Книга снов
Шрифт:
Портрет пианистки. Клары Шуман.
Постер «Роллинг стоунз».
И маленькие бутылочки с песком и землей.
Я встаю: под каждой бутылочкой лежит записка. Это земля с тех мест, где она бывала.
Я беру листок светло-голубой бумаги с письменного стола Мэдди и быстро записываю все, что вижу в комнате. Потом слышу шаги. Эдди стоит на пороге, она держит в руках пустую коробку из-под фруктов.
– Привезем ей частичку ее самой, как думаешь?
Мы складываем в коробку книги и бутылочки с землей из Шотландии, Австралии, из Центрального парка в Нью-Йорке и из Парижа, я аккуратно сворачиваю
Под конец я забираю еще и подушку Мэдди.
– Очевидно, ей нравится фортепианная музыка, маленькие красивые вещицы из природных материалов и однозначно – голубой цвет, – говорит Эдди.
Она стоит, прислонившись к двери.
– Еще ей нравится дружить, хотя друзей у нее не много, – продолжаю я.
Мэдди кажется мне близкой и далекой. Но теперь я хотя бы знаю, что она любит кокос и тайком читала Джона Ирвинга[38]. Что она предпочитает русских композиторов итальянским, что ей нравится синий цвет, что она классифицирует книги, но не природу. Она любит все, что связано с деревьями: листья, кору, сучки. Я нашел фотографию, на которой она смотрит на себя в зеркале, и на этом фото я вижу Мэдди такой, какой она могла бы стать.
Я хочу при этом присутствовать. Хочу видеть, как она станет той Мэдди, которой может быть. Я хочу видеть любую женщину, которой она станет. Пока мне не придется уйти.
Рядом с ней я буду тем мужчиной, каким могу стать.
Без нее я не я.
– Друг мой, теперь и ты пополнил ряды несметного множества мужчин, живших до нас, которые могли противопоставить любви лишь собственную жизнь. Мои поздравления, – слышу я меткое замечание Скотта.
Мы с Эдди выносим из дома семь коробок, больше не помещается в машину. Линда пожимает Эдди руку, обнимает меня.
– Они были одним целым, Сэмюэль. Они были разными, но своей неодинаковостью подходили друг другу. Есть такие люди, семейные. Есть и другие…
Она обрывает свою мысль.
Дом Мэдди смотрит нам вслед.
Потом мы проводим всего пятнадцать минут в Нью-колледже. В галерее вокруг внутреннего дворика прохладно. Огромный дуб отливает серебром в вечернем свете. Я представляю, как Мэдди тихо говорила с ним или сидела под кроной этого дерева и думала о чем-то.
Я тоже сажусь.
– Мэдди, – спрашиваю я. – Что ты ищешь?
Я закрываю глаза, прикасаюсь ладонью к стволу.
Ищет ли Мэдди чего-то? Да.
Выход?
В каком направлении?
Из одного одиночества в другое, которое, как ей кажется, будет окружать ее в жизни? Или она хочет убежать прочь, к своей семье? Быть с ними в том месте, на существование которого все мы надеемся, но не знаем, существует ли оно на самом деле?
Я подбираю несколько опавших больших дубовых листьев. Я принесу их Мэдди. Может быть, этому дереву удастся заманить ее обратно?
Мы идем в паб «Орел и дитя», который разместился в белом доме на улице Святого Эгидия, тут все как в пещере и удивительно маленькая барная стойка. Майфони Кук тоже уже подошла и заказывает для нас чай.
Я рассказываю о Мэдди. О несчастном случае. О коме. И
о том, что гораздо проще вернуть человека, когда его окружают вещи, которые он любит. Библиотекарша делает большой глоток чая и подзывает официанта.– Оливер, принеси, пожалуйста, джин, – заказывает она. – И пожалуй, лучше двойной.
Она сжимает руки. Потом начинает рассказывать:
– Еще маленькой девочкой Мэдлин ходила в библиотеку. Ей нравились истории, особенно про девочек, которые спасали себя сами. Например, «Голодные игры»[39] или «Пеппи Длинныйчулок»[40]. Никаких историй о принцессах.
Миссис Кук сообщает, что Мэдлин больше нравятся кошки, чем собаки, синий цвет – больше, чем зеленый, что родители ее очень любят – любили, исправляется она и плачет, но почти без слез, только вытирает глаза носовым платком и залпом проглатывает свой двойной джин.
Еще миссис Кук рассказывает, что Мэдди любит французский яблочный пирог – тарт Татен.
– Однажды она прочитала о нем в какой-то французской поваренной книге. Он готовится «наизнанку», с корицей и карамелью, карамелью с морским соленым бретонским маслом.
Она так и сказала: «наизнанку» и «морским соленым», и в этот самый момент я понял, что не хочу остаться без Мэдди. Больше никогда. На всю жизнь.
– Можно мне приехать к ней в Лондон? – спрашивает миссис Кук. Я киваю и смотрю на Эдди. Без нее все это просто не состоялось бы.
– Да, – отвечаю я. – Приезжайте. Приезжайте скорее. Мэдди очень одиноко.
– Нет, дорогой мой! – говорит Майфони. – У нее же есть ты.
И в этот момент я не знаю, куда деть глаза – от счастья и боли.
Но у меня есть еще один вопрос.
– Скажите, а что Мэдди нравилось больше всего? Может, что-то она хотела получить?
Майфони Кук задумывается. И наконец отвечает:
– Пижамную вечеринку.
День 35-й
ГЕНРИ
Когда-то я был в начале жизни.
Когда-то я был бессмертным. Теперь я мертв или почти мертв.
Все верно, это правда: я почти мертв.
Я лежу на спине под фонарем, а мое же сердце выталкивает из меня кровь большими толчками.
Левой рукой я ощупываю асфальт подо мной, а потом прошу молодого человека, который недоверчиво смотрит на меня, снять с меня часы и держать их перед моим лицом. Я хочу точно знать, когда пробьет последний час. Я хочу знать, когда умру, в конце этого серого дня.
Без Эдди жизнь потеряла все краски, ритм. У меня такое чувство, будто последний светлый октябрьский день превратился в один долгий серый день.
Я провел этот долгий мрачный день в поисках правды. Мир тогда казался мне слишком изменчивым, он словно мерцал, и за этим мерцанием скрывалось нечто иное.
Возможно, все дело в алкоголе.
Если я задерживался в Лондоне в ожидании спасительного нового заказа, то мне казалось, будто я подыхаю в клетке большого города. Я много пил, и, когда встречался в эти угарные ночи с женщинами, которые давали мне понять – то напористо, то тактично, – что я могу провести у них ночь, расслабиться, я не шел с ними.