Код бикини. Часть 2

Мужчины шли по набережной. Вдали слышалась смутно знакомая мелодия. Постепенно Алик распознал разудало исполняемый полонез Огинского.

– О!
– Загребский поднял палец.
– Нам повезло - шар-манщик нынче при исполнении.

– Это ее бойфренд?

– Хахаль залетный, - с некоторой завистью пояснил Загребский.
– Он когда в Германию наезжает, у нее остана-вливается. И что она только нашла в этом рыжем?

– Кто бы говорил о рыжих, - хмыкнул Алик.

– Ты таких рыжих еще не видел, - уважительно сложил губы Загребский.
– Я по сравнению с ним просто блондин сявый.

– Флейтист Краузе тоже был рыжим. Какой-то рыжий заповедник.

– Ничего удивительного, - назидательно сказал Загребский.
– Не забывай, что мы в Баварии. Здесь рыжим быть так же естественно, как в Турции - брюнетом. Но нас, все же, интересуют не рыжие мужики, а их спутницы.

Вскоре обнаружился источник звука. В портале моста через Регниц стоял невысокий человек с зеленым от слившихся воедино веснушек лицом и красной, как у гнома, бородой. Он был одет в армейскую ушанку с темным пятном от кокарды и камуфляжную куртку с надписью "Селигер 2011". На плече у него висел видавший виды перламутровый "Вельтмейстер". Поросшие рыжим пухом пальцы бойко нажимали на пожелтевшие, словно проку-ренные зубы, клавиши, крепкие руки привычно растя-гивали вылинявшие меха. Бородатый старательно вел мелодию, переключая регистры при каждом рефрене. Перед ним стоял раскрытый потертый футляр. Его малино-вое калошное нутро было усеяно разнокалиберными моне-тами и скомканными цветастыми банкнотами.

Бородатый завершил бессмертный полонез протяж-ным мажорным аккордом, поставил аккордеон на скамей-ку и закурил. Дымя сигаретой, он маленькими свиными глазками прощупывал поток туристов.

Загребский издали приветственно помахал рукой.

– Здорово, брат!
– картаво откликнулся рыжий аккор-

деонист.

Они на самом деле походили на братьев, только у Загребского борода вилась мелкими кольцами словно у ассирийского царя, а у уличного музыканта была короткой и острой, как лезвие саперной лопатки.

– Какими судьбами, брат? Что это за голубь при тебе?

– Высокого полета голубь, - Загребский поднял палец.
– Журналист московский.

– Великолепно!
– гармонист энергично потряс Алику руку.
– Давно вы из России, товарищ?

В его зычном голосе явственно звучали модуляции, заимствованные у забравшегося на броневик Ильича.

– Как там на родине?
– продолжал сыпать вопросами бородач.
– Бурлит страна перед выборами? Каковы настро-ения?

Алик не успевал отвечать. Впрочем, гармонисту требо-вался не столько собеседник, сколько аудитория.

– Да-да, товарищ! В России всегда был дух бунтар-ский. В этом и сила ее. А здесь все не то. Все, что сегодня делают в так называемом цивилизованном мире - типичное не то, хоть убейте. Взять хоть "захвати Уолл-стрит". Захватили? Победили? Ни фига подобного. Пошумели без-дельники и разошлись. А рабиновичи сидят у окошек на этой самой Уолл-стрит, смотрят на них сверху, поплевы-вают, посмеиваются и денежки считают. А с чего вся эта веселуха началась? Ты не думай, я чужих глупостей насчет ипотечного кризиса и финансового пузыря повторять не буду. Дело в другом. Просто нью-йоркские евреи нарушили одно из главных пацанских понятий - дела делай, но и в общак отстегивай. Ситуация классическая - жадность сгу-била пейсатых фраеров. А скупой, как известно, платит дважды. Хотя им по барабану - хоть дважды, хоть четырежды. Вот они, типа, заемщикам долги списали. Ну да, старые списали, а новые выписали. У них ведь главный принцип какой? Человека в долг посадить и вытянуть из него по максимуму. А когда брать с него уже нечего, то остальное можно и простить. Все вокруг говорят исключи-тельно о деньгах - президенты, премьеры, попы, правоза-щитники... Эпоха прагматизма! Матерые проститутки на фоне политиков - романтические барышни. Любая прези-дентская речь, поповская проповедь, интервью с модным режиссером все - о деньгах. Когда-то защитники в суде, все эти Плевако и Кони, взывали к вечным ценностям, к мора-льным принципам, к заповедям божьим. А сейчас судья торгуется с адвокатом о сумме залога, как шлюха с клиен-том. Человеческая жизнь так же ни хрена не стоит, как и правильные слова по телевизору. Маклеры ходят по домам и на голубом глазу предлагают застраховать жизнь. Челове-ческую жизнь! Это особенно смешно. Изумительная чушь. Смысл любой страховки в чем? В том, что если что-то испортится, то можно купить новую вещь взамен сломанной. Но разве можно купить за деньги жизнь? Нет. Но зато ее можно продать. В этом специфика самого ходо-вого товара на свете под названием "жизнь" - его можно продать, но нельзя купить. И когда продавцов становится слишком много, человеческие жизненки обесцениваются. Весь мир начинает жить, как на Востоке. Там ведь как? С одной стороны - древняя культура, пирамиды, папирусы, наскальная живопись, а с другой - сплошная первобытная дикость. Для них человека убить - что муху прихлопнуть. Взять хоть "арабскую весну". Ей-богу, смешно. Положили тьму народа - и что? Да ничего. На Западе считают потери в долларах, а на Востоке - в трупах. У тех продают, у этих убивают, вот и вся разница. По-человечески я понимаю и тех, и других. И мусульман, которые мочат друг друга только потому, что одни сунниты, а другие шииты. И европейцев, которые сдуру, по-быстрому, объединились, как мухи на лету для случки. Но что толку? Бедные ведь, в основном, или ленивые, или дураки. Вот богатые и решили их еще больше ободрать. Только полный идиот верит в то, что богатые - это развращенные циники, а бедные - невинные агнцы. На самом деле, пролетарии - те еще сволочи хитрожопые. И воротилы, ясный перец, тоже не идиоты. Короче, в итоге не получилось ни у тех, ни у других. Богачи не получили ожидаемого сверхбабла, а ушлым босякам не прокатило на дармовщинку пристро-иться у толстосумов в теплом подбрюшье. Статус-кво остался неизменным: кесарю - кесарево, а слесарю - слеса-рево. Правда, есть еще разновидность бедных, которые шибко умные. Этим тяжелее всего. Но ведь они сами и виноваты. Делом надо заниматься, а не на митинги ходить...

– Ты ведь тоже не от хорошей жизни на заработки ездишь...
– Загребский безуспешно пытался прервать моно-лог рыжего гармониста.

– У меня все пучком! В дойчланде я на одном Огин-ском в полном шоколаде. А в России я потомственный интеллигент. Мой папа на Лубянке служил. Только не надо трепаться про кровавую гэбню. Он в аналитическом отделе трудился. Ты не думай, не такие уж там дуболомы сидят. И я не такой уж дурак. Я, между прочим, кандидат наук. Просто в нашем КБ из-за санкций временные трудности с финансированием, вот я и рванул к фрицам на заработки. А как гособоронзаказ поступит, тут же вернусь. Здесь меня уважают. Однозначно уважают. Да иначе и быть не может. Немчура живет с чувством исторической вины. А мы -страна-победительница. И потому власть у нас должна быть крепкой и незыблемой, как чугунный рельс. Кто и когда в России по закону жил? Это не наш стиль. Только слабаки власть за просто так отдают. Мало ли что президентский срок закончился - и один, и другой, и третий. А как же историческая целесообразность? Мы ж не зануды какие, чтоб все тупо по букве закона. Наши национальные традиции выше каких-то там конституционных заморочек, они от народа идут! Законы должны отражать народный дух, а не наоборот. Народ неправ не бывает, ты понял?! Народ по понятиям живет, а не по методичкам из Минюста. Вот я и говорю, что все здешнее - не то. Делом никто не занимается, оттого и кризисы. Взять, к примеру, Америку. Обхохочешься. Там президента выбирают каж-дые четыре года, и победитель так выкладывается за предвыборную кампанию, что первые два года только в себя приходит. А вторые два - готовится к новой гонке. Хотя все эти выборы - сплошная фикция. Все куплено - что у них, что у нас. От и до. Взять хоть футбол. Смех, да и только. Договариваются за бабки, а потом мяч для отвода глаз катают перед лохами...

– Стало быть, ты футбол не смотришь, - Загребский тщетно пытался вклиниться в словоизвержение краснобо-родого.

– Я-то? Смотрю конечно. Какой интерес? Очень простой - я же не знаю, кто кого купил, поэтому интрига сохраняется. Ты же в театр ходишь? Программку читаешь, в краткое содержание вникаешь и заранее знаешь, кто кого в каком акте замочит и кому в финале героиня даст. Знаешь, а все равно смотришь. Чтобы быть в курсе сюже-та, не обязательно Софокла в подлиннике изучать. Вот и футбол - такой же спектакль. А голосовать я при любом раскладе буду за Вована и его пацанов! О чем разговор, брат! Кто еще пиндосов приведет к общему знаменателю, если не он? Они же там, в Госдепе, спят и видят, чтобы Россию развалить. Опять-таки, кто жидов в узде удержит? Кого за границей - в опале, кого дома - за колючей, а кого, хоть и на воле, но на коротком поводке. Пусть хоть на два-дцати яхтах рассекает по Южной Атлантике, но помнит, гадский потрох, под кем ходит. И получается куда как наглядно! Принцип прост и неизменен: бабло греби, но и в гособщак не забывай отстегивать. И главное - хлебальник на власть не разевай, это святое...

Рыжебородый прикурил новую сигарету.

– Красиво излагаешь, - сказал Загребский с иронией.
– У вас в России все так думают или это твоя частная точка зрения?

– Что значит "частная точка зрения"?
– возмутился краснобородый.
– Частный случай - это как раз ты. Эмигрантишко, отщепенец, человек второго сорта. Дриснул, как крыса с корабля, обменял родину на колбасу и пиво. Что у тебя есть за душой, кроме занюханной "частной точки зрения"? А я - часть монолита, плоть от плоти великой страны! Как в песне: "За нами Россия, Москва и Арбат". Я и есть тот самый народ, который не бывает неправ, понял? Ни хрена ты не понял...

Гармонист, наконец, выдохся и замолчал.

– Как вообще жизнь?
– миролюбиво спросил Загреб-ский.
– Стана тебя до сих пор привечает?

– Куда она денется, - хвастливо проворчал красноборо-

дый гном.
– Я ж в койке любому фрицу сто очков форы дам. За мной бабы по пятам ходят - что в русланде, что в дойчланде...

– Она все так же в пекарне работает?

– Вон ее пекарня, - гармонист недовольно дернул бородой в сторону реки.
– Как с ума сошла с этой лодкой дурацкой. Чуть день свободный - весло под мышку и впе-ред...

Под плотиной в облаках пара двигались фигуры бай-дарочников. Они закончили тренировку и складывали лод-ки в эллинг. Одна из спортсменок сняла шлем, и ее волосы слипшимися прядями упали на плечи. Девушка что-то невнятно прокричала и помахала рыжему рукой. Шум воды, льющейся через плотину, заглушал все звуки.

Алик отошел в сторону и сказал в телефон несколько слов. Гармонист бросил окурок, притопнул, согреваясь, ногами и вскинул на плечо потрепанный "Вельтмейстер". Пальцы привычно пробежали по ладам, и над густо парящей водой снова поплыл полонез Огинского.

Спортсмены, заперев эллинг, потянулись в раздевалку. Через минуту на причале появилась Мила. Она получила от стоящего у парапета Алика утвердительный кивок и вслед за последней байдарочницей скрылась за железной дверью.

Мила вернулась к "опелю" через полчаса. У нее были мокрые волосы и хмурое лицо.

– Поехали, - сказала она сердито и сильно стукнула

дверцей.

– Опять облом?
– сочувственно спросил Загребский.
– Я так и думал.

– Это почему же?

– Станка всегда была природным человечком. И воду всю жизнь любит - то плавает, то байдарит...