Императрица Мария. Восставшая из могилы

Она помолчала, что-то обдумывая.

– Я не хочу, как тетя Ольга!

– Как кто? – переспросил Николай.

– Как моя тетя, великая княгиня Ольга Александровна! Ей было девятнадцать лет, как мне сейчас, когда ее насильно выдали замуж за герцога Ольденбургского. Она почти десять лет добивалась развода у папа? и только в шестнадцатом году смогла выйти замуж за любимого человека. Я не хочу повторять ее судьбу!

Ничего нового для Николая Маша не сообщила. Он хорошо знал эту историю. Герцог Ольденбургский предпочитал молодой жене молодых адъютантов. В итоге великая княгиня после пятнадцати лет брака оставалась девственницей. Действительно, врагу не пожелаешь!

Впрочем, слушал Машу он вполуха, его сейчас занимало другое. Он обдумывал причину неожиданного ее напора. И в итоге решил, что это попытка перекрыть одну эмоцию другой. А так все чисто по-женски: плохое настроение – шопинг – хорошее настроение. В данном случае вместо шопинга – любовь.

– Ты замуж меня возьмешь?

Николай закашлялся.

– И как ты это себе представляешь?

– Обыкновенно, – даже удивилась Маша. – Мы обвенчаемся и будем жить.

– Где?

Маша задумалась.

– У вас в деревне. Дом построим. Ты против?

Теперь уже Николай, приподнявшись, посмотрел на Машу.

– Ага, и корову купим. Я буду рыбачить, а ты – доить. Ты доить-то умеешь? А что такое литовка, знаешь?

– Я научусь, – прошептала Маша.

– Знаешь, давай решать вопросы не все сразу, а хотя бы по мере их поступления. На самом деле не все так просто, как тебе кажется. Была царевна, стала крестьянка! Материализовалась из воздуха или сама вышла, потихоньку, из обезьянки?

Предвосхищая Машин вопрос о его знакомстве с теорией Дарвина (вопроса о творчестве Льва Кассиля он не опасался по причине отсутствия оного в этом времени), Николай наклонился к ней и поцеловал в нос. Маша фыркнула.

– Катюхи не будет дней пять-шесть, и все это время наше. Давай жить сегодняшним днем. – И он притянул ее к себе. – Я люблю тебя больше жизни.

«И все-таки мы обвенчаемся», – подумала она, обнимая его.

Николай оказался прав – Катя появилась спустя пять дней. Как прошли эти дни, он помнил плохо. Ему казалось, что время остановилось или же спрессовалось до невозможности. Ночь сменяла день, день – ночь, а они, кажется, даже не замечали этого, для них ничего не менялось. Похоже, они даже толком не ели за эти дни: во всяком случае, Катя с недоумением осматривала горшки и кастрюльки на печке.

Маша была счастлива. Проснувшаяся в ней женщина хотела всего и сразу, как будто стремясь наверстать упущенное время. Бутон распустился в прекрасный цветок, и Николай держал его в руках бережно и нежно, стараясь не обидеть, не сделать больно. Наивно-романтическое отношение к любви улетучилось как дым, любовь повернулась к Маше совсем другой стороной, куда более сильной, страстной и всепоглощающей. Она забыла обо всем, ничто ее сейчас не интересовало, только любимый. Она пьянела от своих чувств и не хотела трезветь.

Но пришлось – в запертую дверь избушки постучалась Катя. Хорошо, что в тот момент они просто спали. Увидев их испуганные и растерянные лица, Катюха прыснула, а заметив расстеленные на полу одеяла и шинель, смутилась. Они что-то отвечали ей невпопад, и она вскоре просто махнула на них рукой.

А время было уже к обеду, так что вскоре сели есть. Катюха ахнула, видя, как они набросились на еду. Маша, покраснев и не выпуская из рук ложки, обняла ее и стала целовать.

– Катенька, ты чудо! Я так тебя люблю!

Николай смотрел на них и улыбался.

А ночью настигла боль страшной утраты. Маша проснулась и своим диким криком подняла всех. Сон. Она увидела страшный сон: полуподвал, треск револьверных выстрелов, расколотую пулей голову младшего брата, истекающую кровью мать… И закричала от ужаса. Девушку трясло, зубы стучали о края кружки, которую ей подала Катя, и вода расплескивалась на одеяло. Успокоилась она только спустя примерно час.

Николай сел ей в изголовье и положил Машину голову себе на колени. Только после этого великая княжна заснула и спала хорошо и спокойно, чего нельзя было сказать о Николае. Промучившись так три ночи, он нашел доску пошире и нарастил лавку. Теперь они могли спать вдвоем. Было тесновато, конечно, но терпимо. Главное, Маша спала спокойно.

В начале сентября их навестила мать. Она вошла в избушку и поклонилась княжне в пояс со словами:

– Здравствуй, царевна-красавица!

Маша вскочила.

– Пелагея Кузьминична! Не смейте, слышите, не смейте! Вы мне как мать, вы меня выходили, не смейте кланяться!

Она обняла женщину и расцеловала ее.

– Как скажешь, милая, как скажешь, – вздохнула Пелагея. – Давай осмотрю тебя.

Через полчаса она позвала Николая в избушку.

– Присядь, сынок. Значица так, с царевной все ладо?м, хоть щас под венец.

Маша густо покраснела, а Катюха, не удержавшись, прыснула. Мать молча посмотрела сыну в глаза и тяжело вздохнула.

– Гости были на деревне давеча. Ахвицера. Поручик наш, Шереметьевский, и еще один постарше.

– Чего хотели? – спросил Николай, отводя глаза от материного взгляда. – Опять вещи искали?

Он не сказал чьи, полагая, что это и так понятно.

– Тебя они искали, – ответила мать. – Поручик по секрету баял, что бумага есть, где все пособники большаков прописаны, и ты тама есть. Потому велено тебя имать – и в острог.

– За что? – вскинулась Маша.

– За то, царевна-красавица, что царя, батюшку твово, охранял, царствие ему небесное. Вся охрана у них прописана, и всех велено имать. Ахвицера шибко злы на большаков за царя, лютуют.

– Что же делать? – растерянно спросила Маша.

Николай молчал.

– Сидеть вам здеся надо. Может, утихнет все. Тебе-то, царевна-красавица, ниче не сделат, а Кольша у меня один.

– У меня тоже, – прошептала Маша, подняв на нее глаза.

VI

Пелагея Кузьминична сняла с Маши мерки, пояснив, что Катюхины вещи ей не подойдут, и шмутки (так она сказала) надо будет поискать по деревне или пошить новые. Катюхе она велела остаться, проворчав при этом, что без нее энти совсем с ума сойдут со своей любовью.

Потянулись сентябрьские дни, поначалу довольно теплые, что позволяло влюбленным проводить время на берегу Шитовского Истока. Предаваться любовным утехам, как это как-то назвал Николай, вызвав приступ ужаса и осуждения таким определением у Маши, в избушке было уже нельзя из-за присутствия Катюхи. Сестра, кстати, как-то утром ошарашила его вопросом: