Императрица Мария. Восставшая из могилы

– Видели бы вы, Мария Николаевна, что эти мерзавцы сделали со Славгородом! – возмущенно воскликнул Анненков.

– Я догадываюсь, – ответила великая княжна, глядя ему в лицо. – Я другое видела. Никому не пожелаю!

Анненков стал из бледного пунцовым и опустил голову.

– Простите, Мария Николаевна! Я даю слово, что возьму себя в руки. Ваша просьба о вежливом отношении с арестованными будет выполнена неукоснительно.

– Прекрасно! Впрочем, если вам окажут сопротивление, то без раздумий бейте в морду, – тут брови у казаков изумленно поползли вверх, – а будут стрелять – стреляйте в ответ. Жизни казаков для меня важнее. – Свои слова великая княжна закончила под смех офицеров, смотревших на нее влюбленными глазами.

– Еще один вопрос, Мария Николаевна, – сказал Волков, – так сказать, для полной ясности. Арестовывать всех, абсолютно всех?

– Всех. Потом разберемся, кого можно использовать для вящей пользы, а пока пусть посидят. А то привыкли вкусно есть и сладко пить, ведя беседы о судьбе Отечества и страданиях народа. Ананасы в шампанском любят господа либералы, пусть говна хлебнут с лопаты помойной! – Великая княжна побледнела от гнева.

В полной тишине раздался стон Александры Александровны Теглевой – она сидела на диване, схватившись за голову, и с ужасом смотрела на великую княжну.

– Боже мой, Машенька, что ты говоришь? Как ты можешь? Где та Маша, которую я знала? Добросердечная, сострадательная и богобоязненная?

– Нет ее, Шурочка, – неожиданно жестко ответила великая княжна, – ее расстреляли в подвале Ипатьевского дома! И хватит об этом! Господа, я вас больше не задерживаю. Александр Ильич, Григорий Михайлович, я рада знакомству с вами. Мы еще встретимся в самые ближайшие дни и поговорим более предметно.

XXI

Утром в среду пошел снег. Белые хлопья, весело кружась, покрывали городскую грязь пушистым саваном.

«Снег, снег, снег, снег, снег за окошком кружится», – глядя в окно, вспомнил Николай строчки из песни Александра Городницкого.

За его спиной шла суета – дамы собирались к Шаниной.

– Николай Петрович, – голос великой княжны был полон веселой иронии, – вам так скучно было давеча у Шаниной. Может быть, вам остаться?

– И не надейтесь, – сердито буркнул Николай.

На этот раз на морозе ему пришлось торчать несколько меньше. Неожиданно выскочившая из ателье Катюха схватила его за рукав и потащила за собой.

– Ты чего? – удивился Николай.

– Зовет, – односложно, не вдаваясь в подробности, ответила сестра и, заглянув в какую-то комнату, спросила: – Можно?

Видимо, получив утвердительный ответ, она распахнула дверь и втолкнула Николая внутрь. Это была примерочная, посередине которой на небольшом круглом подиуме стояла Маша.

Челюсть Николая со стуком упала на пол. Да, шанинские портнихи постарались! Впрочем, и без участия самой купчихи явно не обошлось. Платье выглядело чрезвычайно стильно. Николай, ожидавший увидеть что-то вроде парадного придворного платья, просто онемел. Строгость и простота линий сочетались с изяществом: с одной стороны, это был туалет молодой девушки, а с другой – платье было черным, траурным. Да и в каком еще платье могла появиться на людях великая княжна спустя три месяца после гибели своей семьи? Небольшое прямоугольное декольте подчеркивало красоту Машиной шеи. От правого плеча наискосок к поясу поверх платья была закреплена широкая алая лента с золотой каймой, ярко выделявшаяся на черном фоне.

Увидев вопросительный взгляд Николая, Маша пояснила:

– Это лента ордена Святой Екатерины, высшей женской награды Российской империи. Все великие княжны награждаются им при рождении. Звезды и знака, конечно, нет, где их достать в Омске, но лента должна быть на мне.

Николай откровенно любовался Машей. Несмотря на специфический цвет, платье удивительно шло ей, подчеркивая ее молодость и красоту. Видимо, от волнения Маша раскраснелась, и сочные краски ее лица, вкупе с сиянием синих глаз, в сочетании с черным цветом выглядели особенно контрастно. Впрочем, долго любоваться Николаю не дали, выставив за дверь.

После примерки радостно возбужденные девушки в сопровождении поручика Шереметьевского, сопровождавшего в основном одну Катю, понесли платье в гостиницу. Маша посмотрела им вслед, а потом, делано капризно выпятив нижнюю губу, заявила:

– Не хочу в гостиницу, хочу гулять!

– Где? – поинтересовался Николай.

– Вы же хотели пострелять, Николай Петрович? Давайте поедем постреляем.

Николай вопросительно посмотрел на Деллинсгаузена. Тот кивнул.

Спустя десять минут компания на двух пролетках, в сопровождении нескольких верховых казаков, в которую кроме великой княжны и Николая вошли Деллинсгаузен, Костя Попов и еще четверо офицеров охраны, отправилась на стрельбище куда-то на южную окраину Омска.

На стрельбище было довольно людно – десятка два молодых русских и английских офицеров упражнялись в стрельбе из личного оружия. Многие из русских были слегка навеселе.

– Веселая служба, – зло фыркнула великая княжна.

При виде молодой девушки офицеры оживленно загудели, раздалась пара скабрезных шуток. Деллинсгаузен двумя словами навел порядок и потребовал у шутников извинений. Те, поняв, кто перед ними, смущенные до предела, не протестовали.

После этого приступили к стрельбе. Лучше всех действительно стрелял Костя Попов, несколько раз заслуживший одобрительные аплодисменты.

– Николай, – обратился к нему Деллинсгаузен, – может быть, вы продемонстрируете нам свою стрельбу с двух рук?

Николай попросил установить шесть ростовых мишеней. Увидев такие приготовления, офицеры заинтересованно придвинулись, с любопытством поглядывая на Николая. Его личность вызывала у присутствующих некоторое недоумение: офицерская бекеша без погон, офицерская же фуражка, бриджи, но солдатские сапоги. Менять свои сапоги на хромовые офицерские Николай не стал, привык. По выправке он никак не походил на офицера, но при этом находился рядом с великой княжной и пользовался ее явной благосклонностью. Было чему удивляться.

Когда Николай достал пистолеты, раздались возгласы удивления: кольт все-таки был редкостью. «Качать маятник», как это делал старший лейтенант Таманцев из книги «В августе сорок четвертого», Николай не стал – такие вещи на людях нужно делать только после длительной подготовки. Он просто с двух рук в быстром темпе разнес в клочья все шесть мишеней. Вернее, лишил их голов. Когда оба пистолета встали на задержку, раздался общий вздох восхищения.

Поменяв обоймы, Николай попросил установить еще шесть мишеней. Теперь он стрелял, меняя позиции: стоя, с колена, после кувырка и в перекате. Поразив пять мишеней пятью выстрелами, оставшиеся шесть пуль он с максимальной скорострельностью в перекате всадил в последнюю мишень, разнеся ее буквально в клочья.

Встав на колено, чтобы поменять магазины, Николай удовлетворенно вздохнул – дедовский навык не подвел – и посмотрел на Машу. Ее глаза сияли: любящая женщина гордилась своим мужем, утершим нос господам офицерам.

– Будете стрелять, Мария Николаевна? – спросил Николай, вставая.

– Буду, – ответила Маша, протягивая руку за пистолетом.

– Не тяжеловат ли? – спросил кто-то из офицеров. – Возьмите лучше наган.

– Или вот браунинг. – Один из офицеров охраны, поручик Брусенцов, протянул ей свой пистолет. – Все легче, чем кольт.