Императрица Мария. Восставшая из могилы
Шрифт:
«И вовсе он не был толстым, – подумала она и испугалась, что думает о нем в прошедшем времени. – Нет, нет, не надо! Пусть он будет жив, пусть у него все будет хорошо! Мы виделись в последний раз весной шестнадцатого года, пусть он запомнит меня такой, милый душка Деменков, моя первая любовь».
Она подумала о том, какой по-детски наивной была тогда. И глупой. Подумала о том, насколько ее нынешнее чувство сильнее и объемнее, и поняла, что вот это – та самая соломинка, за которую можно ухватиться и спастись.
«Нет, в монастырь я не пойду, прости
Она вдруг вспомнила о своем высказанном когда-то в детстве и вызвавшем много смеха у близких желании выйти замуж за солдата и родить ему двадцать детей.
«Вот и выйду, – улыбнулась она, – и рожу!»
От мыслей о Николае ей стало теплее на душе, она успокоилась и больше не плакала.
Когда Николай проснулся, Маша лежала на лавке на боку, подложив руку под голову, и смотрела на него.
– Коля, а ты храпишь, – оповестила она.
Николай растерялся. Он был готов к слезам, крику, да к чему угодно. А тут вдруг: «Ты храпишь».
– И че? – только и нашелся он.
– А ниче. – И Маша показала ему язык.
У Николая отлегло от сердца. Он обнял ее и стал целовать в щеки, губы, глаза. Маша отвечала тем же.
– Эй, вы! – раздался Катюхин голос с соседней лавки. – Бесстыдники!
Николай отшатнулся, а Катя весело расхохоталась. Она сидела на лавке и, болтая босыми ногами, смотрела на них.
– Уймитесь!
Пришлось взять себя в руки и заняться обычными утренними делами.
Когда сели за стол, Катя спросила:
– Маш, а как тебя теперь называть?
– Когда теперь? – удивилась Маша.
– Когда ты все вспомнила?
– А что это меняет?
– Ну, не знаю. Ты царевна ведь. А мы кто?
– Перестань, – резко оборвала ее Маша. – Чтобы я этого больше не слышала! Ты мне как сестра теперь! Нет здесь никаких царевен, и княжны великой нет! Была, да вся кончилась! Есть Маша, просто Маша, поняла?
«Ну да, – подумал Николай, – просто Мария. Если бы все было так просто!»
Утреннее Машино оживление вскоре сменилось грустью. Она сидела на улице, греясь под еще теплым августовским солнцем, и сосредоточенно рисовала прутиком какие-то геометрические фигуры на земле.
– Коля, ты должен мне все рассказать. Все, что видел. Ты говорил, что вытащил меня из могилы. Расскажи.
Николай отложил в сторону лапоточки, которые плел для Маши (ходить босиком становилось прохладно), и вздохнул.
– А надо?
– Надо! – Маша смотрела ему прямо в глаза.
Николай понял, что она не отступится, да и он сам не отступился бы на ее месте, и честно рассказал все, как было, не упомянув только разговоры ермаковских бойцов о княжнах и царице.
Маша сидела молча, не плакала, только побледнела. Рядом тихо всхлипывала Катюха.
– А почему ты решил заглянуть в шахту? – спросила Маша.
– Не знаю. Как будто что-то подтолкнуло!
Маша кивнула. Похоже, это объяснение полностью удовлетворило
ее.Николаю показалось, что Маша приняла для себя какое-то решение, и теперь все факты выстраивались ею в соответствии с ним так же, как нанизываются бусинки на нитку.
А потом, переполошив всех, прибежала Анька. Оказалось, прихворнула мать, и потребовалась помощь старшей сестры. Николай забеспокоился было, но Анька сказала, что ничего серьезного, так, бабские дела.
– Давай, Катюха, – торопила она сестру, – тятька на озере ждет.
Девушки ушли, и Николай с Машей остались одни.
– Погуляем, – предложил Николай, – последние теплые денечки, скоро осень.
Маша кивнула. Прихватив шинель, пошли не торопясь на полюбившееся место на берегу Шитовского Истока. Шли молча. Николай обдумывал, когда начинать с ней важный разговор о будущем, а о чем думала Маша, он, естественно, не знал. Впрочем, это быстро выяснилось.
– Коля, – тихо сказала Маша, – помнишь тот день, когда Катя ходила в Мурзинку за рыбой?
Николай кивнул. Еще бы он не помнил!
– Почему ты тогда вдруг остановился?
Николай посмотрел на Машу. Она сидела рядом, поджав ноги в носках и лапоточках, в сине-красном сарафане, надетом поверх рубашки. Крестьянская одежда удивительно гармонировала с ее чисто русской внешностью. Она наклонила голову и посмотрела на него.
«Что ты, милая, смотришь искоса, низко голову наклоня», – вспомнил Николай слова одной известной в будущем песни.
– Потому что это было бы нечестно по отношению к тебе.
– Нечестно? Почему?
– Потому что ты не помнила, кто ты; и вообще, это было бы подло с моей стороны – воспользоваться… – Он не договорил.
Маша придвинулась к нему, обняла, уперлась лбом в его лоб и, глядя в глаза, прошептала:
– Теперь я все знаю. Я – царская дочь, а ты – солдат. И это ничего не меняет. Я люблю тебя, и, пожалуйста, не останавливайся! Я умоляю тебя: не останавливайся!
И он не стал останавливаться.
Потом, когда, оглушенные всем произошедшим, они лежали рядом на шинели, Маша вдруг засмеялась.
– Ты чего? – испугался Николай.
– Знаешь, а я ведь совершенно не знала, как все происходит. Я думала, мужчина и женщина ложатся спать вместе, а потом рождаются дети. А оказывается, все так сложно и интересно! Я теперь женщина, да?
– Женщина, – подтвердил он.
– Никогда не предполагала, что это будет так.
– Как?
– Ну, вот так, на шинели, под небом и солнцем. А главное, с любимым!
– Был бы кто-то другой.
– Ты ничего не понимаешь и не знаешь! – Маша приподнялась на локте. – Сейчас царевны, конечно, не уходят в монастырь, но замужество по государственным соображениям в порядке вещей. Перед войной ходили разговоры, что нас должны были выдать замуж за четырех балканских принцев – Румынии, Болгарии, Сербии и Черногории. Нашего согласия, разумеется, никто бы не спросил. А уж о любви и разговора не шло! Зато был бы окончательно решен балканский вопрос!