Изыди

Мне представлялось, что таким романом, который мысленно назвал романом-разочарованием, я смогу улучшить настоящее и направить своё будущее туда, где жизнь была бы если не раем, то хотя бы более или менее комфортным существованием, в котором нет места несчастьям, страданиям, бедности и вечной борьбе за место под солнцем.

В романе я хотел изобразить много мерзостей, несчастий и неудач в надежде, что в реальной жизни они сведутся к нулю. Я убеждал себя в том, что повседневные конфликты, коих в жизни (и в моей, в частности) бесчисленное множество, превратятся в благости, а беды и неудачи - в лёгкие случайности. Кто-то скажет, что это наивно и сильно отдаёт идеализмом с примесью фэнтези, а ещё чуть-чуть - известной психиатрам болезнью. "Но ведь это литература, - говорил я себе, - а какая литература без идеализма?!" В вечном стремлении облегчить себе существование человечество сломало мозги, оставив попытки изменить законы жизни и сделать саму жизнь невосприимчивой к боли, страданиям и несправедливостям. Евангелисты положили этим попыткам начало. Может быть, к ним что-нибудь добавлю и я.

Это потом друг детства Боря Калашников и сослуживец Глеб Луконин станут двумя катализаторами в принятии мною окончательного решения написать роман, а пока я раскачивался. Издав за свой счёт первую книгу, я сделал паузу, чтобы набрать рабочего материала, и пустился в мечты о скорой писательской славе. Немного погрезив в тщеславных думах о предстоящем, я вдруг понял, что роман есть маленькое предательство по отношению к профессии и к моей мечте. Мне показалось, что силы, которые мог бы направить на её достижение, уйдут в бумагу, как в песок, и отложил идею написания романа в сторону.

А тем временем объявился Борька. Это он высмотрел меня на улице родного города после того, как я уже окончил юридический и вроде как защищал незащищённых.

– Эй, не узнаём, что ли?
– произнёс кто-то над ухом и толкнул меня в бок. Я обернулся - Борька, мой толстый одноклассник Борька, был худ, ушаст и стал ещё выше.

Через десять минут мы сидели в нашей кафешке "Старая башня". Ещё через десять я узнал, что он служил в Прибалтике в артиллерии наводчиком. Об холодные снаряды он отморозил пальцы и поэтому держит кружку обеими ладонями. Всё это я узнал, пока мы пили кофе. К чему я это? А к тому, что Борька просто обязан был объявиться. Так и произошло. А вскоре он отбыл в таёжное село. Но перед тем как уехать, рассказал мне свою армейскую эпопею, которая у него продлилась дольше, чем у меня.

Истории Борис рассказывал просто, как сказки. Я никогда не понимал и не мог различить, где в них вымысел, а где правда.

Рассказы Бориса о военных буднях и не только, вперемежку с политическими событиями в мире, в которых ему довелось поучаствовать

– После срочной я обосновался под Питером - еле хватило денег доехать из Прибалтики, - начал Борис, - слонялся без дела, жил на частных квартирах. Одиноких женщин - пруд пруди. Отчего я сделал вывод: после развала Союза, как и после всякого развода, в свободное плавание ушли не только республики, но и женщины. Так что пропитанием и вниманием обделен не был, грех жаловаться. В армии я научился ставить сараи, дома и бани. Сначала командиру роты поставил на даче баню вместе с дембелями, потом уже сам. А после дембеля представился случай заработать: делать баню одному генералу. Баня простенькая, да получилась удачная, с хорошей парилкой. Об этом узнал адъютант генерала и приказал сделать баню и ему, но только лучше. Амбиции адъютанта пошли дальше генеральских. Баню он поставил себе двухэтажную, а парилку на первом этаже соединил с камином на втором. И как я его ни убеждал, что это нарушение СНиПов17 , тот никак не хотел взять в толк. Затупил, значит. Но и у того, и у другого бани внутри были обшиты липой. Хоть здесь они меня послушались. Когда генерал узнал про двухэтажную, сильно обиделся и перестал разговаривать с адъютантом. Я метался между ними, доделывал всякие недоделки, всё думал их помирить. Куда там! У генералов не так, как у обычных людей. Адъютант, между прочим, был тоже генералом, только с одной звездой, а у генерала с маленькой баней - две.

Я слушал приятеля, представлял себе поссорившихся генерала с адъютантом и думал, что вот так, наверное, родился в своё время сюжет гоголевского рассказа. Я пытался разобраться во всей этой чуши, а, разобравшись, узнал, что и генерал, и адъютант - персоны с приставкой "бывшие". Баня не по чину - это не просто нарушение субординации, это есть нарушение воинских устоев. Последнюю фразу я произнес вслух чисто машинально, и Борис снял социальную напряжённость служебного антагонизма.

– Вообще-то они были тогда уже в отставке, - продолжил он.
– Когда-то служили вместе, один в подчинении другого, а как Союз развалился, ушли на пенсию. Адъютант - чуть позже, и по коммерческой линии, потому на двухэтажную баню и хватило. А, может, и больше хапнуть успел. Но связей с бывшим ведомством он не потерял: организовал поставки ГСМ18 в воинские части. А генерал остался в родном военном ведомстве, но уже на гражданской должности и доходов особых не имел. Разные должности - разные судьбы. Они даже на рыбалки, которые я им организовывал (я ж ещё тот любитель, если помнишь), стали ездить поодиночке. Генерал говорил мне, чтобы я адъютанта не брал, а адъютант просил не брать генерала. Крутился, как уж, между ними. А жил у генерала. Всё-таки у него баня лучше получилась, а у адъютанта вечно коптила. Ну как же - какого-то рядового советы слушать! Генералы всё-таки помирились и начали стыдиться меня как свидетеля их бестолковой ссоры. Я оказался им не нужен, да и мне с ними стало скучно. Вот так и прожил года два. А вскоре случай подвернулся. В разговорах на рынке подслушал, что в Югославию нужны добровольцы. Там войнушка шла уже полным ходом. Через посредников вышел на вербовщика. Тот сказал, что сербы деньги на проезд дадут, а дальше видно будет. Номер телефона свой оставил. Я походил, послонялся и наткнулся на другого такого же. Тот к хорватам убалтывал, хорошие деньги обещал. Особенно после того, как узнал, что я на Украине родился. Но я только наполовину украинец. У меня мать украинка, Бессараб её фамилия, а отец русский: приехал во Львов по распределению после техникума, там и женился. Представь себе выбор, Крюк: или хорваты, или сербы. У одних всё - деньги, экипировка, ну, и с оружием, конечно, проблем нет. А у других - только на проезд, сумасшедшая любовь и братская дружба. Сербы просто помешаны на дружбе с русскими. Я - в раздумья. Надо, думаю, найти хоть какую-то зацепку, чтобы хотя бы самому себе объяснить, почему делаю такой выбор, а не другой. И что ты думаешь, Крюк, какую мотивацию я себе нашёл?

– И какую же?
– поинтересовался я.

– А всё просто. У нас во Львове рядом стояло два храма: один православный, а в другом греко-католики Всевышнему поклоны били. Мне-то всё равно было - я тогда ещё только на свет появился. Оба батюшки были пьяницами отменными, как мать мне рассказывала, да, говорила, пёс с ними - очень покрестить меня хотела. Выбрала, значит, день (воскресенье) и - в церковь к греко-католикам. А поп из той церкви как раз на работу и не вышел, потому как с вечера отмечал что-то усиленно. Ну, матушка - к православному: тот на службе оказался. Вот и вся история моего крещения. Рассказываю со слов матери, ничего не придумал. Так зелёный змий мне и подсказал, к кому податься в Югославии. Зигзаги судьбы, фатум. Насколько я знаю, и в хорватских отрядах много наших воевало, и за бошняков.

– За кого, за кого?
– спросил я. Новое слово мне резануло слух.

– За бошняков. Это боснийцы-мусульмане. Говорят, у них тоже хорошо платили. Но в их рядах в основном арабы воевали и турки. Не дай боже в плен к ним было попасть: шкуру бы живьем содрали, особенно если б узнали, что ты из России. Гадом буду, если вру. Но ничего, Бог миловал. Знать, правильного батюшку мне мать выбрала. У нас в отряде были в основном русские, серб, пара болгар и еврей. Все чёрные - не различишь, кто есть кто. И хорваты такие же, и бошняки. Даже светлые попадались - и те, и другие. Полная каша. Кровь одна - славянская, а веры разные. Ненависть рекой лилась. Откуда её столько? Жили вместе, и ничего. А всё из-за сербов. Если бы их не трогали, дали бы им сразу нормальную автономию, то никакой войны бы и не было.

Борис изменился. Я увидел другого человека: вместо разудалого повесы, любителя женщин, болтуна на разные темы, передо мной сидел повидавший жизнь, причем крутую, исхудавший, немного уставший молодой мужчина. И очень повзрослевший.

– А как ты попал туда?
– поинтересовался я.

– Ещё проще. Купили мне билет до Белграда, там встретили, посадили в джип, и через два дня я оказался где-то в горах в лесу, а внизу, в долине - город. Потом узнал, что это Сараево. Еврей, который у нас в отряде был, снабжал и одежонкой, и продуктами. Где добывал, никому неизвестно. Когда сербы узнали, какая у меня фамилия, зауважали, автомат дали, а то два дня без оружия ходил по лесу. Без автомата как-то не того. Меня в отряде "Калач" звали, на сербский манер.

Борька назвал прозвище с ударением на первый слог, и я представил его в камуфляже: бородатого, чёрного. Ни дать ни взять настоящий чётник. А Борис тем временем неспешно продолжал рассказывать свою послеармейскую жизнь. Он говорил, а я думал, что нет ничего хуже гражданской войны, хотя чем одна война отличается от другой? Только количеством убитых. Война - это как массовое помешательство тысяч и десятков тысяч людей. Никто не помнит, из-за чего всё началось, и никто не может остановиться. А гражданская война отвратительней в квадрате. Примирения в принципе быть не может. Хорошее не вспоминается - только плохое, и не за что зацепиться. Вся грязь наружу вылезает и начинает смердить, но никто ничего не чувствует. Все обозлены до омертвения чувств. Я уже не слушал Бориса. Я перенесся в далёкую Югославию, примерив на себя камуфляж цвета всех войн и военных конфликтов. Я представил, как вчерашние друзья сегодня стали врагами. А могли жить на одной улице. Я так увлёкся, что даже не понял, сказал ли это Борис, или это снова были мои мысли вслух. Наверное, всё-таки я произнёс вслух, раз Борис поддакнул:

– Да-да, вчера друзья, сегодня враги, завтра кто-то из них покойник. Сам видел, как Дордан, серб, школьного друга застрелил - бошняка из Сараево. Это всё равно как если бы мы с тобой встретились где-нибудь на положае друг против друга. Там выяснять некогда, там остаётся только стрелять.

– Как ты сказал: положае?
– я услышал ещё одно новое слово.

– Положаи - это позиции по-сербски, - пояснил Борис, - у нас даже песня была, сам сочинил:

В положае сидим в положении "скрючившись".

Мы положим тут головы, за братьев промучившись.

Зарастут положаи, превратятся в пригорочки,

На стаканы положат хлебные корочки.

– А кто больше зверствовал?

– Все были хороши. Хорваты жестокие, но сербы злее. Мусульмане с виду добрые. Если не знать, как они пленных убивали. И не только пленных, но и мирных тоже. Они их - кувалдами по темени. Гадом буду. Вера такая, твою мать, - надо обязательно кувалдами. Хорваты резали, сербы просто расстреливали. Только на отсидку почему-то одни сербы пошли. Трибунал надо было не МТБЮ19 назвать, а ЕТС.