Ленька-активист

Она не отстранилась. Только на мгновение повернула ко мне лицо, и в полумраке я увидел, как блеснули ее глаза. В них была все та же насмешка, но теперь к ней примешивалось что-то еще — любопытное ожидание.

После сеанса мы вышли на морозную, заснеженную улицу.

— Ну как тебе американская агитка? — спросил я, пытаясь говорить небрежно.

— Слишком много сахара, — поморщилась она. — Ну и, разумеется, самый яркий пример буржуазной морали. Настоящая, свободная женщина не должна ждать милости от богатых тетушек. Она должна сама строить свое счастье.

— И как же, по-твоему, она должна его строить, в «мире капитала»? — усмехнулся я.

— Смело. Решительно. Отбросив все предрассудки, — она посмотрела на меня в упор. — А теперь, командир, куда мы идем изживать буржуазные пережитки? Ты обещал ресторацию!

Я повел ее в небольшое кафе на Сумской, которое мне порекомендовал Павел. Это было нэпманское заведение, с белыми скатертями, официантами в крахмальных рубашках и заоблачными ценами. Впрочем, я, получив на заводе первую зарплату червонцами, мог себе это позволить. Мы сидели за столиком у окна, пили горячий чай с лимоном и ели котлеты, которые оказались на удивление вкусными. Виктория рассказывала о своем обществе «Долой стыд», о борьбе за новую мораль, о грядущем освобождении человечества от оков стыда и ревности. Выглядело все, конечно, крайне забавно: девушка в красивой модной одежде, распространяющая вокруг себя аромат духов, с жаром рассказывала про отказ от условностей. Но Вика явно верила в то, о чем рассуждала, и мне не хотелось ловить ее на противоречиях — так хороша она была, увлеченная этой, по-своему прекрасной утопией.

— А ты, Леонид? — наконец, спросила она. — Хочешь присоединиться к тем, кто строит новый мир?

— Знаешь, — усмехнулся я, — что-то я думаю, что строить его нужно не посредством лозунгов, а более весомым способом: с помощью паровозов, турбин и парашютных вышек.

Она рассмеялась.

— Таковы все мужчины. Вечно копаетесь в ваших шестеренках, компаундах и экономайзерах!

— Я — только в шестеренках! Компаунды — это у паровозников, тут я не причем!

Вечер пролетел незаметно. Когда я расплатился, отдав за ужин почти треть своей зарплаты, она посмотрела на меня с вызовом.

— Ну что, товарищ Брежнев, может быть, проводишь меня до дома? Или ты боишься, что твоя комсомольская ячейка вынесет тебе строгий выговор за аморальное поведение?

— Возможно, моя комната ближе, — сказал я, чувствуя, как снова начинает колотиться сердце.

Трамваи уже не ходили, но мы были рады прогуляться по ночному Харькову. Хрустя свежевыпавшим снегом, уже за полночь добрались мы до моей каморки. Тут было холодно и неуютно, единственная лампочка тускло освещала железную кровать, шаткий стол и стопку книг. Но мы этого не замечали. Едва войдя на порог, я просто притянул ее к себе. В ту ночь мы были не комсомольским активистом и не проповедницей свободной любви — мы были просто мужчиной и женщиной, двумя молодыми, полными жизни существами, затерянными в этом огромном, холодном, суматошном городе. Не было больше ни лозунгов, ни планов — осталось лишь тепло двух человеческих тел, нашедших друг друга.

* * *

Наш успех с парашютной вышкой не остался незамеченным. Через несколько дней после торжественного открытия в харьковской газете «Пролетарий» вышла большая статья под заголовком «Комсомольцы штурмуют небо!». В ней с восторгом описывалась наша инициатива, приводились восторженные отзывы первых «парашютистов», а в конце красовалась моя фотография — я, в своей саржевой рабочей куртке, с комсомольским значком на груди, стою на фоне нашей вышки. Подпись гласила: «Леонид Брежнев, студент ХТИ, комсомолец, инициатор и руководитель строительства».

Я держал в руках этот пожелтевший, пахнущий типографской краской листок и понимал — это прекрасный момент, когда надо ковать железо, пока горячо. Нельзя было дать этой волне утихнуть: нужно было оседлать ее и направить в нужное русло. Товарищ Сталин, может быть, даже не увидит этой статейки, а если и обратит на нее внимание, то не факт, что догадается, что этот самый Брежнев из газеты — тот самый его корреспондент, не один год бомбардирующий его письмами. Надо закрепить успех!

В тот же вечер, вымотавшись после учебы и смены, я, заперевшись в своей каморке, снова сел за стол: пришло время для очередного письма товарищу Сталину. Теперь я писал ему не как безвестный комсомолец из провинции, а как организатор успешного, замеченного прессой, дела.

'Дорогой товарищ Сталин!

Спешу доложить Вам о скромном, но, как мне кажется, важном успехе на фронте работы с молодежью. Силами комсомольской ячейки нашего Харьковского технологического института была построена и введена в эксплуатацию первая в городе парашютная вышка. Эта инициатива, поддержанная партийными, военными и хозяйственными организациями города, вызвала огромный энтузиазм среди студенчества и рабочей молодежи. Сотни молодых людей уже совершили свои первые прыжки, получив начальные навыки и, что самое главное, заразившись любовью к небу, к авиации.

Я глубоко убежден, товарищ Сталин, что этот наш скромный опыт имеет огромное значение для всей страны. В то время как наши враги бряцают оружием, мы должны готовить тысячи, десятки тысяч смелых, сильных, технически грамотных защитников нашей Советской Родины. И авиация, как самый современный и грозный вид вооружения, должна стать делом всей нашей молодежи.

Однако, наблюдая за работой на местах, я вижу одну серьезную проблему. Сейчас у нас существуют две большие общественные организации, занимающиеся военно-патриотическим воспитанием: Общество друзей воздушного флота (ОДВФ, а у нас на Украине — ОАВУК) и Доброхим (Общество друзей химической обороны и химической промышленности). Обе делают важное, нужное дело. Но действуют они разрозненно, по сути, «раздергивают» нашу молодежь, растаскивают ее по разным кружкам, вместо того чтобы дать ей комплексную, всестороннюю подготовку к будущей войне.

А ведь будущая война, товарищ Сталин, будет войной и моторов, и авиации, и химии. Летчик, не умеющий пользоваться противогазом, будет беззащитен перед газовой атакой на аэродром. А пехотинец, не знающий, как бороться с вражескими самолетами, станет легкой мишенью для бомбардировщиков.

В связи с этим, у меня возникло предложение: считаю, что было бы в высшей степени целесообразно объединить эти две организации — ОАВУК и Доброхим — в единое, мощное Всесоюзное общество. Такое объединение позволило бы нам сконцентрировать финансовые и организационные ресурсы, направив их на решение общих задач, создать единую, комплексную программу допризывной подготовки молодежи, которая включала бы в себя не только авиамоделизм и парашютный спорт, но и изучение основ химической защиты, стрелковое дело, радиотехнику, топографию, воспитывать не просто «друзей авиации» или «друзей химии», а по-настоящему универсального бойца за свободу пролетариата, готового к любым вызовам современной войны.

Мы могли бы создать при этом Обществе целую сеть учебных пунктов, аэроклубов, тиров, где наша молодежь, без отрыва от производства и учебы, получала бы все необходимые первоначальные военные знания. Особенно здорово было бы, если бы успешно прошедшие обучение юноши получали сокращение срока действительной службы в армии.

Простите меня, товарищ Сталин, за смелость моих суждений. Но я пишу Вам это, потому что уверен: только так, объединив все наши усилия, мы сможем подготовить нашу страну к грядущим битвам и обеспечить нерушимость наших советских рубежей.

С комсомольским приветом,

Член КСРМУ, студент ХТИ,

Л. И. Брежнев'.

Я перечитал письмо несколько раз. Нда… Дерзко, конечно. Я, простой студент, предлагал реорганизовать две всесоюзные оборонные организации. Но я чувствовал, что прав. Мое знание из будущего, мой опыт подсказывали мне, что именно такой, комплексный подход к подготовке — это ключ к успеху. В реальности Осоавиахим, решавший именно эти задачи, будет создан, насколько я помню, в начале тридцатых годов. Я же предлагал всего — навсего ускорить этот процесс.