Комментарии к русскому переводу романа Ярослава Гашека «Похождения бравого солдата Швейка»

С. 68

«Валяться и подохнуть в больнице или валяться и подохнуть в окопах – все равно подохнуть»

В оригинале в словах доктора больше гуманизма:

M'a se to v'alet v nemocnici, nebo chc'ipat radeji v z'akopech – m'a to chc'ipnout v nemocnici, nebo ve svarmlinii

Лучше валяйтесь в больнице, чем дохнуть в окопах, лучше подохнуть в больнице, чем в подразделении.

Последнее слово svarmlinii – немецкий дериват от Schwarm.

в связи с этим поручик Лукаш вспомнил, как на третьем году обучения в кадетской школе он с товарищами «из штатских» был в Словакии.

Один из признаков приязни и симпатии Гашека к этому своему герою. Автор дарит Лукашу свою собственную юношескую любовь к путешествиям в Словакию. См., например, комм., ч. 1, гл. 8, с. 94.

Раз они пришли к евангелическому пастору-словаку. Тот угостил их жареной свининой с гарниром из тыквы. Потом налил им вина и сказал:

Тыква, свинья, хочет вина,

на что Лукаш страшно обиделся.

В оригинале:

Dyna svina, chce sa jej v'ina.

По всей видимости, романный Лукаш выходец из родной Гашеку Южной Чехии, просто не знал, что слова пастора – часть невинной словацкой застольной поговорки:

Huba, ryba, dyna, svina potrebuje poh'ar v'ina.

Губы, рыба, тыква, хряк – и мы рюмочку херак.

Вроде наших присказок «Хочешь быть поздровей, под селедочку налей». Воспринял слово «свинья» (хряк) вне контекста и обиделся.

/Разговор капитана Сагнера с поручиком Лукашем ведется на чешском языке. (Прим, автора.)/.

Здесь чудесная догадка Гашека, либо тайна известная ему от реального денщика Рудольфа Лукаса Франтишека Страшлипки. Подлинный командир гашековского батальона Винценц Сагнер, всеми силами перед начальством и подчиненными изображавший из себя немца, на самом деле был чехом. Вот как это открылось сослуживцу Гашека, будущему генералу армии первой республики, а в Первую мировую – солдату того же батальона, но другой роты (12-й), Ярославу Кейле (Jaroslav Kejla), оставившему для потомства рукописные заметки и воспоминания о бое под Хорупанью 24 августа 1915-го, о том самом, в котором были взяты в плен русскими будущий автор «Швейка» и сам тогда вольноопределяющийся Ярослав Кейла. (Кейла один из тех, кто всегда и везде очехивает немецкую фамилию, превращая уже в реальной жизни, как и Гашек в романе, Лукаса в Лукаша. Точно так же, кстати, поступали Моравек и Анчик.)

«Jak tak cek'ame, nev'im jiz jak dlouho, rozhl'iz'ime se, kde se objev'i nejak'y dustojn'ik, prijde nejak'y rozkaz, vybehne za spojovac'iho z'akopu nadporuc'ik Luk'as, bez cepice a rozhalenou bluzou a s revolverem v ruce. Kdyz n'as spatril, vykrikl: Vorw"arts! /Kupredu!/ a ut'ikal od n'as к mustku pres moc'al a d'ale do vrs'icku do v'ychodn'i c'asti obce Chorupany, aniz se na n'as ohl'edl. Dali jsme se vsichni do sm'ichu. Kam vorw"arts?

Пока мы стояли и ждали, не знаю как долго, надеясь, что возникнет наконец какой-нибудь офицер или придет какой-нибудь приказ, из соединительного окопа выскочил поручик Лукаш без кепи, в растегнутом кителе и с револьвером в руке. Увидев нас, выкрикнул “Vorw"arts!” /“Вперед!”/ и побежал от нас к мостику через болотце до возвышенности в восточной части Хорупани. Мы все дружно рассмеялись: куда vorw"arts?

Kdyz uz byl nadporuc'ik Luk'as za mustkem, spatrili jsme vybehnout z domku, kde jsme ve stodole nocovali, hejtmana S'agnera. Byl rovnez bez cepice a m'am zato i bez bluzy. Kdyz uvidel prchaj'ic'iho Luk'ase volal za n'im cesky: “Luk'asi, pockej. Ten jej snad neslysel a proto se ani neohl'edl, ale necekal. S'agner to vzal rovnou pres mokrou louku a brzy n'am oba zmizeli s oc'i.

Когда поручик Лукаш был уже за мостиком, мы увидели выбегающим из того дом, рядом с которым в риге и мы ночевали, капитана Сагнера. Он также был без кепи, но зато и без кителя. Увидев исчезающего Лукаша, он крикнул ему вслед по-чешски: «Лукаш, подожди!». Но тот его, как видно, не услышал, потому что не обернулся и уж тем более не подождал. Сагнер сейчас же последовал за ним через болотце, и оба быстро скрылись с наших глаз.

Tuto situaci jiste z'adn'yBatalionsgeschichtschreiber nezaznamenal. D'ale jez t'eto pr'ihody videt, ze i hejtman S'agner byl rodil'y Cech, nebot v okamziku nebezpec'i pouz'iv'a clovek vzdy matersk'eho jazyka.

Этот случай ни один Batalionsgeschichtschreiber /историограф батальона/, к сожалению, не зафиксировал. Между тем очевидно, какой вывод из него следует, капитан Сагнер был чехом по рождению, потому что в такие отчаянные моменты человек всегда обращается к своему первому, материнскому языку».

Чудесная иллюстрация к той атмосфере двоемыслия, в которой до войны существовали австрийские офицеры с чешской кровью. Сравни комм. ч. 1, гл. 14, с. 198. Остается только добавить, что интуиция Ярослава Кейлу не подвела: мать Ченека Сагнера в самом деле была чешкой, а сам капитан доказал свою верность славянской идее, когда в осень 1918- го, командуя 1-й ротой уже чехословацкого пехотного полка (бывшего 91-го), быстро и эффективно подавил вооруженный бунт судетских немцев-сепаратистов в городке Каплице (Kaplice), что у границы с Австрией. Ну и последнее, в некотором смысле самое важное: рукопись инженера и генерала Кейлы (Kejla Jaroslav. Jak to bylo v bitve u Chorupan, kde se dal Jaroslav Hasek zajmout), хранящаяся ныне в пражском Национальном литературном архиве (PNP – Pam'atn'ik N'arodn'iho P'isemnictv'i), стала доступна гашковедам в результате беспримерной преданности Швейку и его делу, в который уже раз продемонстрированной великолепным Йомаром Хонси.

Это напоминает мне, господин капитан, стихи Шиллера: «Wer sagt von…» /Кто говорит о… (нем.)/

Любопытно, что ни один комментатор текста романа не посчитал нужным проверять ни точность цитируемой строчки, ни правильность атрибутирования ее именно Шиллеру, а не Иисусу Христу, например: Wer sagt von sich: «Ich bin der gute Hirte»?

С. 69

— Он nокупал всегда линцские пирожные!

В оригинале: lineck'e rezy. На самом деле не пирожные, а фигурные печенья, выпекаемые из особого песочного орехового теста, «линцского» (по названию австрийского города Линц). Помимо печенья «линцскими» бывают и торт, и рулеты, и, в самом деле, пирожные. Последние (lineck'e dorty) также упоминаются в романе, см. комм., ч. 3, гл. 3, с. 188. Обязательной особенностью всего набора является кисло-сладкая ягодная начинка. Печенье, например, в виде многоугольной звездочки может украшать фруктово-ягодная вставка в виде слоеной мармеладки.

С. 70

Таким образом, доблестный кадет Биглер был отправлен в военный изолятор в Уй-Буда.

Уй-Буда ('Ujbuda), буквально Новая Буда – район Будапешта на западном берегу Дуная, в 1914-м один из самых молодых и бурно развивающихся. См. упоминание в романе и Нового Пешта, комм., ч. 3, гл. 2, с. 92.

Штабной врач приказал поставить термометр в задний проход.

— Последняя стадия холеры, — решил он. — Начало конца. Крайняя слабость, больной перестает реагировать на окружающее, сознание его затемнено. Умирающий улыбается в предсмертной агонии.

См. первое упоминание такой сюжетной возможности принять медвежью или иного сходного психологического свойства болезнь за холеру. Комм., ч. 2, гл. 3, с. 392.

Завтра мы отправляем вас в Тарнов, в запасный госпиталь.

Тарнов (Tarn'ow) – в 1915 году город на польских землях Австро-Венгрии. Восемьдесят километров на восток от Кракова, в ту пору также австрийского города.

ГЛАВА 2. В БУДАПЕШТЕ

С. 75

«Быстро сварить обед и наступать на Сокаль». К этому было прибавлено: «Обоз зачислить в восточную группу. Разведочная служба отменяется. Тринадцатому маршевому батальону построить мост через реку Буг».

См. комм, об использовании Гашеком реальных приказов по 17-й бригаде для создания эффекта абсурдности за счет смещения во времени: ч. 3, гл. 1, с. 52.

— Ну и наворотил ваш бригадный генерал, — сказал, заливаясь смехом, маленький офицер.