Изыди
Шрифт:
История первая
Об избрании участкового инспектора милиции лейтенанта Николая Судякина народным судьёй в отдельно взятом сельскохозяйственном районе
Работал себе молодой выпускник Томского университета в милиции участковым инспектором, и захотелось ему чего-то большего. Например, стать судьей. Судья - высшая квалификация юриста, или, как учили профессора в университете, "говорящий закон". А церемонию попадания в судьи тогда прописывали длинную.
Сначала - выдвижение в кандидаты. Выдвигали их трудовые коллективы - заводов или, скажем, колхозов-совхозов. Как только выдвинули, надо двигаться дальше, и следующая стадия - поддержание выдвинутого кандидата народом. Суды были народными, и судьи тоже - народными. Опять же, за исключением краевых: те были не "судьи", а "члены". Не шутка, так в законе написано: "член краевого суда" или, например, "член Верховного Суда" - такой-то такой-то. Все остальные судьи - районные и городские - назывались именно "судьями" и именно "народными".
Проходив год в лейтенантах, Николай Судякин сдал документы на выдвижение и стал кандидатом в судьи. Документы сдавались в отделы юстиции, тогда ещё не разогнанные. Сдавались вместе с кандидатами. Буквально - с рук на руки. По коридору нетерпеливо прохаживался взад-вперёд молодой интеллигентный толстяк в очках, к которому главный специалист по отбору и подвела Судякина.
– Знакомьтесь, - сказала она Петровичу, - это за вами.
– Шустриков!
– представился, резво подбежав к нему, толстяк и энергично пожал руку.
– Судякин, - назвал себя кандидат.
– О, какая фамилия! Подходящая! Зовут Николаем? Хорошо! Ну что, поработаем? А то район без судьи уже два года, служитель фемиды из соседнего наши дела рассматривает. А он, между прочим, не член партии. Вы член партии? Хорошо.
Судякин вступил в КПСС ещё в универе, на последнем курсе. Заблаговременно карьеру себе готовил.
Толстяк оказался третьим секретарём райкома партии, отвечавшим за идеологию, и подбор судьи входил исключительно в его компетенцию. Оставалось поехать в район, в какой-нибудь трудовой коллектив, чтобы выдвинуться.
– Вот завтра и поедем, - взял быка за рога третий секретарь.
– Вы как добираться будете? Если что, я на машине - довезу.
– Да... я....
– замялся Судякин, не ожидая такого стремительного развития событий.
– У начальства отпроситься надо.
– Хорошо, идите отпрашивайтесь, а завтра подходите к гостинице...
– Шустриков назвал самую фешенебельную гостиницу в городе. Ещё бы! За судьёй приехал, а не на какое-нибудь бюро крайкома.
Утром следующего дня, не сказав начальству, куда поехал, предупредив только старшего участкового, чтобы в случае чего прикрыл, Николай отправился вместе с партработником на зелёном уазике в неизвестность: сначала в далёкий районный центр, затем - в село Долгое, где располагалось правление колхоза "Золотая рожь". Пейзаж вдоль дороги успокаивал, настраивал на лирический лад, и Судякин думал, что вот сейчас его жизнь делает крутой вираж. Часа через три поскучнело: ровный асфальт сменился пыльным шляхом, а потом и колдобинами. Уазик трясло, и Судякин подпрыгивал на заднем сиденье, стукаясь головой об крышу неприхотливого транспортного средства.
Вернуться он планировал к вечеру, да ошибся в расчётах. До района, в котором ему надлежало скоро стать властителем человеческих судеб, путь был неблизкий, а село Долгое было ещё дальше. По пути секретарь говорил без умолку - разговорчивый оказался, не зря идеологией заведовал. Из его речей Судякин узнал, что село Долгое потому так и назвали, что до него долго ехали первые переселенцы - ещё по столыпинской реформе.
– Ехали на перекладных, - вещал Шустриков, - сначала до города на поезде, а потом кто на чём. Несколько
дней добирались. В центре села даже памятник стоит первым переселенцам: камень такой большой, а на нём высечено, что на том месте высадились несколько семей из Белоруссии. Говорят, из Могилёва. Сначала был хутор Долгий, потом село стало. Вам будет интересно. Не переживайте.Судякина волновало, когда он вернётся, потому что на планёрке утром начальник обязательно про него спросит. Если старший участковый соврёт что-нибудь, то пронесёт. А если не соврёт...
В Долгое приехали к вечеру. На стенде возле клуба висел плакат, на котором жирными буквами в самом верху чернело: "Сегодня в клубе состоится расширенное собрание колхоза "Золотая рожь"". Тут же указывалась и повестка собрания - так же жирно, и потому было видно за сто метров и слепому: "Выборы в краевые народные судьи. Явка обязательна!" Чуть ниже - помельче: "Выборы народного депутата". Ещё ниже и ещё мельче - сползающей вниз строчкой: "Выборы пастуха". Последним вопросом в повестке значилось "Разное".
– Это наш художник постарался, - сказал молчавший всю дорогу водитель.
– Художник-оформитель у нас называется. Он и клуб оформил.
"Да уж, оформил что надо", - оценил Николай. Судякин не ожидал такого приёма, растрогался: "Весёлый народ, непосредственный. Как же я их судить-то буду?"
Но, увы, для решения первого вопроса народа не набралось. Секретарь сказал, что кворума нет: надо человек сто, а в клубе щёлкали семечки от силы двадцать. Не потянули на судью. Пятнадцать минут ушло на выяснение у колхозного парторга причин низкой явки. Тот оправдывался тем, что как раз на сегодня главный зоотехник назначил осеменение местных коров, а приезжает он редко - один раз в три месяца. Совпало, значит.
Николай понял, что придётся колдобить сюда ещё раз и сник. Одно успокоило: на народного депутата кворума не было тоже. Собравшихся это не смутило, и все дружно перешли к третьему вопросу. Пастух на селе фигура значимая и в тот момент оказалась важнее какого-то там судьи и депутата.
После выкриков типа "Есть ли кандидаты? А пускай покажется" на сцену, хромая, вышел давно не стриженый мужик и попросил за каждую скотскую голову по десять рублей. Сумму сразу же снизили вполовину, а затем в ходе разгорячённых торгов половина и вовсе скатилась до трёшки. В результате выбранный пастух ушёл, махнув рукой от сожаления, что не удалось отстоять хотя бы пятёрку. На том повестка была исчерпана.
Зелёный уазик увёз Судякина в райцентр, где он переночевал в гостинице в люксе без холодной воды, но зато с горячей, и утром на том же уазике отбыл восвояси. Секретаря рядом уже не было, водитель промолчал всю дорогу, что навеяло на Николая некую грусть. Несколько раз пытался затеять с ним непринуждённый разговор на тему неудавшегося выдвижения, но тот не реагировал. По всем признакам, водитель не разделял шутливый тон будущего судьи. Николай чувствовал, что ему неудобно за односельчан, не прочувствовавших пульс времени.
– Я, конечно, извиняюсь за наших. Осеменять коров надо, не спорю, но и руку на пульсе времени тоже держать надо. Судья - это не корова, - только и произнёс за всю дорогу водитель уазика.
Серьёзный мужик. Ну да и пусть молчит - лишь бы довёз! Судякин отбил себе уже весь низ и весь верх. Долго ехать в село Долгое...
...
– Так я стал здешним народным судьей, председателем суда и членом бюро райкома - три в одном. После выдвижения было поддержание, и я приезжал ещё. Получается, в третий раз. Но кворум уже имелся. И народу пришло посмотреть на меня уйма. Пастух выбран, коровы под присмотром, зоотехник не скоро приедет - надо же узнать, кто их тут судить будет. Я даже смутился немного, - закончил свой рассказ Николай Петрович.