Изнанка желаний

В груди слабо запульсировал холодный шарик, и я чуть не подпрыгнула от радости. Нихил вернулся! И подпрыгнула бы, если бы могла.

Тут же потянулась к Концепту. Он был неохотлив, своенравен, вырывался из ментального захвата и всячески противился своему применению. Но он всё-таки пришёл, а значит, если мне дадут время, то я обуздаю его и применю, чтобы вырваться на волю.

Правда, я пока не представляла, как именно следует использовать Нихил. Ударить по марионеткам? Я и с одной, той, что двухгадючная, не совладаю. А вторая, пока мы возимся, пустит меня на фарш. Если же неподалёку околачивается Ольга, то всё точно будет без толку.

Как начальница Алины обошла принципы своей Семьи? И главное, ради чего? Неужели стремление к власти так сильно, что способно подавить внушённую тягу к правилам?

А наведённая декоктом слабость рассеивалась. Я уже вполне себе бодро дрыгалась и двигала челюстью. С языка спал отёк; можно и поболтать. И пока я набиралась запала, чтобы позвать кого-то из соседок, вдалеке раздались шаги.

Тюремщики не дали нам лёгкой возможности сбежать.

Вернувшись в исходную позу, я застыла. Прикрыла веки, чтобы пленители не заподозрили, что их жертва уже очнулась.

Шёл один человек (если, конечно, кого-то из заговорщиков можно было так назвать). Лёгкая походка, пожалуй, даже взбалмошная. Шаги затихли на стыке клеток; моей и Вики.

— Можете не притворяться, — раздался знакомый голос, — я отлично отмерил дозировку. Вы очнулись в районе пятнадцати минут назад.

Я вздрогнула. Тревога, которую я практически победила, вновь заморозила внутренности.

Распахнув глаза, я встретила взгляд Максима — такой же честный и искренний, как в нашу первую встречу. А вот между бровями залегли глубокие морщины; щёки запали, отчего показались острые скулы. Смотрелся колдун каким-то… измученным, что ли. Или, по крайней мере, сильно невыспавшимся.

Максим резко отвернулся. Я заметила, как дрогнули его губы. Несмотря на внешнее спокойствие, чувствовал он себя не в своей тарелке. С чего бы это? Мы не представляли для него угрозы.

Изучив каждую клетку, парень кивнул сам себе. Помассировал виски. Он… колебался?

Наконец колдун шумно выдохнул и прокашлялся.

— Вы далеко не первые в моей лаборатории, однако я по-прежнему не нащупал правильное начало. Или, быть может, в глубине души я знаю, что поступаю неправильно и оттого сомневаюсь? Да нет, я прекрасно осознаю, что то, что тут происходит — форменное преступление. Надругательство над гуманизмом и всё такое. И я не прошу вас меня простить. Это невозможно сейчас и, думаю, будет невозможно в будущем. Даже если проект завершится успехом, меня заклеймят позором. Такая уж у общества привычка — пользоваться плодами трудов тех, кого оно презирает. Так что никакого прощения. Но я полагаю, что вы найдёте в себе мужество понять, для чего вас используют. А найдя — поддержать мой успех хотя бы мысленно. Иного вам не останется.

Из интонаций Максима пропала неуверенность. Он заложил руки за спину и начал медленно прохаживаться перед клетками.

— По правде говоря, я не заслуживаю прощения. Я ведь ничем не жертвую, разве не так? Злой и страшный колдун режет волшебниц; история стара как мир. Моей репутации ничто не угрожает, поскольку она и без того на дне. Если уж для кого и следует просить снисхождения, так это для Ольги. Она многое потеряла — и вскоре окончательно лишится всего ради того, во что верит. И когда вы увидите финал… вспомните эти слова. Вспомните, что Ольга делает это в том числе для вас. Для каждой девочки-волшебницы, которая когда-либо появится в Петербурге.

— Неужели, — прохрипела я, — неужели ты всё носишься со своими фантазиями? Зачем тебе это? Твои… коллеги утверждали, что ты мечтаешь о недостижимом.

— О, естественно, они так говорили, — отмахнулся Максим, — ключевая особенность гения состоит в том, что он способен подражать серой массе. Я бы не прожил так долго, если бы выпячивал свой ум на каждой пьянке. Среди моих, как ты подметила, коллег полно завистников. Так что любую теорию для них я начинял ошибками разного калибра. Было очень забавно наблюдать за тем, как они глумятся над изъянами, очевидными и десятилетнему ребёнку. А что касается того, зачем мне это нужно…

Чернокнижник (этот ярлык он заслуживал стопроцентно) остановился и многозначительно поднял палец вверх.

— Потому что это интересно! Разве ты никогда не сталкивалась с проблемой, которая кажется неразрешимой? Никогда не испытывала порыва утереть нос всем недоумкам, которые твердят о принципиальной невозможности чего-то? И к тому же это поможет вам. Не вам, которые в клетках, хотя и вы, если повезёт, уцелеете. А вам, которые сообщность волшебниц. Ваша участь несправедлива. Я готов подправить её.

Теперь голос Максима звенел упоением. Он наслаждался — не нашим отвращением или ужасом, а той картиной, которую видел лишь он.

— Это Ольга подтолкнула меня. Каким-то образом пронюхала об идее, которая в то время ещё была простой болтовнёй. Заявилась ко мне и потребовала объяснить, реально ли то, о чём я говорил. Тогда я подумал, что меня сейчас убьют. Миритритки не славятся терпимостью к штукам, густо вымазанным в ихоре, если исключить их самих! Но она внимательно выслушала меня и даже ни разу не ударила. Это, к слову, восхитительная выдержка для инквизиторского племени! И спросила у меня лишь одно: когда я могу приступить к работе?

— Нет! — сипло выкрикнула Алина; значит, чернокнижник не солгал и другие тоже в сознании, — Правильная миритритка… ни за что не…

Она зашлась в кашле. Я её понимала. Горло должно было нещадно драть.

— Правильная миритритка — эта та, что подчиняется правилам или поступает правильно? — уточнил Максим, — Я не вдавался в подробности кодекса вашей Семьи, однако Ольга, на мой взгляд, свято верит, что её путь верный. Она давно пришла к выводу, что окончательное исчезновение волшебницы после смерти — это чересчур большая плата за то, что вам даруется. Из этого вытекает, что нужно найти способ сохранить дух. Это будет правильно. То, что девочки-волшебницы будут спасены — это правильно. И то, что она готова ради этого пожертвовать принципами, статусом, да вообще всем — это тоже правильно. Ведь кому-то же придётся заняться этим? Так пусть этим кем-то будет она. Чтобы никто больше не страдал. Записано с её слов. Не уверен, что она что-нибудь чувствует на деле, всё-таки проклятие Миритрии должно сыграть свою роль… Но она определённо держится дороги, которую избрала.

— Трагическая натура, — фыркнула слева Вика, — охотится на сестёр, остаётся безнаказанной… Чем эта ледышка может жертвовать?

— Как минимум её терзал Концепт. Первое время приступы были постоянными. Она содрогалась в конвульсиях у моих ног — врагу такого не пожелаешь, — Максим передёрнул плечами. С изумлением я поняла, что ему неприятно вспоминать об этом.

Чернокнижник с развитым сочувствием? Безумие!

— Но, вообще-то, дело даже не в этом. Я упоминал об изменениях в теории, которую частично рассказал Саше; так вот, Ольге суждено стать одной из таких перемен. Если упрощать, то основное ядро осталось неизменным. Мы ловили волшебниц и убивали их в пятне ихора. Я чуть не съехал с катушек, прежде чем стабилизировал лужу, не давая ей развиться в Гнездо. А уж то, как я предотвращал рождение Гиблых — отдельная история. Но в конечном счёте процесс пошёл на поток. Лужица развилась до полноценной лужи, а та — до ванны, которая в свою очередь стала целым бассейном слизи. Не раз в нём стихийно зарождались демоны, и это стало отдельной головной болью. Но итог того стоил: чудесная заготовка, наполненная духом десятков волшебниц! К сожалению, пообщаться с ними пока не удаётся. Дух многих повреждался при переносе, а более-менее целые экземпляры только орали. Такой, знаете ли, жутковатый вопль на одной ноте — бесконечный, пробирающий до костей. Когда услышал в первый раз, утратил сон почти на неделю. С этим надо что-то решать, но, конечно, без разума, который бы управлял бассейном ихора, обеспечить погибшим комфортные условия нельзя. Лишь сознание может подарить им покой. Или хотя бы дать команду ихору не растворять их.

Боже, которому я безразлична, как я жаждала вскочить на ноги! Броситься к чернокнижнику, вышибить дурацкие прутья и душить, душить эту мразь, пока не хрустнет тонкая шея и не вывалится посиневший язык! Это чудовище рассказывало об опытах, достойных отряда 731^[5], с отстранённостью исследователя. Нет, хуже — с живым участием, с досадой на неудачи и жалостью к волшебницам. И то, что Максим был способен на эмоции, делало его куда большим монстром, чем любого выродка, смешивающего подопытных с грязью.