Когда она влюбляется

Я прижимаю холодный стакан ко лбу. То, что я сейчас обдумываю возможные последствия убийства жениха Джеммы, просто охренительно.

Дамиано берет трубку на третьем звонке. — Рас.

— Извини, что прерываю медовый месяц.

Они сейчас на Мальдивах, на маленьком частном острове, в отеле только они.

— Все в порядке, Вэл дремлет. Как дела?

— Мне удалось убедить Гарцоло позволить мне быть охраником Джеммы, пока я здесь.

— Как тебе это удалось?

— Вывел из строя другого парня.

Он хихикнул. — Молодец. Гарцоло уже познакомил тебя со своей командой?

— Да, я ужинал с ними вчера вечером. В ночь моего приезда он был не слишком доволен, но с тех пор он стал мистером гостеприимства. Повел меня в свой ресторан, La Trattoria.

— И?

— Все они были четко проинструктированы, чтобы не отвечать ни на какие мои вопросы. Я не получил от них ничего, кроме громких слов о том, как хорошо идет их бизнес.

— Хм. Может быть, ему было легко убедить его позволить тебе быть водителем Джеммы, потому что он не хочет, чтобы ты разнюхивал о его бизнесе. Он думает, что таким образом займет тебя.

Я нахмурился. Дамиано прав. Я должен был подумать об этом. — Черт, возможно, ты прав.

— Меня это не удивит. Он был достаточно хитрым на Ибице. Тебе нужно найти сторонний взгляд на ситуацию в Нью-Йорке. Ты встречался с контактным лицом Кала?

— Встречаюсь с Оррином завтра утром.

— Хорошо. Узнай, что ты можешь от него получить. И не стесняйся его подсластить.

— Я дам тебе знать, как все пройдет.

— Хорошо. Есть какие-нибудь версии по ситуации с Джеммой?

— Пока ничего.

— Ты должен спросить ее об отце. Наполетано сказал, что подслушал ее разговор о том, что Гарцоло нужен этот брак, так что она может что-то знать.

Я почесал подбородок. Да, когда мы в последний раз затрагивали эту тему, все закончилось катастрофой.

Я уже собираюсь сказать Дамиано, что считаю это плохой идеей, но останавливаю себя.

По позвоночнику пробегает неприятное чувство. Неужели я ставлю под угрозу свои усилия, боясь расстроить Джемму?

Я должен своему боссу больше, чем это.

— Хорошо. Посмотрю, смогу ли я что-нибудь от нее узнать.

Мы положили трубку, я потягиваю свой напиток и прихожу к выводу, что мне нужно взять себя в руки. Я здесь по приказу Дамиано. Я должен иметь ясную голову. Мне нужно сосредоточиться на своих реальных приоритетах, в которые не входят игры с Джеммой. Если Гарцоло пронюхает, что я уже скомпрометировал его дочь, никакие угрозы не заставят его разрешить мне остаться. Он отчаянно хочет, чтобы его клан соединился с Мессеро, это очевидно. Он не станет со мной мириться, если увидит во мне угрозу этому.

Эта сделка с американцами очень важна. Это наш первый серьезный шаг с Дамиано в качестве главы Казалези, и наши люди будут следить за тем, как все сложится. Я не хочу, чтобы у кого-то оставались сомнения в том, что Дамиано - именно тот лидер, который нам нужен.

Я помню тот момент, когда понял, что у него все получится. Это было почти десять лет назад. Никто, черт возьми, никто не разговаривал со мной после того, что случилось с Сарой. Я был просто оболочкой человека. Разбитый, злой, разрушительный. Ее предательство вырвало мне сердце. Я неделями не выходил из своей квартиры.

Дамиано был единственным, кто вытащил меня из пропасти. Он был единственным, кто хотя бы попытался. Он видел, что я не вижу и не могу видеть будущего для себя, и передал мне свое видение. Я верил в него долгие годы, прежде чем начал верить в себя.

Я допиваю виски и с тихим звоном ставлю стакан на тумбочку.

Я должен быть лучше, чем сейчас, и сосредоточиться на работе, а не размышлять о вмятине, которую тело Джеммы сделает в моем матрасе. Есть причина, по которой я держал всех женщин после Сары на расстоянии вытянутой руки. Я уже много лет не позволял себе отвлекаться от важного, и не собираюсь начинать это делать сейчас.

В кафе " Poet's Cafe", где я встречаюсь с Оррином Петраки, я прихожу в восемь пятнадцать. Оно закрыто, несмотря на табличку на двери, гласящую, что оно открывается в восемь.

Я раздраженно хмыкаю, и перед моим лицом материализуется белое облачко. На улице минус десять градусов, или, как говорит приложение на моем телефоне, четырнадцать по Фаренгейту. Даже в новом черном кашемировом свитере и шерстяном пиджаке мои соски, кажется, вот-вот отмерзнут.

К черту все это.

Кончики пальцев немеют, когда я достаю телефон и звоню Греку.

— Я почти на месте, — говорит он, и в трубке раздается треск помех. — Подъезжаю. Ты тот парень в длинном пальто?

— Да, — рявкаю я в трубку. — Я тут, черт возьми, замерзаю.

Он хихикает. — О, я помню, как впервые попал в Нью-Йорк. Мне понадобилось четыре зимы, чтобы приспособиться.

К обочине подъезжает черный внедорожник, за рулем которого сидит ухмыляющийся молодой человек с вьющимися черными волосами и выдающимся носом. Он машет мне своим телефоном.

Я кладу трубку и засовываю руки в карманы куртки, плечи почти на уровне ушей. Надо было купить шапку и шарф в том универмаге, но я был несколько озабочен тем, чтобы избавиться от своего бурного стояка после инцидента с Джеммой.

Интересно, затронет ли она эту тему, когда я увижу ее сегодня?

Оррин выпрыгивает из машины и подходит пожать мне руку. — Рас, верно?

Я оглядываю его. Он молод, но на его щеке красуется старый шрам, а через бровь проходит новый. Они придают ему некую серьезность. Я уже могу сказать, что он не из тех, кто сидит в стороне.

— Да. — Я наклоняю голову в сторону вывески над дверью. — Ты поэт?

Он бросает мне однобокую ухмылку. — Смотря кого спрашивать. У тебя есть фамилия?

— Соррентино.

— О, я знаю здесь одного Соррентино. — Он порылся в кармане и достал связку ключей. — У тебя здесь есть родственники?

Я качаю головой. — Не в Нью-Йорке. Вся моя семья осталась в Неаполе.

Он отпирает дверь и приглашает меня войти внутрь. — Ну и ладно. Я никогда не был в Неаполи, но ты знаешь, я всегда хотел там побывать. Ваша пицца должна быть самой вкусной, верно?