Изыди

Когда я заканчивал кормёжку с окна, выходил на лестницу и продолжал подкармливать кошку с другой стороны стены, Мальвина, принимая от меня еду, всё ещё посматривала в сторону окна, откуда только что ей давали то же самое. Она не связывала руку дающего из окна с точно такой же - с улицы. То ли помехой тому был недокомплект зрительного аппарата, то ли вечная женская неспособность устанавливать причинные связи. Ничего не могу поделать со своим мужским шовинизмом, апологетом которого являюсь - вслед за адвокатским. И тут тоже меня хоть режь: никакие прокуроры, судьи или следователи не сравнятся с аналитическими способностями адвокатов. Я считаю, что адвокаты умнее всех прочих представителей юридического племени. Откуда во мне сидит мужской шовинизм, не понимаю до сих пор, но уверен, что миллионы лет эволюции здесь ни при чём. Социологи называют это "привходящим фактором".

Первые дни пребывания в курортном местечке выработали у меня устойчивый режим: рано утром - завтрак с Мальвиной, прогулка на пляж, тёплое море, полчаса на гальке, автостанция, суд. Вечером всё то же самое, но в обратном порядке. И обязательные два часа, которые я посвящал исключительно своему роману. Обстановка располагала. Всё, что видел вокруг, вызывало нестерпимый писательский зуд.

Все эти соблазнительные красотки, наследство Бориса, Мальвина, судья с "кошачьей" фамилией, курортный посёлок, запахи канализации, которые усиливались к середине дня и разгонялись вечерними бризами, соединялись в одном месте - в толстой тетради в клеточку. Важные разноцветные автобусы плавно подплывали к автостанции, выплёвывая очередную партию желающих вкусить крымского солнца, персиков и инжира. Новые отдыхающие тут же смешивались с недавно прибывшими, постоянно обновляя неспешный местечковый колорит.

Всё, что я видел, с кем контактировал каждый день, заносил в тетрадь и, как петух, выгребал нужное зерно, разделяя несовместимое и удаляя лишнее. Этот простой совет дал мне Борис. И в этом мы с ним были почти единомышленники: к искусству сочинительства относились трепетно, с уважением, с той лишь разницей, что его страсть проявила себя раньше, ещё в школе.

– Написать роман? Ерунда! Ищи нужное зерно, потом отсекай лишнее - и пошла писать рука, - объяснял Борька.
– Найди идею и нанизывай на неё всё что хочешь, как запчасти на стержень у детской пирамидки. Тебе девственница с крокодилами не нравится? Пиши про меня. Но только правду. А то я тебя знаю, любишь приврать.

Мои доводы о праве автора на вымысел приятель отклонил без всякого обжалования: "Врать все мастаки. А ты попробуй написать по-настоящему, чтобы народу понятно было". Писать по-настоящему? Я обеими руками за. Главное, чтобы нашлись читатели, которые поймут и оценят мою писанину. Неоценённый автор есть кандидат на вылет из этой жизни. В лучшем случае - пациент психушки, в худшем - разлетевшиеся по стенам мозги, или странгуляционная полоса на шее от нестерпимой тяжести бытия после осознания творческого краха. Глеб же говорит, что вымысел вымыслом, но, по его мнению, не стоит пускаться в дебри. Он советует быть осторожней, и этот совет звучит как угроза. Глеб считает, что меня иногда заносит. "Радищев плохо кончил, но ему ещё повезло: его хотя бы не заставили съедать свою знаменитую книгу", - предостерегает он. "А я на исторические параллели не претендую", - парирую ему, пытаясь не вестись на провокации Глеба и игнорировать его намёки, но всё равно попадаюсь на крючок и продолжаю защищаться от обвинений Глеба в разжигании всяких "измов". "Но согласись, - говорю ему, - нефтеёмкости залиты под завязку, труба гудит и вот-вот лопнет от напряжения, перекачивая кубометры газа, а толку?" Я бы очень хотел сдержаться и попросил бы Всевышнего дать мне алгоритм, с помощью которого открытая мною истина не выглядела бы бесноватой. Изыдите, демоны! Но предостережения Глеба лишними не будут. Он убежден, что путь из дебрей, если слишком увлечься, только один: можно запросто оказаться где-нибудь на Алеутских островах и давиться там своим собственным сочинением. "Написать легко, - пугает меня Глеб, - сожрать написанное - вот где работёнка для подневольного сборщика пушнины. И придётся попотеть, глотая опасные страницы, хотя если выбрать подходящий соус, то и ничего". "Процесс запущен, и я не виноват, что лекарства от этой заразы ещё не изобрели", - всё, что мне остаётся добавить к своей защите. Думаю, что это будет мне оправданием, но тщетно - Глеб говорит, что если болезнь не лечится, человека изолируют от внешнего мира. Как в средневековой Венеции во время чумы.

Почему-то и Борис, и Глеб забывают про такую штуку, как вдохновение. Если чего и бояться нашему пишущему брату, то это именно его: может завести в такие дебри, что Алеутские острова покажутся раем. Откуда оно берётся, не знает никто, но классики утверждают, что источником вдохновения всегда была женщина. Рядом со мной - беззубая беременная кошка, которая хорошо кушает. Но, увы, для вдохновения этого мало. Я не возьму её в свою мечту. Её преданность и стойкость к жизненным невзгодам, забота о будущем потомстве перечёркивались одним-единственным минусом: затащить к себе подружку с улицы можно, но вытащить улицу из подружки нельзя. Уличной она останется навсегда. Аксиома, не требующая подтверждения опытным путём. И физическая ущербность совсем ни при чём. Хорошо, если б рядом оказалась Алина. Я тогда ещё не расстался с ней, но решение уже принял. При расставании у меня всегда что-то свербит внутри. Не так-то просто расстаться с женщиной, которая к тебе привязана. На это надо решиться. Борькин метод мне тоже не подходил. Как и в знакомствах, способы расставания у каждого свои.

Курортный сезон заканчивался, но пляж не пустовал. Беременные мамки уступили место знойным красоткам. Ежедневно появлялась новая и в позе "звезды Крыма" укладывалась неподалеку от меня. Внушительные размеры растекавшихся по бокам бюстов почти у каждой из них смущали меня, не давая сосредоточиться. Перед судебным заседанием надлежало думать о Борькином наследстве. А тут - стройные ноги, узкие бикини и талии, как у танцовщиц кордебалета. В моём положении предпочтительнее сейчас были бы буркини14.

Только я задумывал извечное мужское - поприставать накоротке, с намёком на вечернее продолжение - тут же возле достоинств четвёртого размера укладывался тот, кто успел до меня проделать всё то, что я в этот момент планировал. Почти каждый из успевших обязательно был с обвисшим брюхом. А в тренажёрный зал нельзя заскочить хоть на пару месяцев перед приездом? Наверняка весь год собирался?.. Почему нет никакого желания приосаниться и хотя бы две недели побыть плейбоем, сверкнуть на солнце красивым мужским торсом? Зато одежда дорогая: туфли, часы, аксессуары. Я поймал себя на мысли, что завидую им. На одном полюсе моего раздражения была зависть, на другом - жалость к самому себе: типа я весь такой спортивный и подтянутый, а кроме беременной кошки, возле меня - никого. Эгей, женщины, где же вы?..

– Костя, привет! Как ты, как Крым? Как наши дела?

Звонок Бориса прозвучал, когда я заканчивал утренний пляжный моцион. Голос приятеля диссонировал с этим тихим, почти сонным местечком. Борька радостно поделился со мной коротким стихом, только что им сочинённым:

– Я на пляже, на Солнечной. Помнишь, как мы здесь в футбол?.. Я тут под впечатлением от рыхлых мужских форм. Будь моя воля, не пускал бы таких на пляж. Вот, послушай:

– Эх, Маяковский Вова,

Стихи твои вовсе не новы:

"Для мужчины нет лучше одёжы,

Чем крепость мускулов и бронза кожи".

– А можно добавить?
– решил я щегольнуть таким же умением.

– Валяй.

– Сегодня он написал бы

Более современные псалмы:

Про молодых и пузатых,

В богато надетых заплатах...

– Интересно. Можно присвоить?

– Дарю. Исключительно для развития темы.

Я полностью разделяю мнение Бориса. Единственное несогласие, с которого и началось наше знакомство, осталось в прошлом, и мы больше никогда к нему не возвращались. Пришли другие времена, и эта тема стала ещё более болезненной. Перед отъездом мы снова сцепились по поводу присоединенного полуострова.

– А как же, по-твоему, воля народа? Та самая, что высказана на референдуме?

– Ну, тогда надо было выяснить, какую волю выскажет и тот народ, что за пределами полуострова. Я уверен: в остальной Украине другое мнение, - упорствовал Борис.

Он никогда не жил в современной Украине, но гены взяли своё. Я понимаю его и молчу. Я молчу так же, как молчит Глеб, когда я припираю его к стенке. Только в отличие от споров с Глебом, с Борисом в вопросе по Крыму мы не сойдёмся никогда. Но и воевать тоже не будем. Я в этом уверен.

Как крокодил, зарывшийся в ил на время засухи и впав в анабиоз, полуостров затаился до лучших времён - до "сезона тропических дождей", когда вместе с обильной влагой можно всплыть и направиться к месту своей постоянной и сытной кормёжки, к месту, где вылупился из яйца.

В остальном наши с Борисом противоречия антагонизма не содержат. Тем более в вопросах пляжной эстетики.

– Может, внесём предложение в порядке законодательной инициативы?
– предложил я в шутку.

– Какой?