Книга чародеяний

X.

«Каждый маг должен знать, что делает, иначе злой заговор ничем не будет отличаться от рыночной перебранки за свежую капусту. К сожалению, довольно часто маг не имеет понятия, что делает, и не знает, что у него получится».

Книга чародеяний, заметки на полях.

***

Арман Гёльди спал и видел сон.

Он не сомневался, что спит, потому что помнил своё состояние перед виденьем — вялое, замедленное, именно что сонливое. Конечно, нехорошо вот так вот засыпать за столом, особенно когда ты в гостях и тем более — в гостях по важному делу, но ничего поделать он уже не мог. Когда Лаура подносила к губам бокал с выдержанным эльзасским, он пытался её предупредить, но не успел, а тут справа от него лицом об стол стукнулся Милош — Милош, который ничего пока не пил. Они даже не начали говорить, да что там, не принялись за закуски… Наместник, пусть это звание ему и не к лицу, оказался хитрой дрянью. Не настолько хитрой, чтобы Арман не заподозрил обманщика ещё с утра, но достаточно умелой, чтобы воспользоваться растерянностью группы и заранее настроить против них всю свою семью.

Арман спал и не боялся за писаря, потому что писарь был напротив него. Во сне, однако же был. Этот человек, чьего имени они так и не узнали, был единственным относительно светлым пятном в тёмной комнате. В самом углу, где обычно предпочитал сидеть, находился он, прямой и равнодушный, с книгой в руках. Писарь сидел и смотрел на Армана, Арман лежал и смотрел на писаря.

Во сне тоже можно думать, тем Арман и занялся. Дела шли не очень хорошо: наместник чем-то отравил их или наслал дурман, значит, не будет ни историй, ни гостеприимства. Плохо, что вышли из строя все трое, но писарь защищён множеством чар, а ещё может вернуться Адель… вряд ли она останется в доме Клозе на всю ночь, это совсем не в её духе. Остаётся только ждать подмоги или утра. Арман попытался пошевелиться и не смог, пришёл к выводу, что это точно дурман, злой сон или какая-нибудь сон-трава. Такое случается, когда во сне лежишь и не можешь сдвинуться с места, а ещё на тебя кто-то смотрит… Кто-то невидимый. В случае Армана это был писарь: его ведь всё равно что нет. Время тянулось мучительно медленно, и ему постепенно становилось страшно.

Это был не тот страх, который атакует с налёта, прошибает холодным потом и валит с ног, заставляет сердце колотиться быстрее. Это была долгая, хорошо продуманная пытка. Сначала он лениво осознавал, что спит и беззащитен, постепенно приходило осознание, что пошевелиться он тоже не может; ещё через какой-то неимоверно долгий срок Арман уверился в том, что у него свело все конечности и скоро они заболят, а он не сможет их даже размять. Не сама боль, но преддверие боли заставило его дышать чаще, не выходило и это: лёгкие застопорились, словно в механизм попала зловредная соринка, и воздух входил-выходил со скрипом, через раз. В грудине тоже тревожно заныло. Это всё ещё не боль, но он бы многое отдал, чтобы испытать её саму вместо неприятных предисловий к настоящему страданию. Было тихо. Арман закрыл и открыл глаза.

Крик рванулся из груди и не достиг губ: в следующее мгновенье над ним нависал господин писарь. Арман чуть не сошёл с ума, увидев над собой в чудовищной близости вытянутое осунувшееся лицо с бездонными глазами. Безразличный и немой, писарь ничего толком не делал — только смотрел, но Арману казалось, будто ему вводят иглы под ногти, настолько это было неприятно, настолько это хотелось прекратить.

— У… йди… — с трудом проговорил он. Писарь моргнул, давая понять, что слышал, и круто, по-совиному повернул голову, изучая спящего. Арман старался убедить себя, что ему только неуютно и немного странно, но было совсем не так. Взгляд писаря стал совсем живым: он бегал по прикрытому одеялом телу, ощупывая каждую вмятину и каждую выпуклость, и Арман чувствовал себя так, словно его препарируют заживо. Потом писарь отошёл от скамьи, заложив руки за спину, и медленно прошёлся туда-сюда.

Он думал. Но он не должен был этого делать.

Размышления на лице этого человека отпечатались довольно резво: Арман догадался, что он сначала наслаждался своей подвижностью, затем привыкал к ней, потом в нём пробуждался и угасал интерес к одному из своих неизменных охранников. Хотелось кричать от ужаса — заклятья спали, и писарь оказался совсем другим. Опасным! Самым опасным человеком для книги… вот о чём говорил Берингар.

— Ну-ка, ну-ка, — пробормотал писарь. Голос его, правда, был тусклым и унылым, но живость в глазах заставила Армана поёжиться, насколько он мог. На его глазах писарь взял запечатанную, замотанную ремнями и увешанную амулетами книгу и повертел её в руках. — Крайне любопытная, гм, вещица…

Ничего жуткого не происходило, но Арман уже не мог контролировать себя: он испытывал такой ужас, что непрошеные слёзы выжигали глаза. Его бы трясло, если б тело могло трястись, однако оно оставалось запечатанным в своей неподвижности, и недоделанные, какие-то неполноценные конвульсии причиняли только боль. Перед глазами то темнело, то светлело, дышать становилось всё трудней. Если бы кто-нибудь спросил Армана, как он себя чувствует, он бы признался, что чувствует себя умирающим.

Писарь ещё пару раз хмыкнул и попытался открыть книгу. Не вышло — нахмурился и стал изучать защищённый переплёт. Арман не мог понять, почему этот человек не может взломать защиту, но в то же время был несказанно рад этому: он был уверен, что либо писарь спятил, либо это больше не писарь. К этому моменту он напрочь забыл, что спит: слишком реалистичным казалось происходящее и слишком страшным оно было.

— Ага, — обрадовался писарь и подошёл к Арману. Взял за руку, не глядя в лицо, резанул по ладони маленьким ножичком и капнул кровью на печать. Вышло! Конечно же, у него вышло, ведь кровь Армана…

— Арман… Арман!

Он распахнул глаза и увидел подсвеченную ранним солнцем соломенную крышу. Тело прошило болью, когда Арман резко сел и отшатнулся назад, ударившись затылком об стену. Напротив, в углу, сидел господин писарь и пустым апатичным взглядом смотрел перед собой, держа на коленях плотно запечатанную книгу.

— Арман, пожалуйста, очнись, — тихонько стонала Лаура. Она трясла его за бок и… держала совсем близко ловец снов. Арман всё вспомнил. — Ты меня слышишь? Помоги, пожалуйста, мы должны спасти Милоша…

Арман слышал её, но слова не доходили ни до мозга, ни до сердца. Тяжело дыша, он забился в угол, подтянув к себе ноги, и неотрывно смотрел на писаря. Когда кошмар отступил, Арман соскочил с импровизированной кровати и, прихрамывая на обе ноги, которые кололо сотнями иголок, проковылял к писарю. Книга была закрыта — печатей никто не срывал. На ладони не было ни пореза, ни капли крови. Глаза писаря оставались безжизненно холодными, и всё, что он делал — дышал и моргал.

— Тебе приснился кошмар, нам всем приснился. Господин писарь в порядке, он же не спит, с ним ничего не могло случиться! Пожалуйста, Арман, — умоляла Лаура, и он наконец-то взял себя в руки.

— Ты права, — хрипло сказал Арман и не без усилия повернулся к писарю спиной. — Он же не спит… к счастью… они как знали, когда выбирали эти чары. Что ты говорила, Милош?..

— Мне нужно задержать ловец над головой, но он слишком вертится, — Лаура, вероятно, уже отсмотрела свой кошмар: её лицо опухло от слёз больше, чем обычно, а волосы растрепались после сна. Света снаружи не хватало, и Арман перетащил свечу, сразу поняв, в чём проблема. Милош действительно метался по скамье, и Лаура ни одной рукой, ни двумя не смогла бы его удержать.

Арман опустился на колени рядом и молча обхватил ладонями лицо Милоша, чтобы тот угомонился. Не то чтобы это помогло — друг отчаянно замахал рукой и, кажется, кого-то треснул, но никто и не обратил внимания: Арман вцепился в него железной хваткой и отстранённо думал о писаре, оставшемся в углу, а Лаура ворожила. В этот раз было недостаточно повесить амулет над ложем спящего. Девушка держала его точно надо лбом, слегка покачивая, и шептала слова, то напевая их, то растягивая, то проговаривая быстро-быстро. Плетёный ловец — колечко из веток, травы, волос и заговорённых лент, украшенное сухими ягодами, цветами и бусинами — качался над головой Милоша вперёд и вверх, вверх и вбок, вверх и назад, вверх и в другую сторону, вверх и вниз. На словах «уходи, уходи, больше злобу не пряди» ловец поднимался сильно вверх и опускался совсем низко, и самая последняя бусинка легонько касалась лба.

— Нет, — застонал Милош. Он никак не желал просыпаться. Арман посмотрел на Лауру: та вспотела и сильно побледнела, держалась одной рукой за стену и другой продолжала упрямо раскачивать амулет.

— Уходи, уходи, свой кошмар не городи… — пришёптывала Лаура. — Не пригреем на груди… скоро утро впереди… уходи…

— Не надо…

Арман почувствовал, что что-то изменилось, и отпустил его. Очень вовремя: в следующую секунду Милош подорвался, едва не стукнувшись головой о локоть Лауры, и завертел головой, пытаясь понять, где находится.