Книга чародеяний
Шрифт:
Но пока всё шло хорошо. Разные маги, в своё время наложившие чары на писаря, вставали по очереди в кружок вокруг него и снимали свои заклятия. Пан Росицкий в этом не участвовал, но ему приходилось то и дело вжиматься в стену, пропуская то Юргена Клозе, то Эрнеста Хольцера, то Роберта Хартманна, то Вивиан дю Белле. К счастью, Чайома стояла в стороне, и пропускать её ему не пришлось. Оставались последние штрихи — триумвират главных старейшин воздел руки и монотонно запел… Пан Росицкий подался вперёд, силясь разглядеть лицо писаря. Он-то думал, что снятие чар будет постепенно высвобождать запечатанную волю, память и имя, но внешне книгописец не менялся никак, только стоял и равнодушно ждал, глядя перед собой.
В один момент господин писарь выпустил из рук книгу:
— Луи-Станислав Антуан де Рец де Арманьяк, — провозгласил старейшина. — Ты выполнил свою работу, и отныне ты свободен! Мы возвращаем тебе…
Что они собирались вернуть, почтенное собрание так и не услышало. Вопреки ожиданиям, поименованный Луи-Станислав не очнулся, когда его позвали, и не изменился в лице, и взгляд его не оживился выражением радости или страха. Когда прозвучали заветные слова, этот человек не шевельнулся, не открыл рта и даже не моргнул — только рухнул, где стоял, на устланный коврами пол, и теперь бездонные глаза глядели на потревоженный мягкий ворс. Господин писарь был мёртв.
XIII.
«Как можно спасти магию, если предрешено обратное? Саму магию — никак, но что такое магия? <…> Это наш общий дар, передающийся из поколения в поколение или приобретаемый в ходе жестоких первичных ритуалов. Общий дар — это знание, как именно колдовать, как вершить все те чародеяния, на которые мы способны. Каждый из нас — маг по-своему, и у нас нет единого свода правил, что бы ни думали об этом люди. <…> Мы можем сделать больше: записать и сохранить все возможные истории о волшебстве от его рождения до его же смерти».
Книга чародеяний, введение.
Записано со слов Берингара Клозе.
***
Неизбежное разложение больше ничто не сдерживало, и запах разнёсся по залу. Это стало первой мыслью Адель посреди воцарившегося смятения. Те, кто мог говорить, шёпотом и в полный голос обсуждали смерть писаря, для кого-то внезапную, для кого-то — очевидную с самого начала. Кто не мог — тупо глазели на недвижное тело и ждали, что оно всё-таки поднимется. Адель ждала, что старейшины сделают хоть что-то, но они тоже отошли и смотрели, собираясь с мыслями и молча…
Может, ситуация и требовала стояния и молчания, но тело менялось стремительно и не в лучшую сторону: запах становился невыносимым, и некоторые начали выбегать из зала. Не дожидаясь, пока кто-то что-то предпримет, Берингар в несколько чётких шагов приблизился к трупу, намереваясь его унести. Старейшины попятились, когда он молча нагнулся и принялся сооружать что-то вроде савана из собственной верхней одежды.
Это подало пример другим — некоторые маги посторонились, расчищая путь, отец Берингара и пан Росицкий сдёрнули штору с высокого окна. Адель обернулась на своих: Милош и Лаура выглядели не очень хорошо и явно не осмеливались приближаться, и лицо Армана не казалось особенно жизнеутверждающим. Он смотрел на мёртвого писаря и силился понять, как давно тот был мёртв.
Адель не видела себя со стороны, но, когда она широким шагом вышла из строя и пошла помогать, к ней обратилось немало уважительных взглядов. Запах был ужасным, и глядеть на писаря вблизи ей совсем не хотелось, но Берингар всё ещё возился с ним один. Он никого ни о чём не просил и никому не приказывал, именно поэтому Адель подошла сама.
Когда они вместе закончили оборачивать тело, вокруг образовалась запоздалая толпа смелых, бескорыстных и желающих помочь. Первичный шок прошёл, и эти люди были искренни в своём порыве, только они всё равно опоздали.
Берингар поднял глаза на одного из старейшин.
— Мы похороним господина Арманьяка со всеми почестями, — тут же сказал старейшина. — Его смерть стала неожиданностью для нас. С другой стороны, ноша этого достойнейшего из колдунов была столь велика, что…
— Что они всерьёз выдадут это за неожиданность, — буркнула Адель. — Признаться, я надеялась, он
протянет ещё немного. Хотя бы посмотрит на результат…— Ты уверена, что он умер именно сейчас? — тихо спросил Берингар, провожая взглядом самодельный саван. Они по-прежнему стояли рядом в центре зала, окружённые разрозненным гомоном со всех сторон.
— Арман не смог бы превратиться в мёртвого человека.
Они думали об одном и том же. Кинув взгляд через плечо, Адель повторила увереннее:
— Арман не смог бы превратиться в мёртвого человека. Это невозможно!
— В каком-то смысле господин писарь был не совсем мёртв, — медленно сказал Берингар. — Я не утверждаю, что ты неправа, но, возможно, Арману удалось скопировать внешнюю оболочку. Будь он менее искусным оборотнем, он мог даже не заметить неполадки, но он заметил.
— И хорошо, что вовремя вышел из образа. — При мысли о том, что брат мог умереть от обращения, Адель вздрогнула. Нужно было пойти обратно и как-то утешить его, хотя Адель с трудом представляла, как это сделать: подобно самому Арману, она ещё не привыкла к новым отношениям между ними и опасалась делать первый шаг. Поэтому братец ничего не знал — она попросту не знала, как ему сказать.
— Господа старейшины, — тем временем Бер продолжал добиваться от старых колдунов хоть чего-нибудь, — и все остальные. Каковы наши дальнейшие действия?
— Церемония продолжается по плану, — вякнул Хольцер, прежде чем кто-либо обдумал ответ. — Поднимите же книгу, господа старейшины!
Адель бы не догадалась отойти, если бы Берингар не отвёл её за локоть. Уже со своих прежних мест они видели, как почтенные колдуны поднимают книгу с пола, не касаясь её, и водружают на преждевременно заготовленный постамент. О писаре все ненадолго забыли, хотя он незримо присутствовал на каждой странице, в каждой строке и в каждой кляксе. Фолиант всё ещё был обрамлён цепями и ремнями — в отличие от господина писаря, с него не снимали чар. Полномочная печать, чернильница, перо и прочие атрибуты покоились рядом на подушечке. Одна пожилая колдунья, которой Адель прежде не видела из-за глубокого капюшона, провела ладонью вниз над обложкой книги и бросила короткую властную фразу.
— Aperta! [1]
В тот же миг книга распахнулась, сбросив все оковы; цепи брякнули об пол, страницы начали листаться сами, резко и быстро, словно на них дул сильный ветер строго с одной стороны. Свечение, исходящее от книги, было скорее ощущаемым, чем зримым: распознать треугольное пятно света и силы над ожившими страницами мог только волшебник. У Адель волосы встали дыбом, и она привстала на цыпочки, как будто готовясь взлететь. Она чувствовала это и прежде, но не в таком объёме — теперь, когда книга была завершена, вся накопленная в ней магическая мощь висела в воздухе, как грозовой шар, как готовая вот-вот разорваться молния.
— Claude, — велела та же ведьма, и всё вернулось на круги своя. [2]
— Многоуважаемые ведьмы и колдуны, — вступил самый разговорчивый старейшина. По ходу его речи к книге подходили другие маги; Адель надеялась увидеть какую-нибудь потрясающую воображение охрану, но то были послы, знакомые по шабашу ведьмы, ничем не отличающиеся от них самих — от тех, кто помогал эту книгу создавать. — Мы завершили работу над величайшим артефактом, который вобрал в себя столько магии, сколько удалось собрать. В первую очередь это книга историй, книга знаний и книга памяти о нас для тех времён, когда нас не станет, — в зале раздались недоверчивые шепотки. Не все верили в пророчества, но никто не выражал этого открыто. — Помимо прочего, книга превратилась в мощный артефакт, и эта мощь опасна. Если она попадёт в руки простого человека, ничего не произойдёт, если она попадёт в руки осознанного мага — ничего не произойдёт тоже, однако мы знаем, что не все наши братья и сёстры добросовестно относятся к своему и чужому дару, — грозно сказал старейшина. — Мы сообщаем вам: в ближайшее время книга останется под нашим, круга старейшин, строгим надзором, и её изучат великие мастера. После этого будет решено, где и как будет храниться книга чародеяний… до конца магии.