Игра на двоих

Я просыпаюсь от ярких лучей солнца, проникающих в комнату сквозь тонкие полупрозрачные шторы. Не открывая глаз, протягиваю руку в поисках ментора, но чувствую под пальцами лишь прохладный шелк простыней. Хеймитч успел уйти, пока я спала. С какой-то стороны это правильно: не хватало только, чтобы Эффи застала нас спящими в одной постели. Содрогнувшись при мысли о возможных последствиях, сползаю с кровати и иду в ванную. Чувствую себя уставшей после ночного кошмара, а потому даже холодная вода не сразу помогает проснуться. Как никогда долго стою перед зеркалом, расчесывая волосы, выбирая, что надеть, и оттягивая момент, когда надо будет идти в столовую, встречаться с Бряк и выслушивать ее нравоучения.

Уже позднее утро, но меня никто не беспокоит — не стучит в дверь, не напоминает о времени, не кричит «пора завтракать, у нас много дел!». Странно. Одевшись, иду в столовую. На столе — овсянка, свежие тосты, омлет с беконом, фрукты и напитки. Все так же в одиночестве я беру стакан апельсинового сока и устраиваюсь на подоконнике. Наблюдаю за жизнью столицы, вечно шумной и суетливой, и принимаю решение. Я больше не хочу здесь находиться. Хочу вернуться в Дистрикт, в родной лес. Мне не нужно всеобщее внимание, светские беседы со сливками капитолийского общества и нескончаемые праздники. Мне нужен ментор и наша спокойное существование в Богом забытом Дистрикте-12. Сейчас вернутся менторы, где бы они ни пропадали, и я попрошу их уехать сегодня же.. Эффи будет недовольна, но я уверена, что Хеймитч и Цинна поддержат меня. Может кому-то и подходит такая жизнь, как, например, Финнику, но меня она уничтожает. Убивает все настоящее во мне. Я боюсь превратиться в одну из кукол-марионеток, таких, как Бряк. Хотя, готова признать, она далеко не худший пример.

Я вижу собственное отражение в окне. Маленькая испуганная девочка с осмысленным и живым взглядом. Такой и хочу остаться. «Ментор, возвращайся и забери меня отсюда», — шепчу я. В памяти возникает тот список желаний, о котором я вспомнила прошлым вечером. Оставшееся до возвращения наставников время я думаю над тем, какие еще пункты мне хотелось бы добавить.

Проходит около часа, прежде чем двери столовой распахиваются и в столовую стремительно врываются те, кого я жду. Но, стоит мне увидеть выражение их лиц, как заготовленная речь в поддержку идеи возвращения домой вылетает у меня из головы. Мертвенно-бледные, взволнованные, с дрожащими руками и немигающими взглядами. Мне кажется, я слышу рваный, сбивчивый ритм сердца ментора и мысленную истерику Бряк. На шум прибегает команда подготовки во главе со стилистом, но я не обращаю внимания на их появление, пытаясь присмотреться к своим наставникам и понять, что произошло, без их сбивчивых объяснений. В глазах Эффи стоят слезы, во взгляде Хеймитча читается гнев пополам с ужасом.

И я понимаю, что все, что собиралась сказать, уже не имеет значения. Мы не вернемся. По крайней мере, не сейчас. У кого-то — мне даже известно, у кого — другие планы. Обращаю вопросительный взгляд на Эбернети, но тот никак не решается озвучить страшную правду. Не стоит подвергать меня такой пытке, ментор. Я достаточно ждала и уже знаю, что ты хочешь сказать мне. Знаю, что щедрый Президент приготовил для меня еще один — надеюсь, последний, — сюрприз.

— Праздники закончились, детка, — наконец обретает дар речи Хеймитч. — Пора платить по счетам.

— И какова цена? — мой голос звучит равнодушно, но внутри все замирает при мысли о том, что именно потребует от меня Сноу в качестве платы.

— Скоро узнаем. Тебя ждет аукцион.

========== Глава 27. Право первой ночи ==========

Аукцион — это публичная продажа всего, на чем захотят заработать деньги — или от чего захотят избавиться — его организаторы. Общим для различных видов является принцип состязательности между покупателями. Есть победители и побежденные. Первым признается лицо, выигравшее аукцион в соответствии с его правилами. В этом случае объект продажи приобретается победителем аукциона. На этот раз таким объектом предстоит стать мне. А правило на аукционе, устраиваемом Сноу, только одно: отсутствие всяких правил.

Я словно в прострации: не понимаю, что происходит вокруг, что видят мои глаза и слышат уши. Отворачиваюсь от окна, окидываю невидящим, слепым взглядом мрачных наставников и все еще рыдающую команду подготовки и пытаюсь осознать, что изменилось с того момента, когда я узнала о цене своей победы.

— А если я посмею отказаться от столь лестного предложения Президента?

— Ты сама прекрасно знаешь, что произойдет, — хмуро отвечает Хеймитч.

Да, ментор, знаю. Я обрету свободу и проведу остаток жизни в Дистрикте, как и мечтала. Единственным отличием станет неослабевающее даже с годами чувство вины за гибель родителей, куда более сильное, чем после смерти отца.

Поднявшись с кресла, делаю шаг навстречу мужчине, продолжая сверлить его взглядом.

— Когда?

— Завтра вечером.

Чувство, будто почву выбивают из-под ног. Покачнувшись, хватаюсь рукой за спинку стоящего рядом стула. Сердце предательски пропускает удар. Так скоро. Момент, когда я перестану быть собой и принадлежать себе. Команда подготовки выскальзывает за дверь, оставляя меня наедине с наставниками и стилистом. В любой другой момент я могла бы сказать, что без их истерик мне стало только легче, но сейчас я настолько растеряна, что даже не сразу замечаю их отсутствие.

— Он хочет поговорить со мной?

— Нет, — замявшись, отвечает Хеймитч. — Ты несовершеннолетняя, мы считаемся твоими опекунами. А потому он сообщил обо всем нам и приказал, чтобы мы поставили тебя в известность. Ему нечего больше сказать.

Из груди вырывается вздох, но горло сжимает болезненный спазм. Голос звучит хрипло.

— Мы можем что-нибудь сделать?

Все трое дружно качают головой.

— Об этом не говорят вслух, но почти каждый Победитель до конца жизни вынужден служить Капитолию, — объясняет Хеймитч. — Приносить пользу, как говорит Президент. Жить новой жизнью, на благо обществу. На самом деле его просто используют. Этому никто не в силах помешать.

И снова то же чувство ирреальности происходящего. Детям всегда сложно поверить, что с ними может случиться что-то плохое. Со мной подобное происходит последние полгода, но я никак не могу свыкнуться с мыслью об этом. Я словно иду по темному тоннелю, а свет в конце моего пути то появляется, то исчезает. Опустив голову и сжав ладони в кулаки, так, что ногти до боли впиваются в кожу, продолжаю стоять посреди столовой. Эффи подходит ко мне и крепко обнимает. Я вижу слезы на ее покрытых свекольными румянами щеках, слышу судорожные всхлипы и чувствую нарастающее отвращение пополам с раздражением. Следом приходит злость. Я разрываю объятия, отталкиваю Бряк со всей силой, на которую способна, и вылетаю из комнаты. Хеймитч пытается меня задержать, но бешеный взгляд, полный ярости и боли, останавливает его.

Несколько минут спустя я уже стою на самом краю крыши небоскреба и смотрю вниз. Мысли текут в самых разных направлениях, совсем как толпы прохожих по улицам города. Сама того не осознавая до конца, я обдумываю доступные способы самоубийства. Здание высокое, вокруг крыши — силовое поле, но разве это единственный выход из западни, в которой я оказалась? С собой можно покончить даже в Капитолии, было бы желание, решимость и сообразительность. Во мне снова просыпается эгоизм. Я не думаю о близких людях, которым моя смерть причинит боль — родителях, Хеймитче. Семья никогда не узнает, что произошло на самом деле, ведь мое решение не убережет их от страшной мести разъяренного Сноу. Знай же ментор о планах подопечной, он бы разозлился, отобрал нож и наорал бы на меня за то, что я, как обычно, думаю только о себе. Весь облик выражал бы охватившее его бешенство, и только взгляд выдавал истинное чувство — страх.

Достав из кармана нож, долго держу его в дрожащих руках, рассматривая тонкие и острые грани, раздумывая над тем, как интересно устроена наша жизнь: я всегда бежала прочь, стоило Смерти замаячить на моем горизонте, а теперь сама иду ей навстречу, старой подруге остается лишь распахнуть свои объятия. Слегка приподняв рукав, смотрю на ниточки шрамов на запястьях. Почему я медлю? Чем дальше, тем сложнее будет решиться. Но что-то держит меня здесь, не дает спокойно уйти туда, откуда не возвращаются. Когда я понимаю, что именно, злость перерастает в гнев, а отвращение к окружающим — в обиду на саму себя.