенджу молчал и не шевелился. Ёко, потеряв терпение, подалась вперёд, схватила его за водолазку на плечах и дёрнула на себя. Рука Тобирамы уже лежала на ноже, и он доверял своим рукам; они успеют вонзить в неё кунай до того, как девушка по-настоящему атакует.

– Я знаю, что ты думаешь, что Мадара чудовище, вырвавший глаза у своего брата. Я знаю, ты думаешь, что Изуна сопротивлялся, – зашипела Шио ему в лицо, близко-близко. – Я знаю, что об этом шепчутся оба лагеря: я не слышала раньше, так как слышать не желала. А ещё я знаю, что ты глупец, верящий глупым слухам. А сказать тебе правду?

Тобирама смотрел прямо ей в глаза. В темноте было не разобрать их цвета, но на мгновение ему показалось, что их блеск больно ярок для сухих глаз.

– Правда в том, Сенджу, что Изуна всё сделал добровольно. Изуна с радостью стал слепцом, потому что добр, потому что любил, и если б ты не привёл его к краю жизни, то он всё равно рано или поздно это сделал – ты только поспособствовал тому, что Мадара согласился. Я видела, как Мадара себя ненавидит, я видела, как Изуна улыбается тому, что его брат будет видеть всегда – ты нет. Ты глупый, слепой и бессердечный, ведь даже то, от чего у твоего брата светятся глаза, ты не можешь поддержать.

Рука Сенджу дрогнула, и он порезал палец об острое лезвие. Тобирама не думал, что натянутость их отношений с Хаширамой так… заметна.

– А я плакала, я плакала настолько долго, что потом спала так, словно потеряла сознание. Я плакала, потому что не уверена до конца, что, при случае, смогу отдать своему брата руку, ногу или те же проклятые глаза. Разве что жизнь!

Последней фразой Шио пригвоздила его к земле, поэтому Сенджу всего лишь качнулся назад, как болванчик, когда девушка резко толкнула его в плечи и снова села. В тайне он был рад – он не мог выдерживать больше этого взгляда.

Ёко устало уткнулась в собственные колени. Стыд снова вгрызся в душу, да и признаться в таком постороннему…

– И что на меня нашло… – пробормотала она.

– Так бывает.

Кицунэ подняла голову. Ей казалось, что слова звучали тише. Тобирама смотрел пустым взглядом на огонь.

– Здесь у всех умирают дети? – негромко спросила Шио. От её вспышки гнева дрова прогорели быстро, и теперь свет вновь тянулся только от горячего угля.

– Да.

– У тебя?

– Братья, двое. Как смогу жить рядом с теми, кто убил их? Жить, не пытаясь убить или отомстить. Всё это селение – глупая затея.

Девушка вздохнула.

– Быть может так же, как будут жить Учиха с убийцами их детей?

Тобирама не сказал ничего, отвернулся. И так уже слишком много выложил ей. С другой стороны, об этом не думали разве что оба Ёко да тонувший в своих мечтах Хаширама.

– В каких богов ты веришь? – услышал Сенджу уже знакомый голос Шио.

– Ни в каких. Боги берегли бы детей. И вообще не допустили бы всего этого, – раздражённо выплюнул парень в сторону.

Почему-то Тобирама ожидал ответа или просто каких-то слов. Поэтому не получив ничего спустя пару минут, парень всё же посмотрел в сторону Ёко. Не зажимаясь и вытянув одну ногу вперёд, девушка неторопливо и аккуратно растирала между ладоней уголёк и внимательно поймала его взгляд.

– Я верю в богиню Солнца. Мои родители умерли в войне, но мы с братом живы, так как она сберегла тех, кто заботился о нас. Ты тоже можешь верить в неё.

– Ты проповедник что ли?

– Кто это? – она удивилась.

Сенджу подал плечами.

– Распространяют всякие верования. В наших землях нет таких.

– Никогда не слышала. Сядь на колени.

Утверждение, не просьба. Тобирама не знал, что заставило его послушаться. Возможно, сыграло свою роль то, что близился третий прожитый век Ёко, а Сенджу ждал своего двадцатого дня рождения – но сам он не мог знать об этом. Просто поддался власти огня, ночи, снов своих спящих соклановцев и проснувшихся ками.*

– Что с твоим лицом?

– Лет в двенадцать взяли в плен, это отметки рынка работорговцев. Не сводятся, и забывать не хочу.

Впервые на своей памяти Тобирама говорил об этом спокойно. Возможно, правы те, кто говорят, что не близким людям открыться легче.

Шио чиркнула по его лбу. На белой коже осталась угольная полоска.

– Что ты делаешь?

– Амулет. Замолчи, мешаешь, я плохо помню, как надо.

Полоса на лбу. Полосы на щеках: по две на каждую, вертикальные. Под нижней губой. Лицо Тобирамы превратилось в маску. На ум сами приходили нужные слова, и Шио тихо шептала на своём языке: раз этот человек не может попросить за себя сам или ему не у кого…

Несчастный человек.

Один при живом брате, один при целых трёх богах света, неба и ветра.

Хотя Ёко не была уверена, что делает это из жалости.

С открытыми глазами он бы этого не выдержал. Прикрикнул бы, спросил бы – зачем, в чём подвох? Ушёл бы. Впервые правильным казалось отключить голову и довериться человеку, которому есть за что тебя убить.

Тонкий выбор между разумом и интуицией. Чутьё Тобирамы мягко тянулось за горячими пальцами и странным незнакомым говором.

Когда он открыл глаза, Шио уже рядом не было. Ушла к брату или в лагерь Учиха – неважно, Сенджу не собирался проверять. От угля чуть стягивало лицо. Надо бы поискать флягу, пока его никто не увидел в таком виде.

Приближался рассвет.

Посланники от феодала вернулись ровно тогда, когда они принялись за возведение каменных зданий. Их изначально планировалось не много

Печать феодала стояла на официальном документе. Теперь никто не будет считать врагами Учиха и Сенджу, кроме, разве что, их самих.

Тишину не нарушало ничего: Шио могла шептать Изуне, которого придерживала за руку, о происходящем предельно тихо. Курама держался рядом с ней, но в рядах Сенджу; брат и сестра оделись, как члены кланов, с которыми они сражались несколько месяцев.

Одинаковые одежды Учиха: тёмные балахоны с моно клана. Одинаковые одежды Сенджу: светлые хакама и косодэ. Как два моря, состоящих из людей – и капли тёмной и светлой воды встретились посередине. Мадара и Хаширама уже поставили свои печати на договоре, его свернули и запечатали, чтобы никто не смел рушить бумагу и союз двух кланов.

А теперь главы Учиха и Сенджу, глядя друг другу в глаза, жали руки возле двух знамён. Хаширама сиял и думал о сгоревших на поле боя флагах – скоро они будут не нужны, скоро будет воздвигнуто селение. И под его счастливым взглядом Мадара тоже невольно поднял уголки губ, ведь мужчина догадывался, что Сенджу не терпится потащить его на скалу.

На их скалу.

Мир настал. Строящееся селение, жителями которой были пока лишь Учиха и Сенджу, назвали Конохагакуре.

Стройка развернулась глобальная. К общей казне относились с недоверием, но среди в клане Учиха Мадара очень красочно огрызался на всех недоверчивых, а у Сенджу за всем следил Тобирама и в подобных вопросах ему верили. Часть денег уходила в налог феодалу, а часть – на Коноху.