Изыди

– На пляжах должны быть все либо голые, либо в буркини, если нет подтянутых мускулистых тел, стоячих грудей и упругих ягодиц. Потому что с пузом и складками на боках - это к нудистам, у них там целые города. Пусть там трясут своими морщинистыми, исхудавшим от диет телами-макаронинами и толстыми сардельками со складками, если они уверены в своей правоте.

– Согласен. А что думаешь по поводу стрингов?
– поддержал тему Борис.
– По-моему, стринги вообще преступление против человечества и мужского глаза.

– А ты взбунтуй мужское население и организуй борьбу с этим злом.

– Да уж! Пляжная доступность на девяносто девять процентов - только руку протяни.

– Так за чем же дело стало?

– Да как тебе сказать... Останавливает оставшийся один процент.

– Понимаю. Закон о стрингах принимается большинством голосов, - лениво заканчиваю я.

И в самом деле, чем наш с Борисом закон хуже аналогичного, только про гипюровые трусы?! Я бы назвал его "Законом о стрингах и кружевных трусиках", с обязательным добавлением "ФЗ"15 - для солидности.

Я надеваю тёмные очки. Я закрылся от всех. Я даже могу снять с себя всё. Но, как и Бориса, меня останавливает всё тот же один процент. Как мало надо для того, чтобы поддаться пороку или удержаться от него! И почему такая мысль мне раньше в голову не приходила?

Под ухом весело тренькает мобильник. Неторопливо, прищуриваясь от солнца, открываю полученное сообщение: "6 9 8 5 3". Алина прислала мне зачем-то неизвестный номер телефона. Я попытался ответить, но мой смартфон показал мне большой кукиш. Он "ответил" мне, что я должен пополнить баланс. Чёрт знает что творят сотовые операторы! Мелкий грабёж путём начисления тарифа, как за роуминг, при пересечении границ родного простора и переезде в другой, не менее родной, давно подзуживает меня подать иск в Конституционный Суд. Потому что роуминг в родном государстве есть расчленение страны без всякой внешней агрессии, а, между прочим, в Конституции страна не значится как конфедерация.

Но за мои телефонные права включилась Федеральная антимонопольная служба. Включилась рьяно и зело борзо помахала пальцем сотовикам: "Иду на вы". Нельзя, считает ФАС, применять внутренний роуминг, это есть нехорошо и некрасиво по отношению к широким народным массам. Непатриотично то есть. А сотовые операторы отвечают в том же духе: дескать, никак не можем отменить роуминг внутри страны, нам сверхприбыли нужны, какое нам дело до всяких там народных масс, без роуминга не будет сверхприбылей, и вообще мы судиться будем. А антимонопольную тоже закусило - не хочет отыгрывать назад: и мы, говорит, судиться горазды, мы умеем.

Уже полгода идёт эта возня, а за роуминг и поныне сшибают деньгу. Придётся вставать и идти покупать местную сим-карту. Шутка ли - сто рублей за минуту разговора?! От таких сверхприбылей не отказался бы и я. Вот только чем-то другим заплатить придётся, а как-то не хочется. Это аксиома, по Борису. Он так считает, того придерживается и мне советует. Пока антимонопольная служба и телефонные олигархи изображают борьбу нанайских мальчиков, местная сим-карта - единственное противоядие от бандитского тарифа.

И снова - молодые женщины с детьми, колясками, и ещё - с животами в тридцать недель. Они все разом собрались в одном месте. Беременные преследовали меня повсюду. Наверное, потому, что я сам был "беременным" какой-то смутной, ещё неясной идеей, давно преследовавшей меня, вот-вот собиравшейся оформиться в нечто понятное и материальное.

Мальвина скоро мне надоела. Чтобы разогнать скуку, я придумал себе развлечение: стал дразнить её. Я жевал у неё перед глазами котлету или кусок аппетитно пахнущего мяса, смачно причмокивал, облизывался и прижмуривался. Кошка поначалу терпела моё хамство, ожидая, что достанется и ей, но её ожидания затягивались - я продолжал дразнить. Всё то же короткое "мяв-мяв" снова устыдило меня. Я бросил своё занятие и оставшуюся котлету отдал Мальвине. Она поймала её на лету, бросив на меня укоризненный взгляд. Мол, то-то, давно бы так, а то вздумал дразнить беременную. Поскольку кошка была покалечена, запрыгнуть на подоконник не могла. Но, может быть, терпеливое ожидание угощения связано с её природной скромностью и деликатностью? Так я наделил её своими любимыми чертами женского характера.

Судебную тяжбу я завершил в неделю. Выигранное наследство Бориса против двух аналогичных просранных дел дома вернуло мне потерянную было профессиональную уверенность и возместило прошлые неудачи. Судья-русачка сразу задала тон:

– Так, а почему не обращался? Законы Украины по наследству даже лояльнее российских. Надо было только попросить продлить срок.

"Быстро освоилась", - смекнул я про себя, настроившись поначалу на драчку, как дома, но судья выказала миролюбие.

– Поскольку никто из наследников не объявился, - пояснила она, - дом признали за родственником вашего клиента. Он сам виноват. Так что давайте вместе подумаем, что можно сделать. Помогите убедить меня.

Я помог ей. Предстояло обжалование с противной стороны, которую решение не убедило. Тяжело расставаться с тем, с чем свыкся, к чему прикипел. И не важно, что чужое. Борис выдал мне доверенность не только на судебную тяжбу - он доверил продажу всего, что получу по суду. Выходила довольно приличная сумма, которую я отсудил у его родственника. По закону сообщающихся сосудов цены на жильё быстро подскочили и на полуострове, сравнявшись с материковыми. До воссоединения недвижимость здесь можно было купить почти задаром. Тот самый знакомый профессор медицины из Москвы и мой приятель Глеб нарисовали довольно приличные суммы в валюте: почти одинаковые.

"Несло Отчизной, кислым дымом,

Знакомой вонью общепита.

Ласкало кожу солнце Крыма

И галька пляжа Партенита..." -

вот и я заразился увлечением своего школьного друга-сочинителя Бориса. Я покидал этот тёплый радушный край, напоминавший СССР в замороженном виде, с песнями, забытыми за его пределами и незабытыми здесь: "Дево-дево-девочка моя..." и "Белый лебедь на пруду..." Дети пели "Оранжевое небо". Я посмотрел вверх: небо не было оранжевым - оно было бледно-голубым. А вместо оранжевых верблюдов лениво разворачивались разноцветные автобусы.

На рынке уже знакомый голос задержал меня перед тем, как мне сесть в автобус:

– Я уже двадцать лет продаю здесь инжир. Это лучший инжир - настоящий, крымский. Берите - отдаю даром.

Усилием воли я ещё раз остановил своё желание задать вопрос: "Клавдий Модестович, это вы?"

Клавдий Модестович - доцент нашего университета - был в высшей степени оторван от жизни. За исключением интереса к женщинам. Причину такой странности мы приписывали его имени. Мы называли его любовно - Модэстич. При каждом удобном случае доцент любил вставлять свою коронную фразу: "Чем старше мужчина, тем он больше смотрит на молоденьких женщин". Он и смотрел. Мы удивлялись его меткому глазу и точности выбора.

Старик всё выкрикивал, нахваливая свой товар. Ещё пять минут - и автобус увезёт меня, так и не решившегося подойти к Модэстичу. Но, может, это и не он? Все старики похожи друг на друга. Водитель автобуса окинул взглядом салон, сел за своё место и...

– Чем старше мужчина, тем он больше смотрит на молоденьких женщин, - донёсся в ещё не закрытую дверь двухэтажного автолайнера знакомый голос с рынка.

Модэстич расхваливал товар красивой молоденькой покупательнице. Он послал мне последний привет вдогонку. Главное - не изменить себе и своей мечте. Купить бы дом с инжирной рощей и встать рядом с доцентом. А потом разбогатеть и свести с ума всех местных красоток.