Императрица Мария. Восставшая из могилы

Архиепископ внимательно смотрел на него и после некоторой паузы сказал:

– Я бы хотел понять, что вы за человек, Николай. В чем суть ваших поступков, почему вы стремитесь сделать именно так, а не иначе? В чем ваша личная корысть? Не найдя ответы на свои вопросы, я ничего не смогу вам подсказать.

– В чем личная корысть? – задумчиво переспросил Николай. – Понимаете, я дитя империи. Как вам это объяснить? Когда я умер там, в той своей жизни, мне исполнилось шестьдесят лет. Зрелый возраст, не так ли? Так вот, значительную часть, половину своей жизни я прожил в империи. Ведь большевики, победив, стали строить и построили свою империю – Советский Союз. Да, на обломках старой, да, разрушив все, что можно было разрушить. Да, с абсолютно новой идеологией, на других принципах, с другими правилами, но построили. А потом постепенно стала возвращаться и атрибутика той, старой Российской империи. В армию вернулись погоны и аксельбанты, появились ордена Суворова, Кутузова и Александра Невского. Народные комиссариаты вновь стали министерствами. И многое другое.

Я с детства гордился своей страной. Гордился тем, что именно в ней впервые победила социалистическая революция, что моя страна построила сотни и тысячи заводов и фабрик, победила в страшной войне с едва ли не всей Европой, поднимала целину, первой запустила человека в космос, перекрывала реки, строила каналы, дороги и города. Да, одни ее ненавидели, другие любили, но боялись и уважали все! Я до сих пор помню строки гимна:

Союз нерушимый республик свободных Сплотила навеки великая Русь. Да здравствует созданный волей народов Единый могучий Советский Союз!

Я был сыном своей страны. Я с гордостью носил на лацкане школьного пиджака октябрятскую звездочку, а затем – пионерский значок. И не прятал пионерский галстук в карман после уроков. Комсомольский билет сменился партийным. Я верил, понимаете, искренне верил, что жизнь станет лучше, что имеющиеся трудности будут преодолены.

А империя тем временем уже гнила. Разумеется, с головы. А потом рухнула, рассыпалась как карточный домик. Обошлось, правда, без большой крови, но кое-где постреляли. Сначала даже была эйфория: свобода после коммунистического «рая», единая Европа, общечеловеческие ценности и все такое. А потом выяснилось, что Россия – не империя никому не нужна, ее как бы нет, на нее все плевать хотели. Хотели и плевали! Эйфория сменилась жгучим чувством унижения и стыда. Стыда перед многими поколениями русских людей, своим потом и кровью создававших империю. Это «синдром великой державы», так успокаивали нас западные «друзья», это пройдет. Не прошло, потому что все мы были детьми империи и тосковали по ней. И по той, которую потеряли в семнадцатом, и по той, которая перестала существовать в девяносто первом. Рухнула империя, и вместе с ней у многих рухнула жизнь, семья. У меня – тоже.

Николай вдруг заволновался, подумав, что заговорил не о том, не о личном сейчас шла речь. Он замотал головой.

– Нет, это все ерунда, это не главное. Не в этом дело! Есть такая наука – демография. Так вот, ученые подсчитали, что если бы не катаклизмы, обрушившиеся на Россию в первой половине двадцатого века – две революции, две мировые войны, Гражданская война, голод, разруха, эпидемии, эмиграция, политические репрессии и прочее, – ее население к концу столетия было бы больше на сто тринадцать миллионов человек. Здесь, конечно, учтены не только непосредственные потери, но и косвенные демографические потери. То есть учтены и дети, которые не родились, потому что погибли их возможные родители, и дети этих детей.

Николай замолчал, испугавшись эффекта от своих слов. Маша беззвучно плакала, сжав руками виски. Архиепископ, задыхаясь, рвал ворот. Наконец, вздохнув со всхлипом, глядя на Николая полными боли глазами, он произнес:

– Сколько?

– Сто тринадцать миллионов, – повторил Николай. – Цена безответственности одних и жажды власти других.

Он тяжело вздохнул.

– Вот и вся моя корысть. Я хочу попытаться что-то изменить. История России может пойти по-другому. Знаете, ваше преосвященство, я не очень верующий человек, но я верю, что Господь не просто так перенес мою душу в тело моего деда. Ни время, ни место не случайны! И спас я любимую женщину не только для себя, но и для того, что она должна совершить. Я не знаю, как еще мне объяснить вам…

– Не надо, – тихо сказал отец Сильвестр и неожиданно сжал руку Николая в своей руке. – Я верю вам. Ваши помыслы чисты, а боль искренна. Вы хотите изменить ход истории к лучшему.

– Да, я убежден, что тот вариант истории, который пережила Россия в двадцатом веке, не является единственно возможным. Прежнюю Россию не вернуть, но можно построить новую, основанную на более справедливых принципах, избежав при этом кровавых революционных методов. Можно остановить Гражданскую войну или хотя бы сократить ее продолжительность. Сейчас конец восемнадцатого года, положение отнюдь не критическое, большевики еще не стали абсолютными властителями умов. Нужна альтернатива! И это может быть только монархия! Только ее, только самодержавие можно противопоставить диктатуре пролетариата!

– Есть мнение, что народ устал от монархии, – возразил архиепископ.

– Народ устал не от монархии, а от слабого монарха! Прости, Маша, но это так… – Николай посмотрел на великую княжну. Та только кивнула головой.

– Вера в доброго, а по сути – сильного царя, – продолжил Николай, – будет сильна в народе и спустя сто лет. Когда люди через голову местных органов власти обращаются с жалобами непосредственно к главе государства – это менталитет! Вот приедет барин, барин нас рассудит!

– Вы хотите противопоставить большевистскому вождю равнозначного лидера и считаете, что им может стать Мария Николаевна?

– Да!

– Почему?

– Потому что более никто из Романовых для этой роли не годится. Извините меня за цинизм, но она молода, красива, умна, обладает достаточно решительным характером, наконец, она никак не замешана в различных злоупотреблениях, которые вменяют в вину многим членам императорской фамилии. Она чудом избежала смерти! В глазах многих она, простите меня за богохульство, почти святая!

– Да, – задумчиво произнес архиепископ, глядя на залившуюся краской великую княжну, – ореол мученичества, да.

Он помолчал, не сводя с нее взгляда.

– А вы, Мария Николаевна, готовы взять на себя такую ношу?

– Готова, – тихо ответила Маша, – но мне очень страшно. Если бы не Коля, если бы его не было рядом…

– Ну, не боятся только дураки, – усмехнулся отец Сильвестр, – что же касается Николая, то я надеюсь, что он и далее будет подле вас.

Архиепископ надолго задумался, устремив взгляд в окно.

– Вы заявили, Мария Николаевна, что не признаете отречения государя, так?

– Так.

– Тогда в чем ваши сомнения? Трон пустовать не может! Король умер, да здравствует король!

– Мы думали о чем-то вроде престолоблюстителя или регента, во всяком случае, до завершения Гражданской войны. Тогда можно было бы созвать Земский собор…

– Какой Земский собор, какой престолоблюститель? – удивился отец Сильвестр. – Престолоблюститель – это у нас, у церкви. Престолоблюститель патриаршего престола называется. До тех пор, пока не изберут нового патриарха, так сказать, исполняющий обязанности. Земский собор собирают при смене династии. Вот когда избирали нового царя в начале семнадцатого века, собирался Земский собор. Что же касается регента, то при пустом троне какой регент? Регентом была, например, царевна Софья при малолетних государях Иване и Петре, должна была стать Екатерина Великая при Павле, но не стала, предпочла царствовать сама.

– Так что же нам делать? – растерянно произнесла Маша.

– Давайте разбираться, дети мои, – вздохнул архиепископ и строго взглянул на Машу, – только без слез.

– Хорошо, – прошептала она.

– Наследник-цесаревич Алексей Николаевич, царство ему небесное, был бы жив, унаследовал бы отцу своему государю императору Николаю Александровичу, царство ему небесное, без всяких там Земских соборов, верно?

Великая княжна утвердительно кивнула головой.

– По причине смерти цесаревича наследником становится великий князь Михаил Александрович, о судьбе которого мне ничего не известно.