Коронованный наемник
Шрифт:
Сердце гулко застучало в груди, и на один кроткий миг лихолесец был уверен, что не хочет знать, кто именно сидит перед ним. А орочий вождь вдруг широким грациозным движением отбросил за спину косматую каштановую гриву, расправил плечи и прямо, почти с вызовом посмотрел эльфу в лицо холодными глазами цвета грозовых облаков. Принц резко стиснул кулаки, вгоняя когти в ладони, силясь унять заколотившую его дрожь. Побелевшие губы разомкнулись, и Леголас потрясенно выдохнул:
– Гвадал…
====== Глава 44. Язвы верности ======
Он шел к этой минуте почти год. Он строил рискованные и хитроумные планы, изворачивался
– Йолаф.
Она узнала его. Рыцарь ощутил, как горячий поток крови колотится в виски, а где-то внутри разжимается мучительно свернутая пружина, снова позволяя глубоко вздохнуть. Эрсилия же едва уловимо улыбнулась уголками губ и добавила:
– Я знала, что моим первым словом непременно будет твое имя. Я решила это еще тогда, когда начала утрачивать способность говорить. Йо-лаф…
Раздался сухой резкий стук, и рыцарь вздрогнул, как от толчка. Это всего лишь выпал из его пальцев гребень.
– Почему ты молчишь? – прошептала Эрсилия, и в ее взгляде проступила тревога, – ты словно не узнаешь меня…
Она медленно подняла руку и поднесла к глазам. Несколько секунд смотрела на свои худые пальцы с неровно обломанными ногтями. Потом снова уронила кисть на плед:
– Какие они теперь странные. Слабые, тонкие, – пробормотала она, – я совсем забыла, какими они были.
Снова вскинула на Йолафа выжидательный и напряженный взгляд. Рыцарь встряхнул головой, словно просыпаясь. Нужно было что-то сказать, а он не знал, что именно. Он вообще совсем не знал эту Эрсилию, такую похожую на прежнюю и так сильно изменившуюся. Та застенчивая дева была непостижимым, эфемерным существом, казавшимся в его простом солдафонском мирке сливочно-нежным крокусом, расцветшим среди чертополоха и совершенно неуместным среди простецких лопухов и острых колючек. Эта же юная женщина с тревожными глазами и ссадинами на шее и щеках была удивительно настоящей, живой и мучительно дорогой ему. Это была та Эрсилия, которую он с таким отчаянным нетерпением жаждал увидеть. И с которой теперь совсем не представлял, как себя вести. Он рвано вдохнул и пробормотал:
– Я так боялся, что вы не очнетесь, моя княжна. И еще больше – что не узнаете меня.
– «Моя княжна»… – повторила Эрсилия. И вдруг ее глаза, только что взволнованные и вопрошающие, подернулись льдом, – помогите мне встать, рыцарь, – ровно проговорила она.
Что-то было не так. Йолаф ощущал это с мучительной ясностью, и собственная бестолковая неловкость всколыхнула в груди тоскливую и тягостную злость. Он вел себя неправильно… Она едва очнулась, а он уже успел чем-то оттолкнуть ее… Но отчего-то ему не удавалось себя перебороть, отчего-то вместе с Эрсилией вернулось и его прежнее благоговение, былое чувство трепетной боязни неосторожным словом, движением, взглядом разрушить флер ее неприступной чистоты, будто смахнуть цветную пыльцу с крыльев бабочки.
Эрсилия же оперлась на его руку и тяжело приподнялась с ложа, села, прислонясь спиной к стене и напрямик посмотрела
рыцарю в глаза.– Какие у вас дальнейшие планы? – сухо спросила она.
– Завтра я отвезу вас в Тон-Гарт к отцу, – ответил ренегат, и княжна бесстрастно кивнула:
– Хорошо. Что там творится сейчас? Вы видели моего отца?
Этот прохладный деловитый тон отрезвил рыцаря, и он так же ровно отчеканил:
– Я видел князя всего двое суток назад. Он был в добром здравии. Мятеж моих людей прекращен, гарнизон вернулся в столицу и снова приведен к присяге.
Эрсилия нетерпеливо подалась вперед:
– Слава Эру. А Сармагат?
– Он сам отпустил меня из плена и даже помог в обряде вашего… исцеления. С ним сейчас установлено подобие мира. Не тревожьтесь, миледи, – Йолаф сбился на привычную ему по прежним годам покровительственную и мягкую манеру говорить с княжной, – вы вернетесь в город, пусть не такой приветливый и беззаботный, как когда-то, но уже переживший худшие дни. Ваш дом встретит вас радостно.
– Спасибо за отрадные вести, – эта безликая фраза отчего-то показалась Йолафу упреком. А Эрсилия снова подняла глаза:
– Йолаф, где сейчас Камрин? Я видела ее несколько дней назад, она собиралась на поиски эльфийского принца.
Ренегат на миг замер.
– Я в последний раз видел сестру при непростых обстоятельствах, – сдержанно ответил он, – я не знаю, где она сейчас, но уповаю, что она в безопасности.
Облизнул губы, собираясь с духом перед неким вопросом, который, возможно, не стоило задавать… Княжна же спокойно кивнула:
– Значит, Камрин у Сармагата. Да, я понимала все, о чем при мне говорили. Не всегда правильно, не всегда ясно. Но понимала. Еще же лучше я понимала молчание… Оно ведь никогда не лжет.
Она машинально провела ладонью по смятой ткани сюрко, снова бегло взглянула на руку. А потом покачала головой, скованно усмехаясь, будто губы все еще плохо слушались ее:
– А знаете, рыцарь, моего звериного чутья мне, пожалуй, будет недоставать. Меня невозможно было обмануть. К примеру, от вашего соратника Вигге за фарлонг отдавало падалью. Только предупредить я вас не умела…
Йолаф качнул головой:
– Вы были правы. Но Вигге не успел всерьез навредить нашим планам. Он недавно погиб.
– О, я знаю, – не меняя тона, проговорила Эрсилия, – ведь это я убила его.
Йолаф вскинул голову и наткнулся на ее взгляд, напряженный и почти отчаянный. Она ждала его реакции, словно готовая встретить отвращение и стойко принять его, как ответ на некий невысказанный вопрос. Но он без колебаний пошел навстречу этому взгляду:
– Эру странен подчас в своих путях. Но если бы не ваше вмешательство, то все наши усилия были бы тщетны. Мне лишь жаль, что вам пришлось пройти и через это.
– Пустое, – устало и отрывисто ответила Эрсилия.
Она опустила глаза, снова рассеянно разгладила руками подол, отвела за спину волосы. Отстраненная, чужая, по-новому резкая и откровенная, совершенно незнакомая. Она все понимала… Все слышала… Чего он навоображал себе в угаре своих непреходящих тревог? Что она бросится ему в объятия? Напомнит о его сбивчивых и сумбурных признаниях и клятвах? Он выполнил свой долг. За это не ждут наград. И уж тем более не просят любви. А под пластами этих правильных и разумных доводов билось глупое и глухое к любым резонам желание, чтоб что-то было иначе…