«Книга Всезнания»

— Мукуро, иди скорей к огню! — увидев на краю опушки иллюзиониста, крикнул Савада. Намокшая местами рубашка Тумана Вонголы явно нуждалась в сушке, а знавший по собственному опыту, как холодно ночью в горах в мокрой одежде, парень не мог проигнорировать этот факт.

— Десятый босс Вонголы проголодался и решил обобрать окружающих? — съязвил счастливый обладатель будущего ужина.

— Ты промок… — стушевался Тсуна, но Мукуро, не желавший простудиться, его приглашение всё же принял. Язвить боссу и делать глупости ради того, чтобы ему насолить — вещи разные, а дураком Туман Вонголы никогда не был. Равно как никогда он не ставил свои интересы ниже желания причинить боль боссу ненавистной мафии.

— А ты всё же хочешь рыбки, — хитро глядя на Саваду, протянул усевшийся поближе к костру, но подальше от коллег фокусник.

— Мы все голодные, — пожал плечами Тсуна, и иллюзионист раскуфуфукался. Протянув боссу нож и рыбу под удивленные взгляды мафии, он пояснил:

— Неплохо иметь десятого босса Вонголы в должниках!

— А может, тебе просто лень самому разделывать добычу? — хмуро поинтересовался Гокудера, попав в цель. Впрочем, слова Мукуро не были ложью — они лишь дополняли его нежелание готовить рыбу самому.

— Кто знает, — загадочно ухмыльнувшись, ответил он, а Савада, забрав добычу и нож, горестно вздохнул.

— Я же не умею готовить! Я всё испорчу!

— А я умею, — вмешался в разговор Такеши. — Мукуро, Тсуна запросто может оставить от твоего улова лишь десятую часть, так что давай лучше я займусь рыбой. Нож я тебе потом верну, обещаю.

— Сын владельца суши-бара наверняка должен готовить лучше бесполезного мальчишки, живущего за юбкой матери… — протянул иллюзионист, всё еще не простивший утренних слов Савады. Тот вжал голову в плечи и уставился в огонь, словно желая провалиться сквозь землю.

— Да ладно, просто не каждому это дано! — рассмеялся Ямамото, кладя перед собой найденную у реки «разделочную доску» — довольно большой и почти плоский камень.

— Или просто Савада не привык к физическому труду…

— Мукуро, ты нарываешься на драку! — возмутился Хаято, а Тсуна, поймав подскочившего друга за руку и потянув его вниз, затараторил:

— Да ладно вам, не ссорьтесь. Просто Мукуро злится, не надо впадать в крайности, Гокудера! Давайте лучше о рыбе поговорим! Мукуро, так можно ею займется Такеши?

— Раз уж босс оставит своих подчиненных без ужина, если возьмется за их спасение, другого выхода нет, — косясь на него, ответил иллюзионист. — Да и мне питаться тем, что выйдет из твоих попыток самоутвердиться, не хочется. Вперед, мечник, покажи боссу мастер-класс. Хотя вряд ли это ему поможет…

— Мукуро!.. — Хаято снова подскочил, но был опять усажен на место, а Такеши начал разделывать рыбу, насвистывая какую-то популярную мелодию.

Рёхей пустился в пространные размышления о том, где вообще Реборн мог спрятать подсказки, и Гокудера вскоре вступил с ним в оживленный диалог, а вот иллюзионист был подозрительно тихим и как-то странно косился на Саваду. Просто он понимал, что с Тсуной что-то не так, а вот что — не мог даже представить, и это злило. Ведь Рокудо Мукуро ненавидел чего-то не знать, а особенно — не понимать, чего можно ожидать от людей, которых он, несмотря ни на что, всё же подпустил к себе довольно близко… Сам же Тсуна активно участвовал в беседе друзей, делая предположения, которые гениальностью не блистали, и сбивая этим иллюзиониста с толку.

В целом вечер закончился довольно неплохо, рыба была приготовлена отменно, но утолить голод парней до конца не смогла, и потому было решено на следующий день устроить пару ловушек, чтобы поймать дичь. Также парни решили по возможности делать в процессе поиска подсказок запасы ягод, складывая их в пару фляг, ведь о воде можно было не сильно беспокоиться, и даже без двух сосудов парни сумели бы свободно обойтись. Обязанности же распределены были таким образом: на Такеши возложили готовку, на Тсуну — сбор хвороста, разведение костра и его поддержание, а также просушку вещей, если они промокнут за день, и поиск растительной пищи, Мукуро вызвался создать ловушки, а Рёхею с Гокудерой было поручено расставить их, а также заняться ловлей рыбы в следующий раз. Составив еще и график дежурств, по которому Савада должен был сторожить костер и сон друзей вторым, сразу после Гокудеры, парни улеглись спать, но холод, нервная обстановка и абсолютная неизвестность впереди потворствовали бессоннице, а потому лишь Рёхей заснул буквально сразу. Однако, когда настала очередь дежурства Савады, не спали лишь он и находившийся на посту Гокудера, поэтому, заняв место у костра, Савада облегченно выдохнул. Обещанная Лией на вечер неприятность так и не произошла, но интуиция с каждой секундой всё громче говорила о том, что она уже не за горами, и потому в воцарившейся тишине парень мог спокойно обдумать ситуацию, не переживая о том, что будет, если неприятность эта будет иметь не физический, а мистический характер, и друзья ее не увидят… в отличие от него самого.

Пламя костра мерно дрожало, разгоняя ночную мглу. Неровное оранжевое сияние вырывало из нее неестественно-умиротворенные, расслабленные лица парней, отчего-то казавшиеся по-детски наивными, чистыми, светлыми. Ни нахмуренных бровей, ни залёгших на лбу морщин, ни напряжённого выражения лица, ни желваков, ходящих по щекам, ни даже улыбок, призванных успокоить окружающих, — на них не было ничего, что обычно присуще взрослым людям, и от того они казались детскими. А может, казалось по-детски забавным то, как парни спали: громкий храп Рёхея, спавшего на спине, раскинув руки в стороны и открыв рот, заставлял Тсуну улыбаться; свернувшийся калачиком Ямамото, с уголка приоткрытых губ которого периодически капала слюна, заставлял его улыбаться еще шире; а Гокудера, долго и упорно ворочавшийся и проверявший, как там босс, наконец задремал на животе, положив щеку на ладони и смешно надув губы, что вообще вызвало у Савады бесшумный смех, равно как и редкие всхрапывания курильщика, порой сменявшиеся несвязным бормотанием и попытками то от кого-то отмахнуться, то кого-то лягнуть. Мукуро же спал на спине, сложив руки на животе, причем Тсуне казалось, что он в любую секунду может подскочить и вступить в бой — несмотря на расслабленное, отрешенное выражение лица, иллюзионист казался готовым отбить атаку, и у Тсуны даже мелькали подозрения, что тот вовсе и не спит, однако иногда тот тихо всхрапывал и смешно морщил нос, а на такое Туман Вонголы в бодрствующем состоянии никогда бы не пошел. По крайней мере, так казалось его Небу, Саваде Тсунаёши.

Ночные шорохи, крики сов, треск огня и храп друзей наполняли пугающую ночную тишину живыми, успокаивающими звуками, и наблюдая за бликами алого пламени на лицах друзей, Тсуна невольно улыбался, забыв о тревогах и надеясь, что ничего страшного всё же не произойдет. Вот только судьбе наплевать на желания смертных.

— Доброй ночи, — вдруг раздался у парня за спиной очень тихий, словно испуганный женский голос. Это не был голос Лии: итальянка всегда говорила громко и уверенно, немного печально, но чаще всего с сарказмом или иронией, а еще ее голос был немного хриплым и обволакивающим. За спиной Савады же стояла молодая девушка с очень звонким, но тихим голосом, дрожащим так, словно она была в ужасе.

Тсуна вскочил и обернулся… Шаг назад. По спине стройным маршем прошла армия мурашек, а холодная испарина выступила у парня на лбу. Он потянулся к дубинке, лежавшей у костра, но ночная гостья, заметив это, тут же попятилась назад и затараторила:

— Нет, пожалуйста, не надо насилия! Я пришла к Вам на помощь! То есть, Вам, конечно, она, может, и не нужна, но Лия сказала, что надо Вас проведать, потому я здесь… Савада-сан, я Страж, пожалуйста, не надо нападать…

Тсуна замер. Его пальцы застыли в паре сантиметров от оружия, но теплого мертвого дерева так и не коснулись. Парень сглотнул, отгоняя от себя страх, но не в силах его победить.

— Ты кто? — одними губами спросил он, а девушка остановилась и, сделав глубокий реверанс, представилась:

— Ребекка Клеман, я Страж Книги Всезнания, один из трех. Лия не рассказывала о нас, потому что Вы не спрашивали, но она не одна — нас трое, и мы вместе составляем Стражу. Я Вас очень напугала своим видом, да?..

Тсуна тряхнул головой и нехотя осмотрел фигуру, освещенную пламенем костра. Гокудера бы задался вопросом, почему свет отражается от невидимого живым существам объекта, неспособного взаимодействовать с окружающими предметами, но он ночную гостью не видел, а потому задать этот вопрос не мог. Тсуне же он в голову попросту не пришел. Зато ему пришла в голову мысль, что не напугать своим появлением такое существо не могло.

Пламя костра яркими вспышками очерчивало невысокую изящную худощавую фигуру девушки лет семнадцати, одетую в белое нечто, смутно напоминавшее то ли средневековую нижнюю рубашку, лишенную каких-либо украшений, то ли рубище. Светлые волосы едва доставали до плеч, и очевидно было, что срезались они не парикмахером: пряди были обрезаны ступенями, причем «цирюльник» не позаботился о том, как будет выглядеть его «клиент». Но самым жутким в девушке было даже не это. Соломенные пряди местами покрывала алая жидкость, застывшая и превратившаяся в коричневую корку. Белое рубище местами было алым, местами кровь уже засохла, а местами она прямо на глазах просачивалась сквозь толстую плотную ткань и срывалась вниз тут же исчезавшей рубиновой каплей. Платье казалось целым и скрывало раны, но в их наличии сомневаться не приходилось, причем не только из-за кровавых пятен, ведь шею, руки и босые ступни девушки покрывали рваные раны, явно нанесенные почти не заточенным ножом, а губы ее были разбиты в кровь. Ночная гостья могла бы показаться красивой, если бы не ссадины на левой скуле, почти черный синяк на правом виске и выражение панического ужаса на миловидном лице с очень мягкими, изящными чертами. Было заметно, что некогда эта девушка очень заботилась о собственной внешности, и бархатная кожа, шелковистые волосы и аристократическая худоба могли бы очаровать многих… если бы не были обезображены. Судорожные движения словно мечтавшей слиться с землей девушки стали заменой некогда плавных, грациозных; миловидное личико искажала гримаса отчаянья, ужаса и боли; раны окрашивали белое одеяние в алый и рвали молочно-белую кожу на лоскуты, свисающие мерзкой, сочащейся сукровицей бахромой. Она прижимала к груди искалеченные руки и мелко дрожала.