Интервенция

Руки сами скользят по ее спине, вниз. Попка упругая.

— Юбки…

Она послушно приподнимает подол. Кружево шуршит.

Быстро. Поднимаю пакет из нескольких юбок еще выше. Агата прикрывает глаза.

Здесь, в этом золотом склепе, среди всей этой мертвой красоты, я наконец чувствую себя живым. Настоящим. Разворачиваю девушку к себе спиной, наклоняю над столом.

Всего несколько минут. Быстро. Напряжение, что копилось весь день, всю неделю, что висело тяжестью власти, ответственности, риска… уходит. С потом, с криком, с забытьем.

Опускаю юбки, зажатые в кулаке. Агата распремляется, стоит, тяжело дыша. Потом начинает поправлять волосы. Красивая. С покорными глазами. Чертенята ушли, можно сказать, с криком сбежали.

— Ты наказана! Изволь одеваться соответственно обстоятельствам. У нас тут сегодня не древнегреческий пир Афродиты.

— Да, мой господин!– Агата приседает в книксене

Ведь издевается! Чую, что внутри смеется надо мной. Ну ладно, пора возвращаться обратно на прием. Все эмоции — прочь. Я снова царь. Снова камень и кремень.

Открываю дверь. Выхожу в анфиладу. Иду по ней, быстрым шагом. Надо возвращаться на прием. Дела.

И тут меня перехватывает Августа. Стоит у дверей Тронного зала. Бледная, как полотно. Глаза красные, в них слезы. Дрожит вся.

— Петя! О, Петя!

— Что случилось? — резко останавливаюсь. Такой ее не видел давно. Смертельно напугана.

— Курьер… Прискакал курьер из Берлина…

Сердце екнуло. Берлин?

— Что? Говори же!

— Фридрих… Он… Он казнил Волкова! Повесил как шпиона. И за своего генерала.

Слова бьют, как кулаком под дых. Волков? Мой посол? Казнил? Фридрих? Этот сукин сын?!

Кровь приливает к голове. В глазах темнеет. Весь мир сужается до одной точки — наглости, жестокости, оскорбления. Мой посол! Мой представитель! Казнен?!

Варшавские дела, говорите? А как насчет берлинских?! Этот старый лис, этот ублюдок в треуголке, осмелился?! Это же плевок! Плевок мне в лицо! России!

Я взрываюсь. Не могу сдержаться. Ярость, чистая, незамутненная, обжигает изнутри.

Вижу рядом с собой какой-то столик. На нем — вазы. Китайские. Голубое с белым. Наверное, бесценные.

Сношу столик ногой. Вазы летят на пол. Разбиваются с хрустальным звоном. Осколки разлетаются по паркету.

— Ах ты ж… прусская тварь! Казнить?! Моего человека?!

Подбегаю к другой вазе, побольше. Эпохи Мин, наверное, хрен ее знает. Бью по ней, сталкивая с постамента. Грохот. Еще одна.

Лакеи, что стояли неподалеку, в ужасе шарахаются. Один, старый какой-то, седой, в ливрее, стоит у дверей и смотрит на это побоище, как на конец света. Глаза стеклянные. Закачался и медленно, как подкошенный, падает в обморок. Мешок с костями.

— Слабаки! — рычу сквозь зубы. — Дохлятина! Уберите его! Уволить! Нам тут слабаки не нужны!

Августа стоит в стороне, прижав руки к груди, почти плачет.

— Петя… что теперь делать? Прием… Там же прусский посланник! Он ничего не знает! Выгонять его? Скандал…

Скандал? Я замираю. Скандал…

Лицо мое, только что искаженное яростью, растягивается в жуткой улыбке.

— Скандал? Ах, Августа, дорогая моя… Это же отлично! Почиталина сюда! И охрану.

Прибегает секретарь, получает от меня срочное задание, бежит выполнять. Сзади выстраиваются казаки из конвоя.

По дороге наступаю на осколки вазы. Не замечаю. Ярость еще кипит, но она уже под контролем. Превратилась в холодную решимость.

Перед входом в Тронный зал слышу музыку — оркестр играет что-то итальянское.

Вхожу, быстро иду к возвышению. Машу рукой оркестру. Те перестают играть. Ищу взглядом графа фон дер Гольца. Высокий, сухой, как палка. Лицо бледное, нос острый. Весь какой-то накрахмаленный, в белом парике с косой, в голубом мундире с серебряным шитьем. Стоит прямо, смотрит на меня с едва скрываемым презрением. Ах ты ж, прусский таракан!

Стоит тишина. Тревожная, звенящая.

Народ толпится внизу. Лица — тревожные, недоуменные. Голос мой разносится по гигантскому залу, отражается от расписных потолков.

— Слушайте все! Князья, графы, послы держав иностранных! Слушайте и запоминайте! Только что пришла весть! Весть страшная! О злодейском убийстве!

Пауза. Напряжение нарастает.

— Мой посол! Посол Российской империи в Берлине! Господин Волков! Казнен!

По залу проносится приглушенный крик. Шепот. Глаза расширяются.

— Казнен! По приказу Фридриха, так называемого короля Прусского!

Снова общий вздох. Это уже скандал. Невероятный.

— Сим объявляю: Фридрих! Ты! Ты осмелился поднять руку на моего посла! На представителя моей державы! Ты! И династия твоя! Которая позволяет такое! Не должна существовать!

Чеканю каждое слово.

В зале шум. Переполох. Послы переговариваются на разных языках.

— Стража! — рычу я. — Схватить графа фон дер Гольца!

Двое охранников решительно направляются к группе немецких дипломатов.

Фон дер Гольц, кажется, наконец понимает. Лицо его искажается ужасом. Он что-то кричит по-немецки, отступает назад, пытается спрятаться за другими послами. Те шарахаются от него, как от прокаженного.

Охрана хватает его, валит на пол. Посол кричит, вырывается. Схватка. Дипломаты в ужасе. Женщины — дамы из свиты, жены послов — визжат. Зал превращается в хаос.

Я достаю из-за пояса кинжал. Подхожу к поваленному послу.

Женщины визжат еще сильнее. Несколько человек в зале, кажется, готовы упасть в обморок. Вот теперь на лицах настоящий, животный ужас.

Присаживаюсь на корточки рядом. Наваливаюсь сверху, прижимая к полу. Один охранник держит его за ноги, другой — за руки и плечи. Посол извивается, мычит.

Нахожу взглядом его накрахмаленную косу. Тонкий хвост из чужих волос, перевязанный черной лентой. Символ дворянства, символ этого старого, прогнившего мира.

Кинжал в руке. Оттягиваю косу. Резкий взмах.

Вжик!

Коса падает на паркет. Фон дер Гольц кричит.

— Заткнуть ему пасть! — приказываю.

Телохранитель ловко вытаскивает платок из-за пояса и, несмотря на сопротивление посла, запихивает его в рот.