Круговорот благих намерений

– Это что, – тихо сказал Валера Тамаре, – какое-то представление?

– Тарик – неудавшийся актер, – ответила она, не отрывая взгляда от кривляющегося брата, – поэтому и устраивает нам периодически вот такие спектакли, преимущественно в пьяном виде.

– Вы мне поверили, – продолжал свою истерику мужчина. Она как-то не вязалась с его возрастом, даже с учетом выпитого. Словно бы сорокалетний мужик резко впал в детство. – Ведь вы мне поверили! Потому что я актер, талантливый актер, мне было предначертано играть на главных сценах страны, а вы меня лишили моего триумфа. Вот из-за этого, – на этих словах он убрал волосы с лица, показывая страшный ожог, что изуродовал всю правую щеку мужчины. – Это все на вашей совести. Живите теперь с этим и никогда не забывайте.

Валера понимал, что человек пьян, и ему надо помочь. Но только он встал, Тамара очень настойчиво надавила ему на руку, заставляя сесть на место.

– Суждено тебе было сдохнуть на помойке, – грубо сказала она, когда Буратино замолчал, – а папа Петя спас твою никчемную жизнь, зря, конечно, потому что ты этого не заслуживаешь, ты балласт. Для папы, да для всех нас. Подумаешь, шрам. Во-первых, он у тебя по твоей же вине, а не по нашей, ну, а во-вторых, не обязательно торговать лицом. Если ты такой гениальный, есть миллион профессий, где твой шрам не помешал бы. Пошел бы учиться на режиссёра, оператора, сценариста. Но ведь тут надо прилагать усилия, да? Надо что-то делать. И если не получится, то поражение уже не получится спихнуть на кого-то другого, придется признавать. И что шрам тут не при чем, и что в своих неудачах виноват ты сам. Куда легче присосаться к успеху Снегурочки и просто считать бабки, пока она пашет, как буйвол. И повсеместно жаловаться на свою никчемную жизнь. А все почему, потому что ты балласт.

– Конечно, – вновь захохотал Буратино, – я балласт, потому что знаю про вас все. А знаете ли вы, как трудно быть хранителем ваших грязных тайн? А давайте я сейчас поделюсь интересными фактами о каждом? Уверен, для многих это станет открытием, а особенно для папы Пети. Про тебя, Снегурочка, в первую очередь, про тебя, Царица, тоже найдется подленький секрет. Про тебя, Воевода, и даже про тебя, маленький, всегда положительный Робин Гуд. Давайте, давно уже пора сказать друг другу правду. Пусть я буду первый в нашей семье! Пусть папа Петя узнает про вас все перед тем, как написать завещание… – на этих словах он замолчал, словно понял, что сказал лишнего.

Валера повернулся в сторону папы Пети, но тот словно бы смотрел интересный фильм и не собирался вмешиваться.

– Здесь посторонние, – неуверенно сказал Руслан оглядываясь. Мысль, почему его прозвище именно Воевода, вводила Валеру в тупик, потому как мужчина был нерешительным и, возможно, даже трусливым. Он не переставал есть, даже когда Буратино плохо пошутил и даже когда все устремили свое внимание на него, Руслан не оставил своего занятия, словно бы никак не мог наесться.

– Тогда стих собственного сочинения, оцените! – Буратино сидел посередине гостиной на белом ковре и словно бы выступал перед собравшимися на сцене.

– Вокзал – граница меж двух миров.

Из прошлого в никуда,

не терпит дедуля пафосных слов,

Слова для него беда.

Вокзал очень много слышал причин,

Видел не мало слёз.

Богат или беден, для всех он один,

Скопление глупых грёз.

Он разучился жалеть людей,

Не хватит на то сердец.

Устойчивый гомон перронных речей,

Сплёлся в один венец.

Вокзал проверяет тебя толпой,

Ароматом родных волос.

Взамен обещает шёпот ночной,

Под стук вагонных колёс.

Он молча тебя перекрестил,

Скупую слезу смахнул.

Как сына в неведомый мир пустил,

Он любит тех, кто рискнул.

– Рискните же, дорогие мои, наконец!

– Я прошу тебя, прекрати, – сказала Тамара, когда он закончил читать и стал, кривляясь, кланяться.

– Ну ок, семья, – крикнул Буратино и лег на пол, – тогда давай как обычно. Споем под елкой, а, братики и сестренки, ну же!

Сказав это, он очень грустно затянул, видимо, веселую новогоднюю песню, но в его исполнении она звучала печально:

– Праздник зимний к нам идет,

Каждый в мире чуда ждет,

И под елкой притаился дружный хоровод.

Шамаханская царица Буратино не боится,

Смело танцевать к нему идет.

Робин Гуд и Воевода, встали в центр хоровода,

Украшая серпантином яркий звездолет.

А Снегурочка под елью, вторя общему веселью,

Песни новогодние поет.

Тамара выразительно взглянула в сторону Модеста и незаметно махнула головой. Валере было странно все, и даже этот кивок, словно бы сделанный в нужную, давно намеченную минуту.

– Вставай, певец, – громко сказал тот, тут же направляясь к Буратино. – Хватит тебе на сегодня. Пойдем проветримся или лучше спать ляжем.

Тот не охотно, но все же поднялся с пола, казалось, у него закончились и силы, и запал на протест.

Когда мужчины уже подходили к двери, папа Петя громко приказал:

– Стой, Робин Гуд, я хочу задать вопрос Буратино.

В комнате вновь все напряглись. Еще минуту назад казалось, скандал закончен, но, видимо, это было не в интересах папы. Валере вообще показалось, что тот словно был доволен выходкой Тарика и с удовольствием наблюдал представление.

– Ты знаешь, кто предатель? – с прищуром взглянув на пьяного Буратино, спросил папа Петя.

Тут даже Валера почувствовал кожей, как напряжение достигло пика.

– Ты правда захотел наконец это знать? – Буратино даже слегка протрезвел. – Через столько лет? Зачем? Думаешь, на том свете с тебя спросят?

Папа не отвечал ему, а только смотрел внимательным, тяжелым взглядом.

– Я знаю, папа, – усмехнулся Буратино, – и ты знаешь, только верить не хочешь. И мой тебе совет: береги свою новую сиделку, в нашей семье не любят конкурентов, – он указал на ничего не понимающую Ветту – и, оттолкнув Робин Гуда, вышел из комнаты.

– Ну и я, пожалуй, пойду подышу, – еле выговаривая слова сказала Жанна, поднявшись из-за стола. Но все на нее посмотрели укоризненно, словно бы она опошлила сейчас что-то великое и священное.

– Сядь! – тихо и зло сказал ей Руслан, по-прежнему не выпуская из рук вилку. Было видно, как ему за нее стыдно.

Не понимая реакции, пьяная дама подняла обе руки вверх, словно бы сдаваясь, и сказала примирительно:

– Хорошо, хорошо, дышу здесь, – и вновь взяла в руки бокал шампанского.