Книга чародеяний

— Ох уж эти мужчины, никогда не покажут, что у них на сердце. Сына чуть не потерял, а так глянешь — будто и не было ничего! Проклятьице-то слабенькое было, фройляйн, но старое, несколько часов — это предел, возблагодарите древнего духа и упрямство молодого господина… да, герр Клозе талдычит, что он вынослив, это так, но упрям больше — вы же знаете, фройляйн, что это важнее, когда имеешь дело с вредным колдовством.

Адель кивнула, радуясь, что ей не нужно отвечать, и внимательно слушая. Ингрид разобрала постель, предложила чистую одежду и принялась лихорадочно стирать пыль с подоконников, пока переодевалась гостья.

— Ни словечка, ни бровью не дёрнут, а на самом деле извелись все, только не покажут, видите ли, чтоб лишний раз не волновать. Гордые, они молчат иначе, а эти рыцари девятнадцатого века… вот они такие, сила нечистая, — ворчала Ингрид. Она была очень привязана к хозяевам, хоть и выражала это подобным образом. — И всегда были, даже при жизни госпожи… Жаль, вы её не застали, фройляйн, как бы было хорошо… Готовы? Хорошо, хорошо сидит. Это из моих запасов, к счастью, нашлось вам по фигуре. Сорочка-то она всего лишь на ночь, но тоже должно быть удобно, а то не сон, а чистое мучение. Вам, госпожа, надо что-нибудь?

— Нет, благодарю, — разлепила губы Адель. Ей в самом деле ничего не хотелось, а избавить её от собственных терзаний Ингрид не могла. Служанка, кипучая и энергичная женщина, коротко поклонилась и вышла, пожелав спокойной ночи.

Адель не подошла к окну, не осмотрела комнату и даже не глянула в зеркало — ей ужасно хотелось лечь. Отдёрнув высокий полог, она рухнула в постель и около часа лежала ничком без одеяла, одеревеневшая, замёрзшая и совершенно не сонная. Когда это странное состояние прошло, время было за полночь, но Адель так и не хотелось спать, что бы ни говорил Юрген. Он, конечно, был прав насчёт отдыха, но юная ведьма терпеть не могла считать овец, поэтому всегда старалась занять себя чем-то иным. И лучше — не мыслями… раньше ей приходилось успокаивать себя, теперь успокаиваться было незачем, но смутная тревога осталась. Адель ещё никогда не была спокойна наедине с собой.

Обычно в таких случаях она искала общества брата, но брата здесь не было, как и Мельхиора. Тревожить Юргена — глупо и неловко, Берингару нужно отдыхать, да и нечего ей сказать ему. Адель решила попробовать поболтать с Ингрид, но, выйдя из комнаты, столкнулась с очевидной проблемой: она не имела понятия, где эту самую Ингрид найти. Минутная боязнь одиночества победила приличия, и Адель зажгла слабенькое пламя на ладони и медленно пошла по коридорам чужого дома. Если спросят, скажет, что заблудилась или ходила во сне… Опасно, конечно, вести себя подобным образом в доме военных, но, как заметил Милош, магам лучше опасаться тех, кто на них не похож.

Дом был меньше, чем ей казалось поначалу. Точно не замок, скорее особняк, которых Адель не так уж много повидала в своей жизни. Больше всего жилище Клозе напоминало дом, в котором жила мадам дю Белле, но здесь не было ни светло-голубых тонов, ни обилия богатых безделушек, ни ковров: геометрическая строгость и ничего лишнего. Адель нашла приют в квадратной гостиной: здесь был холодный камин, несколько диванов, поставленных прямоугольником, резные панели на стенах и снова обилие книг. В этом доме любили читать… Заинтересовавшись, Адель подошла ближе. Лейбниц, Кант, переводы Декарта, трактаты по военной истории, неподписанные записки в кожаных переплётах — пронося ладонь с огоньком мимо этих томов, она зацепилась взглядом за соседнюю полку. Здесь стояли самые известные работы Гёте, увидевшие свет в конце прошлого века: «Страдания юного Вертера» и «Гёц фон Берлихинген». Адель пролистала обе книги. Пьеса о рыцаре её не удивила, в отличие от сентиментальных писем о любви. Конечно, в них говорилось не только о любви, но всё же странно — совершенно не вяжется с хозяевами дома.

Название «Книга песен» приглянулось ей более всего. Немецкий Адель понимала благодаря отцу, пусть и плохо, но кое-что могла прочесть. Стихи завлекли её скорее своими формами и окончаниями, чем смыслом, который оставался почти неуловим. Адель прислонилась плечом к деревянной полке и читала, как могла, водя над страницами ладонью с пламенем, стараясь не задеть ветхий переплёт. Ей показалось, что она не одна, но чуткий слух ведьмы не поймал ни стука шагов, ни скрипа половиц.

— Мне в хлеб и вино подсыпали

Отраву за каждой едой, — медленно прочла Адель, склонившись над выцветшими, много раз читанными строками. Её шёпот был тише шелеста этих страниц.

Одни своею любовью,

Другие своей враждой.

Но та, кто всех больше терзала

Меня до последнего дня,

Враждою ко мне не пылала,

Любить — не любила меня. [1]

Образы понравились ей, и Адель приняла позу поудобнее, перенеся вес на другую ногу. Можно было забрать книгу в постель, а потом вернуть, но ей не хотелось возвращаться в пустую спальню с голыми стенами и объясняться поутру, зачем, мол, она бродила по дому. Вряд ли кто-то сказал бы что-то против, и всё же Адель после каждого стихотворения обещала себе уйти и оставалась. Поэзия царапала её возродившееся сердце, и то, что она не понимала половины слов, только усиливало возбуждение чувств.

На этот раз шорох не послышался ей: краем глаза Адель увидела движение в центре комнаты.

— Кто влюбился без надежды,

Расточителен, как бог.

Кто влюбиться может снова

Без надежды — тот дурак, — негромкий ровный голос прочёл по памяти те строки, на которых остановился взгляд Адель. Она отлистала ровно три страницы с того момента, когда читала вслух.

Берингар полулежал на диване, укрытый одеялом, и задумчиво смотрел на неё. Адель ничего не сказала, и он продолжил так же тихо:

— Это я влюбился снова

Без надежды, без ответа.

Насмешил я солнце, звёзды,

Сам смеюсь — и умираю. [2]

Это Хайнэ, Адель. Кристиан Йохан Хайнрих Хайнэ, — сказал Берингар. — Когда первые стихи из этого сборника выходили в печать, мы все сходили с ума и стремились заучить их наизусть.

— И ты тоже? — не поверила она.

— Как видишь. Есть вещи, которых никому не избежать.

Адель вернула книгу на место, ещё раз проведя пальцами по истёршейся продольной ложбинке в центре корешка. Несмотря на отсутствие упрёков, она всё равно чувствовала себя, как застигнутая врасплох воровка.

— Я знаю, как это выглядит…

— Так, словно тебе не спится в чужом доме и ты ищешь компании, и находишь её среди книг. Не вижу в этом ничего предосудительного.

— А ты вообще-то спать должен! — Адель не могла больше терпеть такого отношения к себе: доброта пугала её, а прямолинейная вежливость была ещё хуже. — И никогда больше так не делать. Ты вообще понимаешь, что без тебя всё летит в тартарары? Тоже мне, ответственный!

— Не кричи, разбудишь Ингрид. Если тебе так хочется отчитать меня, можешь подойти поближе.

Лежащий мужчина в тёмной комнате, предлагающий подойти поближе — очевидная ловушка для юных дур, но Адель не считала себя таковой, и она знала Берингара: он не станет обманывать, к тому же раненый. С вызовом во взгляде она подошла и села, принципиально на краешек дивана, на котором он лежал. Вблизи следопыт выглядел хуже, чем раньше, но тёмной боли не излучал: выведенная порча оставляет следы на истерзанном ею теле, но изнутри больше не вредит.

— А вот и подойду. Ты меня слушал?

— Слушаю.