Коронованный наемник
Шрифт:
– Сармагат не чета Гвадалу. Все лучшее, что было в эльфе, отразилось в зеркале орка. Гвадал был добр и честен, он умел владеть собой, ему претила кровожадность и вероломство, и рядом с ним каждому было тепло. Сармагат жесток, груб и гневлив, он легко посылает на смерть тех, кто предан ему, а любой, кто становится ему дорог, обречен на многие беды. Но Сармагат всегда помнит о Гвадале, и это имя неизменно причиняет ему боль, поскольку звучит упреком.
Леголас тоже встал, шагнул к орку и пытливо посмотрел ему в глаза:
– Скажи, так будет и со мной?
Сармагат спокойно выдержал взгляд:
– Да.
Лихолесец отступил назад, ощущая привычно закипающее в груди черное бешенство.
– Нет, – тихо и раздельно произнес он, – этого
Орк неотрывно смотрел в обезображенное лицо лихолесского принца, и тот заметил вдруг, что лиловато-синие глубоко посаженные глаза все так же красивы, а взгляд их по-прежнему магнетически притягателен. Еще тридцать лет назад в глаза Гвадала могли часами зачарованно смотреть юные девы и прославленные правители, седые солдаты и озлобленные пленные, смертельно раненные воины и пораженные страшным горем люди. И каждый мог найти в них что-то, потребное ему в тот миг. Они совсем не изменились, лишь глядели теперь с другого лица. И сейчас принц вдруг особенно щемяще ощутил поразившее Гвадала несчастье. А вождь ровно и негромко проговорил:
– Держись, Леголас. Пройдет и это. И страх, и отречение, и вера в друзей. Потом придет свобода. Просто держись.
Лихолесца заколотила дрожь. Он сжал кулаки, тяжело дыша и с отстраненным недоумением ощущая, как на глазах вскипают слезы. Он не хотел верить этому существу. Ведь орк сам сказал, что Гвадал мертв. Так зачем верить в мрачные пророчества своего врага? Хитрого манипулятора, злобного мучителя… Единственного, кто его понимает…
Чушь! Это лишь последствия его страшного открытия, запоздалая попытка увидеть в этом искаженном образе прежнего Гвадала, все еще горячо любимого, по сей день оплакиваемого. Потому он и позволил зародиться в душе этому странному теплому чувству, которое сейчас рвется наружу горькими, постыдными слезами. Это последние слезы по Гвадалу, теперь уже окончательно погибшему, убитому вместе со своей прекрасной чистой душой, а потому утраченному безвозвратно.
Отшатнувшись еще на несколько шагов назад, Леголас резким движением отер глаза.
– Не нужно меня жалеть, Сармагат. Ты сам едва ли терпишь чужую жалость. Ты был целителем, и ты должен помнить, что нарывы нужно вскрывать, а вывихи вправлять, хоть это и больно. Расскажи мне все до конца, не выбирай слов, не чинись моими чувствами. Я не девица, чтоб щадить меня.
– Девица… – эхом обронил орк, – знал бы ты, друг мой, как они сильны, что способны вынести… Рассказать тебе все? – произнес он уже другим тоном, – изволь. Как забавно все повторяется…
Леголас вскинул голову, готовый увидеть в глазах Сармагата насмешку, но вдруг понял, о чем тот говорит. Не говоря ни слова, он отступил обратно к своему креслу. Опустился в него, придвинул к себе полный кубок. «В тот день я провел в шатре Одгейра несколько часов и, выйдя, уже знал, что никогда, как бы ни сложилась дальше моя судьба, я не стану больше прежним…»
А Сармагат сел напротив, несколько секунд помолчал. Он много лет не возвращался к тем, казалось бы, недавним дням. А сейчас перед ним, словно наяву, встал полутемный орочий шатер, меж полотнищ которого тускло сочился белесоватый свет пасмурного дня…
====== Глава 45. Обращенный ======
Одгейр молча сидел на волчьих шкурах, глядя на неистовствующего эльфа. Тот выкрикивал что-то бессвязное, резко впечатывая крепкий кулак в опорные столбы шатра, сыпал бранью, мешая вестрон с собственным тарабарским говором. Дымчато-синие глаза полыхали яростью, но орк видел, что лихолесец до смерти напуган. Это было неудивительно, любой на его месте был бы порядком обескуражен. Одгейра куда более поразило другое. Он принюхался, потом прислушался к собственным ощущениям… Ему всегда был сладостен запах эльфийского страха. Аромат ужаса, нотки холодного пота, привкус отчаяния. Этот запах был
тем приятней, что редко доносился до обоняния Одгейра – эльфы всегда были бесстрашны, в бою гибли бесшабашно и весело, а под пытками нередко заводили подрагивавшими от боли голосами фривольные куплеты. Запаха же одной физической муки орку было недостаточно, ведь страдания плоти дешевы, истинное наслаждение дарит лишь душевная слабость врага…Но сейчас этот приторный аромат отчего-то не приносил Одгейру удовлетворения. Какое-то другое чувство тревожило вождя, не особо привычного вдумываться в свои, как правило, нехитрые побуждения. Этот остроухий франт не вызывал у него обычного насмешливого отвращения, как прочие эльфы. Он, скорее, будил в орке беспокойство и странный интерес. Одгейр успел поговорить с сыном, который поведал ему невероятную историю: эльф спас ему жизнь. И дело тут не в том, что остроухий подобрал умирающего орочьего мальчишку – Одгейр знал, что Дивным подчас свойственно необъяснимое милосердие, часто идущее во вред им же самим. Загвоздка крылась в другом: эльф сумел исцелить раны Локтара, хотя и причинил ему невыносимые мучения. Это крайне озадачивало вождя. Оркам чуждо все, связанное с эльфами и их ворожбой. Но Локтар перенес лечение и встал на ноги, хотя был обречен дважды: от нанесенных ему ран и от эльфийской магии. Стало быть, магия та уже не эльфийская…
Пока орк предавался этим размышлениям, Гвадал истощил запас проклятий и оперся обеими руками о столб, переводя дыхание.
– Ну, будет тебе чудесить, – пророкотал Одгейр, – сядь, теперь о деле потолкуем. Нужно решать, куда тебе дале деваться. К своим тебе пока еще можно, но скоро заметят и они, коли уж я приметил. Но ты, Дивный, не забудь моих слов, скоро дело пойдет быстро. И что тебя ждет – того ты и в пыточном застенке не видал.
– Откуда ты знаешь, что меня ждет? – Гвадал вскинул голову и пристально поглядел орку в глаза. В его взгляде уже не было гнева, он напряженно ожидал ответа.
– Ты возомнил, что ты первый? – Одгейр усмехнулся, оскаливая неестественно длинные клыки, – увы, остроухий, кабы не такие, как ты, не было бы таких, как я. Все мы от твоего брата-эльфа племя ведем, у всех в родоначальниках тот, кому чертовски в жизни не свезло.
Гвадал тяжело вздохнул, оседая на пол у столба:
– То, что орки порождены из эльфов – ни для кого не секрет. Но неужели это произошло вот так? Просто по глупой неосторожности? А как же высокопарные истории о зверствах Моргота, об экспериментах над пленными Квенди? Неужели все это сказки для ублажения нашей жалкой расовой гордости? Неужели мы сами виноваты в том, что не уберегли своей первозданности, что породили иной народ, который теперь презираем и считаем заклятыми врагами?
Одгейр помолчал, а потом задумчиво покачал головой:
– Чудной ты, – промолвил он, – я-то думал, ты сейчас примешься орать, чтоб я твое благородное племя со своей ордой на одну доску ставить не смел. А ты эвон как загнул… Вот что, приятель. Ты останешься у нас на неделю. Считай, что ты в плену, коли тебе так привычней. Ежели не передумаешь – езжай на все четыре стороны и уже сам за свою шкуру отвечай. А ежели рассудишь, что назад тебе не с руки – я подсоблю. Есть у меня приятель. Тот, кто тебе поможет в себе разобраться и найти новый путь.
Гвадал распрямил спину, до боли вжимая затылок в грубо оструганное дерево. Ему отчаянно хотелось вскочить и броситься вон из этого шатра, из душного морока услышанных небылиц, отряхнуть от них душу, как от дурного сна, и вернуться в свой трезвый и понятный мир, где царили привычные законы здравого смысла. Но он продолжал сидеть на полу, силясь выровнять спотыкающийся сердечный бег и вернуть самообладание. В конце концов, в словах орка есть свой резон. Если за неделю ничего не изменится – он просто покинет это мрачное селение и вернется в Ирин-Таур, где его ожидает отряд. Если же на миг предположить, что Одгейр прав, то ему действительно сначала нужно понять, кто он теперь и как жить дальше, и лишь потом показываться соплеменникам на глаза.