Коронованный наемник

Он не мог сомкнуть глаз в ту ночь.

Путники достигли убежища уже в темноте, и сам рыцарь отвлек часовых какими-то малосущественными, но зато многословными распоряжениями, а Таргис тем временем без помех внес Эрсилию в штаб.

Измученный бесконечными сутками варгер рухнул на жесткий топчан в первой же пустующей келье и провалился в мертвый сон. Йолафу поначалу тоже казалось, что он готов заснуть прямо на ходу. Исцеление выжало силы из тела и души без остатка, как у входа в дом выжимают талую воду из подола плаща. Он вошел в свою тесную каморку, которую не особо чаял снова увидеть. Уложил Эрсилию на узкую койку и занялся хлопотливым и утомительным разведением огня в очаге. Еще поднося к холодному зеву камина несколько поленьев, он заметил на хрупком ковре пепла беспорядочный узор следов, уже потерявших форму, но вполне различимых. Несколько секунд ренегат задумчиво смотрел на эти зыбкие полустертые отпечатки, а потом усмехнулся: конечно, это был неугомонный Леголас. Чьи еще следы могли так предательски-четко отчеканиться в сыпучей взвеси, где нога обычного смертного оставила бы лишь неопрятное бесформенное пятно? Несомненно, он нашел его ларец. Ну и пусть. Право, странно это сознавать, но государственному преступнику Йолафу было нечего всерьез прятать от посторонних глаз…

Но, разводя огонь и раздраженно кашляя в неизбежных облаках едкого дыма, рыцарь вдруг угрюмо пробормотал что-то, словно отвечая на внезапно пришедшую в голову мысль, и раздосадовано ударил кулаком по каминной кладке. Моргот, он все же не умел объять разом всех своих забот. Не успевал помнить обо всем, что тревожило его. Он улыбается, глядя на следы Леголаса в камине, а там, в подземельях Тон-Гарта даже не подумал спросить энергичного эльфийского коменданта о судьбе своего несчастного друга. Леголаса нет в штабе, нет в Тон-Гарте, тогда где же опальный лихолесский принц? И почему он, Йолаф, ни разу не вспомнил о нем даже там, у Плачущей Хельги?

Проведя ладонями по лбу, словно отрясая паутину сумбурных мыслей, рыцарь отошел от камина и опустился на пол у ложа Эрсилии. Поправил плед, сползший с ее плеча, даже под шерстяным сюрко казавшегося по-птичьи хрупким. Завтра все станет ясно. Утром нужно расспросить часовых, они точно знают, когда Леголас покинул штаб и куда направился. Отчего-то ему не верилось, что дурные вести могли так долго обходить его стороной. Случись непоправимое, он бы уже знал.

Часы отсчитывали свои неспешные шаги, поленья начали прогорать, и Йолаф добавил еще топлива. Сон, как ни странно, не шел, рыцарь продолжал сидеть на полу, безвольно отдавшись потоку мыслей. Как непредсказуемо повернулась жизнь… Когда-то, всего несколько лет назад, он мог усадить княжну на свой плащ над крутым берегом реки и развлекать ее какими-то нехитрыми байками о мелких происшествиях, коими изобилует в общем-то скучная жизнь приграничных дозорных отрядов. Она могла смеяться или недоверчиво отшучиваться, розовые пятна тлели на ее щеках, и эта пустая болтовня наедине с офицером казалась ей небывалой вольностью, почти безумством, хотя совсем неподалеку раздавались голоса его подчиненных. А сейчас она недвижно лежала на его жесткой постели, и никто в княжестве, кроме некоего безвестного варгера, не знал о том, где она и с кем. Что она сказала бы, что бы подумала, умей она предвидеть эту ночь?

Йолаф вздохнул, опираясь спиной о край койки. Чего тут гадать, он ничего о ней не знает… Он не успел ее узнать, не успел вглядеться в нее. Он помнит лишь двух Эрсилий. Застенчивую угловатую девочку, приезжавшую к нему с Камрин. И юную, едва начавшую расцветать девицу, что горячими ладонями сжимала его руки, раня их уже заострившимися когтями, и хрипло, отчаянно, почти повелительно умоляла его не идти на соглашение с Сармагатом, а от виска к губам змеился первый уродливый знак надвигающегося обращения. Какая она, третья Эрсилия?.. Дева, пережившая то, чего никто и никогда не заслуживал… Незнакомая и неизвестная ему… По сути выдуманная им за долгие месяцы поисков.

Йолаф встряхнул головой. Эру, да хватит же. Он до смерти устал, потому и сидит истуканом, полоща в измотанном рассудке бесполезный сентиментальный сор. Да, она сейчас здесь, с ним, и это первая и последняя ночь, когда она принадлежит ему одному. Она очнется. Непременно очнется. И тогда будет снова принадлежать своей семье, династии и княжеству. Он так много сделал и перенес не для того, чтоб заявить свои права на Эрсилию. Он вернул ей ее облик и сущность, чтоб вместе с ними вернуть ей жизнь. Ее собственную жизнь, а вовсе не вечный долг перед ним.

Но это все будет завтра, а сегодня – его ночь. Ночь, когда можно исполнить всего одно свое желание. Убей его Моргот, если он хоть кому-то признается в этом даже с петлей на шее. Но разве он не заслужил этой безделицы?..

Йолаф откинул крышку небольшого ларя возле самой стенки очага, порылся одной рукой среди своих скудных пожитков и вынул потемневший от времени костяной гребень, когда-то подаренный ему матерью. Встал на колено у изголовья койки и осторожно охватил ладонью несколько спутанных прядей волос княжны.

Они поддавались неохотно, меж зубцов гребня оставались сосновые хвоинки и соломенная труха, а местами узелки и вовсе приходилось распутывать пальцами. Йолаф не заметил, как увлекся этим кропотливым действом, так долго бывшим для него чем-то вроде недоступной ему ворожбы. Прядь за прядью ложилась на плед, а он переходил к следующей. И вот очередной локон мягкой волной выскользнул из ладони, и рыцарь потянулся за новым, как вдруг наткнулся на внимательный взгляд распахнутых серых глаз…

Проснувшись, Леголас снова не сразу вспомнил, где находится, но уже в следующий миг поспешно поднялся со своего ложа, ощущая упоительную ясность мысли и прилив сил. Вокруг царила тишина, в очаге тлели багровые угли, щедро наполняющие полутемную келью теплом. На полу у очага стоял кувшин, и принц с удивлением обнаружил в нем вино. Весьма обходительный жест… Правда, попробовав его, лихолесец чуть недоуменно поморщился. Он знал эту лозу, вино было дорогим и изысканным, но отчего-то все равно показалось ему кисловатым и неприятным на вкус.

Но смущаться подобной безделицей было не ко времени, тем паче, что в орочьем штабе едва ли умели толком сохранять благородные напитки. У него были более важные материи для раздумий. Голова уже не гудела тяжелой вибрирующей болью, спешить тоже было некуда, и лихолесец впервые после ухода из штаба Йолафа почувствовал, что сейчас самое время разобраться в странных и труднообъяснимых событиях последних суток. Прежде всего, он так и не понимал до конца, в плену ли он. Сармагат говорил с ним скорее, как с гостем, несуразный повар Лурбаг, что недавно принес ему обед, держался не просто без всякой враждебности, но даже почтительно. Заложник из него весьма бесполезный, так что за Моргот происходит, объясните на милость… Зачем его привезли сюда? Чего ждет от него Сармагат и какую судьбу ему готовит? Если просеять сквозь мелкую сеть трезвого рассудка все, что влечет за собой его позорная болезнь, отбросить его личные переживания и горести, то остается очень простая и неутешительная мысль. Волчье безумие, поразившее наследника Лихолесского престола, мгновенно вызвало раздор в отряде, едва не завершившийся большой бедой. Несложно представить, какого масштаба междоусобицу оно способно вызвать в эльфийском королевстве, стань оно достоянием молвы… Не это ли замысел Сармагата?

Леголас поднялся на ноги и мерно зашагал из угла в угол. Пол был сух, покрыт змеящимися трещинами, и местами под ногой побрякивали сколотые камни. Сармагат… Центральная фигура всех бед княжества, таинственный мерзавец, доселе казавшийся эльфу едва ли не всесильным, всезнающим, всемогущим врагом. Он встретился с ним совсем не при тех обстоятельствах, которые предполагал. Преисполненный сначала азарта, а потом кипя ненавистью, все более накаляемой сгущавшимся отчаянием, он ждал этой встречи, как поединка, противостояния, окончательного единоборства с тем, в чьем лице подспудно видел главную причину всех своих бед последнего времени. Что ж, встреча состоялась… Только сам он явился на нее подобранным из сомнительного милосердия недобитком. И что же? Сармагат ничуть не злорадствует, не демонстрирует превосходства над жалким хворым недоэльфом. Положа руку на сердце, он вообще кажется совсем иным, не тем, кого воображал пылающий жаждой битвы лихолесец.

Леголас остановился, хмуро глядя на узор трещин пола. Удивительно, но отчего-то теперь он не ощущал к своему врагу настоящей ненависти. Более того, и униженным он себя не чувствовал, несмотря на свое жалкое положение в стане врага. Почему? Почему он так спокоен здесь, одинокий и безоружный, совершенно беспомощный в самом сердце логова его загадочного противника? Почему отстраненно размышляет о вероятных кознях орочьего вождя против своего народа, будто обдумывает недочитанный роман? Почему он еще не осматривается, не мечется по этому теплому и мирному узилищу, как зверь по клетке, не ищет выхода? Более того, даже мыслей о побеге ни разу не пришло на ум?

Леголас медленно провел ладонями по лицу. Посмотрел на свои когтистые пальцы. Потом вернулся к ложу и сел на пледы. Похоже, он рано решил, что сейчас время верных выводов и мудрых решений. Ведь не зря он занимается бессмысленными самокопаниями, в то самое время, когда нужно подумать совсем о другом. Где бы он ни был сейчас – он жив, а значит борьба еще впереди, и на чьей стороне будет победа – еще большой вопрос. И Лихолесье много веков противостояло бесчисленным вражеским ордам, устоит и еще многие века, с ним или без него. И отец не жалкий смертный, что не сумеет справиться с горем утраты своего единственного отпрыска. Но как быть с тем, кто страшнее всякого Сармагата? С его внутренним врагом… Глупо прятаться от себя самого, там, у водопада, у него был новый приступ обращения, хотя они давно уже не случались. И приступ этот не мог ничего не изменить.