Коронованный наемник

Она замерла перед ним, выпрямившись, словно готовая отразить удар. На бледном лице лихорадочно горели сухие глаза. Но Сармагат лишь медленно поднялся из кресла.

– Ты права, Тугхаш, – негромко проговорил он, а грубое сукно камзола вздрагивало на груди в такт ударам сердца, – ты права во всем. Лишь в одном ты ошибаешься. Тебе никогда не нужно было выпрашивать моей любви. Этот монстр сам родился во мне. И я боялся его, я пытался его убить, отдаляясь от тебя. Но и вдали от тебя он не умирал от голода. Он просто начинал пожирать меня самого. Он умрет только вместе со мной. Но я не позволю ему сначала уничтожить тебя.

– Почему ты называешь это монстром?! – лицо Камрин вспыхнуло, – любовь – не чудовище и не болезнь! Не опухоль, не язва! Ты всегда считал меня малолетней глупышкой, впрочем, не ты один, но я всегда видела те минуты, когда ты на миг давал волю этому «монстру» и переставал сопротивляться! Я знаю, как сияют твои глаза, как разглаживается лицо, словно какая-то старая рана вдруг перестает ныть! Дело не во мне, Сармагат, не в чувствах и не в монстрах! Просто ты привык жить ради своей бесценной мести. Ты опасаешься, что другое стремление отвлечет тебя от этой игры, что она потеряет смысл и интерес!

– Да!!! – рявкнул в ответ Сармагат, приходя в бешенство, – и это едва не случилось!!! Каждому – свое! Ты еще почти дитя! Я же проклятый мстительный ублюдок, я точно знал, для чего живу! А неоперившаяся девица в рваном блио ворвалась в мою жизнь и разом разрушила к балрогам все, в чем я был уверен столько лет! И посмотри, что я сделал с тобой, безумная!!! Ты уже ничего не боишься, не знаешь ни смущения, ни обычных девичьих уловок! Ты бесстрашна, прямолинейна и искренна, как бывают лишь те, кто готов умереть каждый миг, и потому у них нет времени на условности и опасения! Но так нельзя, Тугхаш!

Орк рванулся к девушке и схватил за локти:

– Я тот, кто я есть. Моя жизнь дважды полностью изменилась. В первый раз я принял перемены и стал тем, кем стал, потому что мои новые цели отвечали моей сути. Но во второй раз я не могу это пройти.

Он выпустил руки Камрин и отвернулся, вцепляясь себе в волосы. Потом снова резко обернулся:

– Мы сегодня честны друг с другом, как никогда. Что ж, хорошо, значит, пришел день сказать все, о чем мы оба молчали. Я люблю тебя, Тугхаш. И я никогда не знал никакого чувства такой силы. Ни ненависть, ни ярость, ни жажда мести никогда так не сжигали меня, как эта морготова любовь. И если эти трое в моих руках способны на бесчисленные злодеяния, то подумай, во что способна обратиться любовь, когда живет в таком, как я. Я растопчу тебя, как растоптал других, кто был важен мне. А потом снова буду мстить всем и вся за эту потерю, в которой сам буду виноват!!!

Он стоял прямо перед ней, подавшись вперед, ожидая пощечины или ответного выпада. Но Камрин вдруг выдохнула, словно кипевшие в ней страсти разом угасли. Отвернулась к столу, налила себе вина:

– Мы отвлеклись, Сармагат, – проговорила она сухо и бесцветно, и орк увидел, как ее прямые плечи согнулись, будто принимая невидимое бремя, – мы говорили не об этом. Не трать слова, я ведь сказала, что не выпрашиваю любви. Каждому – свое. Отпусти Леголаса.

Орк тоже взял кубок, молча покачал в руках, с бесполезным вниманием глядя, как темные потеки вина скатываются по стенкам:

– Я могу отпустить его, Тугхаш, – так же ровно ответил он, словно не рычал минуту назад, полыхая яростью, – но это бесмысленно.

– Почему? – подняла голову Камрин, а вождь коротко взглянул ей в глаза:

– Вылечить Леголаса уже нельзя.

– Куда, балрог бы его подрал, опять делся Сарн? – Элемир вопрошал это уже четвертый раз, и Эртуил потерял терпение:

– Брат, сядь и замолкни, или я привяжу тебя к стулу и засуну в рот перчатку, – устало предупредил он. Элемир возмущенно воззрился на десятника:

– Тебе, похоже, и вовсе наплевать на командира, – с нажимом начал он, но Эртуил поднял ладони:

– Мне не наплевать, дурья голова, что ты сразу кулаки-то сжал? Но мы не можем сейчас просто сунуться в тюремные подземелья. Если бы Сарну была нужна помощь – он бы дал нам знать, он же не в тылу врага. Сами же мы можем что-то по незнанию испортить. Так что погоди бушевать и давай подождем.

Элемир со злостью ударил в стену кулаком, но, невзирая на неуемный нрав, здравым смыслом обделен он не был и правоту Эртуила вполне сознавал.

Вероятно вскоре он снова принялся бы за свое, но в этот миг в дверь постучали. Эртуил отворил, замер на миг, а потом молча отступил в сторону. На пороге стояли семнадцать отступников во главе с Вериамом.

Впустив недавних дезертиров в караулку, Эртуил инстинктивно встал меж ними и Элемиром, ожидая, что тот, и так взвинченный долгим ожиданием вестей от Сарна, чего доброго немедленно уцепится за шанс отвести душу на дезертирах. Но десятник молча стоял, сжав челюсти и хмуро глядя на соплеменников. Те так же молча выстроились у двери, словно пригвожденные к месту ледяным взглядом синих глаз. А Элемир отрезал:

– Сарн где-то по делам комендантским шатается, обождите.

Но Вериам шагнул вперед:

– С Сарном мы виделись в рыцарском штабе, и с ним уже все обговорено. Мы с вами пришли потолковать.

– Чего со мной лясы точить-то? – Элемир отвернулся к окну, – я о вас и так все знаю. Вернулись – значит, вернулись. Службу знаете. А мое мнение – это мое дело.

Вериам помолчал, потом поглядел на Эртуила, но тот скрестил руки на груди и спокойно выдержал взгляд. Вериам же вынул из-за пазухи клочок пергамента:

– Элемир. У нас письмо для тебя. Эпистолу от коменданта уж изволь прочесть.

Десятник обернулся и с непроницаемым видом взял протянутое послание. На обрывке было спешно набросано:

«Элемир, репейная душа, читай вдумчиво и погоди орать. Наши олухи вернулись в Тон-Гарт не просто по нахальству. Они пришли в штаб к Леголасу и по всей форме испросили у него прощения за дезертирство, принеся повторную присягу. Принц простил, хотя ему всяко солонее нашего. Сам теперь посуди, кто мы-то такие, чтоб не простить? Все оступаются, брат. Только оступиться легко, а вот признать это и повиниться трудно. Ты сам морготов гордец, не можешь не понять. Нам туго пришлось в этой дыре. Мы не можем снова завести в отряде свару сейчас, когда у нас есть, наконец, шанс убраться отсюда. Ты эльф, брат. Не забывай этого. А эльфы умеют ставить преданность выше гордыни. Я надеюсь на тебя. Сарн.»

Лихолесец опустил письмо, глубоко вздохнул, унимая все еще не перекипевшую злость, а потом повернулся к Вериаму.

– Кучка идиотов, – отрубил он, – мы тревожились о вас. Сарн пишет, что Леголас снова привел вас к присяге. Тем лучше. Раз мы снова соратники, значит на ближайшем же турнире после возвращения из этого мерзкого княжества я лично отделаю вас всех по очереди за милую душу. Еще пожалеете, что вовремя не утопли.

Губы Вериама дрогнули сдерживаемой улыбкой, и он протянул Элемиру руку. Тот скривился, но затем крепко ее пожал: