Коронованный наемник

Одгейр отстраненно следил, как резко вздымающаяся грудь эльфа постепенно замедляет колебания. Квенди провел ладонями по лицу и бестрепетно посмотрел на орка:

– Будь по твоему, вождь.

Сармагат замолчал, и лицо его снова стало отрешенным и задумчивым:

– Три дня прошли так спокойно, что я поневоле начал успокаиваться, хотя твердо решил не лгать самому себе и не закрывать глаз. Локтар открыто провозгласил меня своим другом, пригрозил отцовской карой любому, кто покусится на мою безопасность, мы с ним по-настоящему сдружились и почти все время проводили вместе. Я уже понял, что Одгейр поделился с сыном своим открытием, потому что Локтар деятельно учил меня Черному наречию. Теперь оно давалось мне намного легче, и я даже начал усматривать определенный колорит в этом прежде неблагозвучном для меня языке. А на четвертый день со мной случился первый приступ. Боль была терпима, намного хуже было другое. Оправившись от приступа, я вышел из шатра и почти сразу заметил, что в селении на меня стали смотреть иначе. Я уже не слышал ставшего привычным шепота, не замечал настороженных и неприязненных взглядов. Со мной открыто встречались глазами, и в тот день меня впервые пригласили к обеду в шатер вождя. Сначала я не понял, с чем связана такая сомнительная честь. Но, войдя в шатер, я обнаружил, что голоден. И меня нимало не отталкивает ни грубый орочий хлеб, ни запах горьких трав, ни чудовищно острое мясо. Сразу после обеда я отправился к стоячему озеру близ селения и заставил себя посмотреть в воду. Я не стану расписывать тебе появившиеся изменения, ты сам все об этом знаешь. Важно то, что я понял – Одгейр не ошибся. Я начал утрачивать прежнего себя.

Назавтра меня проводили глубже в горный массив, где в уединенном ущелье я встретился с Сигвуром…

Сигвур поразил Гвадала. Лихолесец прожил долгую жизнь, но никогда не встречал среди орков подобных существ. Сигвур был высок и строен, каскад тугих кос, густо посеребренных сединой, ниспадал на широкие плечи, от крючковатого носа лучами расходились дугообразные борозды, рассекавшие узкое лицо. Шесть таких же борозд вертикально прочерчивали квадратный подбородок, сбегая на шею и прячась за воротником камзола, отделанного рыжеватым мехом горной рыси.

Он поднялся с небольшого валуна навстречу спешившемуся эльфу и без колебаний протянул ему жилистую ладонь с длинными когтистыми пальцами.

– Здравствуй, – промолвил он, и Гвадал, уже протянувший руку для ответного пожатия, онемел: орк говорил на синдарине.

Медленно сжав когтистую лапу, лихолесец поднял глаза и встретил спокойный взгляд:

– Когда-то меня звали Даэмил, – ровно пояснил орк, – но это было очень давно.

… Сигвур был главой клана Магхар. Этот немногочисленный клан, уединенно живущий в глухом углу Мглистых гор и овеянный множеством странных слухов, существовал много веков и почти полностью состоял из обращенных эльфов. Один Мелькор знал, где и как всех их настигла беда. Лишь некоторые догадывались, где подстерегла их хворь. Большинство так никогда и не узнали этого. Сам Сигвур был на тот момент старейшим орком в клане, хотя обращение застигло его едва четырех тысяч лет отроду. «Мелькорова справедливость» поразила Сигвура почти сто двадцать лет назад, и он недавно сменил на посту главы Хагга, погибшего при обвале.

История клана была сложна и терниста. Не все орочьи племена терпимо относились к Магхару, многие считали его скопищем подозрительных переродков. Несколько раз клан подвергался жестоким преследованиям, дважды бывал почти истреблен, но неизменно возрождался, все глубже уходя в горные укрытия, все искуснее скрываясь, все теснее сплачивая свои несгибаемые ряды. Магхар, хотя и считался кланом орочьим, ревностно оберегал знания и умения, накопленные каждым своим членом до обращения. Ни люди, ни эльфы не знали о необычном племени, и Магхар придерживался по отношению к этим расам строгого нейтралитета, никогда не примыкая к другим орочьим племенам в битвах против них. Численность клана, точное место их поселения и их законы никогда не придавались огласке, но даже самые нетерпимо настроенные орочьи вожди остерегались очертя голову бросаться на поиски переродков. Хитрость Обращенных, их боевые умения, объединившие опыт эльфийской расы и суровые навыки выживания в кольце врагов, а также никому не ведомые границы их знаний делали их очень опасными противниками. Ходили слухи, что мастерство эльфийской магии угасло не во всех членах клана, преобразившись и обретя новые, неведомые эльфам грани. Но что среди этого было правдой, а что – неизбежными мифами, сказать было затруднительно.

Племя Одгейра же ладило с кланом Обращенных с незапамятных времен и не раз приходило ему на помощь в войнах. Вождь послал весточку Сигвуру сразу же, как заподозрил в Гвадале новую жертву Мелькорова проклятия. И сейчас, глядя в лучистые серые глаза орка, лихолесец вдруг понял окончательно и бесспорно, что судьба повернулась в неожиданную сторону, что бушевать и злобиться бессмысленно, что сейчас ему остается лишь собрать воедино все отпущенное ему мужество, всю силу духа и стойкость, и попытаться понять, как продолжать жить.

– Мы проговорили с Сигвуром несколько часов, – Сармагат слегка нахмурился, и Леголас ощутил, что эта часть рассказа чем-то особенно тягостна орку, – он держался очень просто и подчеркнуто открыто, словно давая мне понять, что в моей беде нет ничего недостойного. Но его дружелюбие не слишком ободряло. Я отчетливо ощущал в его взгляде и тоне нечто сродни сочувствию, и это снова будило во мне злость, за которой легко было узнать банальный страх. И наконец пришел момент, когда Сигвур спросил, что я намерен делать дальше. С Одгейром я не заводил подобных тем, но мой собрат по несчастью был совершенно иным делом, и его я без обиняков спросил, существует ли от «Мелькоровой справедливости» спасение. Спросил без всяких надежд, лишь для того, чтоб окончательно отсечь сомнения перед принятием каких бы то ни было решений. Представь мое потрясение, Леголас, когда Сигвур несколько секунд помолчал, словно колеблясь, а потом коротко ответил: «Да». Все мои тщательно выстроенные стены самообладания готовы были разом осыпаться, но передо мною сидел обращенный эльф Даэмил, этого спасения не обретший, а потому я подавил лишний энтузиазм и приготовился слушать подробности. Итак, Леголас, исцеление от Мелькоровой напасти существует. Для него самим Черным владыкой написан особый заговор. И заговор сей клан Магхар несколько тысячелетий хранил в своих весьма изобильных на тайны и редкости хранилищах. Остается сущая безделица. Найти целителя. И от целителя этого тоже требуется всего одна единственная вещь. Готовность добровольно и осознанно рискнуть собой ради исцеляемого.

Леголас подался вперед, опираясь руками о столешницу:

– Рискнуть собой? Обряд может стать для целителя смертельным?

Сармагат усмехнулся, но усмешка вышла кривой и натянутой:

– Нет, друг мой. Гораздо хуже.

Он взметнулся из кресла и зашагал по комнате. Потом остановился у очага и заговорил, глядя в огонь:

– Суть проклятия, Леголас, такова, что любой проклятый может быть исцелен, если найдется тот, кто, не задумываясь, готов будет его спасти. Владыка Мелькор был убежден, что всякие рассуждения о дружбе и любви суть не более чем лицемерие. В каждом чувстве любая душа всегда ищет лишь самоудовлетворения, наслаждаясь любовью или духовной близостью. И чем совершеннее душа – тем лучше она осознает свою ценность, а потому яростней цепляется за свое здравие и благоденствие. Физическое же самопожертвование – это ещё более глубокая форма эгоизма, поскольку, лишаясь жизни, ты избавляешь себя от мук потери, обрекая на них того, ради кого пошел на смерть.

Для того, чтоб исцелить Проклятого, не пригодно никакое принуждение, на это можно пойти только абсолютно добровольно, иначе обряд просто не сработает. Целитель должен войти вместе с исцеляемым в водоем, зачарованный кристаллами, что в княжестве называют Бервировыми. Поразительно то, что на время исцеления на самого целителя вода не подействует, сколько бы ран ни нанес ему Проклятый. Мелькор предусмотрел и это, радея о той самой, в его представлении, справедливости. Здесь же, стоя в воде, целитель должен произнести некий заговор. В течение времени, что потребуется ему для чтения заговорных слов – а их нужно произносить четко, правильно и осознанно – его душа вступит в единоборство с душой Проклятого. У людей это работает так: целитель будет звать исцеляемого назад, на прежнюю сторону. Если заражение произошло недавно, то Проклятый еще толком не успевает перейти грань двух сущностей и почти всегда справляется с зародившимся и еще не окрепшим внутренним врагом. Но чем дальше зашло обращение, тем цепче вторая сущность держится за право преобладания, тем она сильнее, упрямее и жизнеспособнее. Она будет стоять насмерть, душа и подавляя сущность изначальную. И она в свою очередь тоже будет звать целителя, тоже будет манить его за собой. Дальше от осознанных желаний целителя и проклятого уже в общем ничего не зависит. Столкновение двух душ происходит на другом, неосознанном, высшем уровне. Если сущность целителя сумеет воззвать к изначальной сущности Проклятого, и тот пробудится, воспротивится врагу и сразит его – Проклятый станет Прощенным. Если же враг окажется сильнее – он уволочет за собою целителя и тот тоже падет жертвой «Мелькоровой справедливости». А есть и третий исход. Душа Проклятого сумеет вытеснить врага, но не сумеет убить, и тогда враг покинет прежнее место и переселится к целителю.

Сармагат умолк, а потрясенный Леголас пробормотал:

– О Эру… Это что угодно, только не справедливость.

Орк неопределенно повел бровями:

– Спорный вопрос, поскольку мы говорим о справедливости в понимании того, кто считается отцом Зла. Но здесь, друг мой, таится некий подвох. Есть только одна категория целителей, кто обязательно добивается успеха. Это те, кто безоглядно готов к расплате. Кому жизнь Проклятого и его здоровье дороже своих собственных, а потому их душа не колеблется в своей борьбе и так же, как враг, сражается насмерть. Я знаю одного такого. И я не сомневаюсь в его успехе. Перед его упорством и Мелькор бы отступил уже ради одного любопытства, на что еще способен этот человек ради достижения своей цели.

– Йолаф… – тихо обронил Леголас.

– Да, – кивнул Сармагат, – в этом, видимо, и усмотрел справедливость наш несправедливый судья. Именно в этой безусловной готовности к любому исходу, даже самому страшному. Истинное самопожертвование – это умение вообще не думать о том, чем для тебя кончится схватка.

Лихолесец встряхнул головой, словно пытаясь уложить в связную картину кусочки битого стекла.

– Сармагат, доселе ты говорил о людях.

– Верно, – Сармагат дернул уголком рта, – их души проще, варги же, поселяющиеся в проклятых людях, вовсе звери и истинного разума лишены, сразить их – задача посильная, посему исцеления среди человеческого племени в прежние века были не редкостью, хотя всякое случалось.

– Значит с эльфами что-то иначе?

Сармагат обернулся и буднично отрезал:

– Да. Я не знаю, так ли задумывал Властелин, или что-то своей волей пошло иначе. Но душа Квенди сильна. Сильна и орочья сущность, и схватка этих противников ужасна. А поэтому попытка исцелить эльфа, особенно уже прошедшего несколько ступеней обращения, часто заканчивалась… ммм… неожиданно и печально. Орк и эльф, сражавшиеся в одной душе, уничтожали друг друга, и целитель оставался с бездыханным телом Проклятого на руках. Хотя никто и никогда не мог заранее предугадать, чем закончится очередная попытка.