Ленька-активист

— О, да вы еще и скромны, как истинный строитель коммунизма? Но меня вы не обманете: ваши друзья уже все про вас рассказали! Я — Вика! — заявила девушка, протягивая мне узкую, но крепкую ладонь. — А вы — Леонид. Красивое имя. Как у спартанского царя!

Я смотрел на нее и не мог отвести взгляд. В ней была какая-то особая, дерзкая, почти мальчишеская красота, которая так разительно отличалась от томной прелести нэпманских барышень. Коротко остриженные, густые темные волосы, выбившиеся из-под простой вязаной шапочки, упрямо вились на висках. Высокие, точеные скулы придавали ее лицу немного татарское, хищное выражение, а чуть вздернутый, прямой носик — задорное и насмешливое. Но главным были глаза — большие, темно-карие, почти черные, в которых, казалось, плясали неукротимые огоньки, как у бесенка.

— Что молчим? — насмешливо продолжала она. — Или на земле вы не такой смелый, как в небе?

Я с трудом взял себя в руки, пытаясь скрыть свое смятение за маской шутливой бравады.

— Язык тоже на месте, гражданка, — ответил я, стараясь, чтобы голос звучал ровно. — Просто любуюсь. Не каждый день увидишь девушку, которая так смело шагает с тридцатиметровой высоты.

— А я не каждый день вижу командиров, которые краснеют, как гимназистки, — парировала она, и в ее глазах заплясали чертики. — Видимо, у вас, комсомольцев, стыд еще не до конца изжит.

— Стыд — это буржуазный пережиток, — машинально ответил я заученной фразой. — А у нас, комсомольцев, есть только революционная целесообразность. И сейчас она подсказывает мне, что нужно срочно уложить этот парашют.

— Ну, конечно, парашют важнее, чем живая девушка, — она картинно вздохнула. — Вся ваша комсомольская суть. Железки, шестеренки, планы… А где же романтика, где порыв души?

— Порыв души был, когда я с вышки шагал, — усмехнулся я. — А сейчас — трудовые будни. Вы, я смотрю, тоже не чужды порывов. В трамваях, например.

Она звонко расхохоталась.

— А, так вы меня видели? Что ж, тем лучше. Значит, наша агитация работает. Мы несем в массы идеи нового быта, новой морали!

— И как, успешно? — спросил я. — Много уже народу освободили от предрассудков?

— Процесс идет, товарищ Леонид! — загадочно улыбнулась она. — И у вас есть все возможности присоединиться к нашему движению. С вашей помощью мы бы свернули горы!

И посмотрела на меня долгим, многообещающим взглядом. Я чувствовал, что еще немного — и потеряю голову.

— Знаете что, товарищ агитатор, — сказал я, решив перехватить инициативу. — Агитация — дело хорошее, но выкрикнуть пару лозунгов — это недостаточно для того, чтобы идея овладела массами. Товарищ Ленин вон, двадцать лет вел агитацию, пока не получилась революция. Вы готовы на такие жертвы?

— Я готова на все! — дерзко заявила она.

— Прекрасно, просто прекрасно. Так может, сходим вечером в кино? А потом — в какую-нибудь ресторацию. Осудим буржуазные условности, с которыми, несомненно, там столкнемся, а заодно и обсудим перспективы мировой революции в деле их изживания!

Она на мгновение задумалась, потом ее глаза снова озорно блеснули.

— В кино? С комсомольцем-активистом? А вы не боитесь, что я испорчу вас своей свободной моралью?

— А я не из пугливых, — ответил я. — Не боюсь ни высоты, ни свободной морали. Ну так что, идем?

— Идем, — кивнула она. — В семь. У кинотеатра «Боммер». Не опаздывайте, командир. Я не люблю ждать.

Она повернулась и легко, по-мальчишески, пошла прочь, оставив меня с гулко бьющимся сердцем. Я смотрел ей вслед и понимал, что этот вечер обещает быть очень, очень интересным.

До этого момента я считал, что увлечение девушками — это опасная, ненужная роскошь на начальном этапе карьеры. Пустая трата времени и сил, которые можно было бы направить на более важные, государственные дела. Не то чтобы я старательно избегал этого, держал себя в ежовых рукавицах, но и каких-то активных действий не предпринимал. Но сейчас, глядя в эти смеющиеся, дерзкие глаза, я чувствовал, как вся моя воля и выдержка начинают таять, как снег на раскаленной «буржуйке».

* * *

Вечером, тщательно вымывшись ледяной водой из-под крана в заводской раздевалке, я надел свою единственную «выходную» рубаху, которая, увы, уже лоснилась на локтях, и видавшее виды, но еще приличное галифе, купленное по случаю с рук на толкучке возле Сумской. Мое старенькое, потертое, еще школьное пальто с бобриковым воротником грело плохо, но другого, увы, не было — вещи стоили здесь невероятно дорого, на каждую покупку приходилось копить. Тщательно причесался, раздумывая, не купить ли бриолина — в это время модны были прилизанные проборы, как у известных голливудских киноактеров — и отказался от этой затеи: бриолин явно проходил по статье «буржуазных предрассудков». Часов у меня не было, так что выйти пришлось сильно заранее, дабы не опоздать. Сердце колотилось, как у мальчишки, впервые идущего на свидание. Хотя, по сути, так оно и было. Моя прошлая жизнь не в счет, а в этой, новой, это был мой первый, настоящий выход «в люди» с представительницей прекрасного пола.

Кинотеатр «Боммер», старейший в Харькове, гудел, как растревоженный улей. У входа толпилась самая разная публика. Морозный воздух был густо замешан на запахе дешевых папирос, конского навоза от стоящих у тротуара саней и горячих пирожков, которыми тут же, с лотка, торговала по уши закутанная в шерстяные платки торговка.

Разумеется, мне долго пришлось ждать Вику под тусклым светом фонаря. Я уже было решил, что мы непременно опоздаем на сеанс, когда ее изящная фигурка появилась среди снующих туда-сюда ломовых дровней и «лихачей». На фоне серой, бедно одетой толпы выглядела она просто ошеломительно. На ней была модная в том сезоне шубка-«горжетка» из серого каракуля с большим воротником, из-под которой виднелось элегантное платье; на голове — маленькая, кокетливая шляпка-клош, надвинутая на самые брови, а на ногах — изящные ботики на каблучке. Было видно, что она из «хорошей» семьи, из тех, кого называли «ответственными работниками». На ее фоне я, в своем старом пальто и стоптанных сапогах, выглядел, как бедный родственник.

— Не опоздал, товарищ активист! — усмехнулась она, демонстрируя жемчужные зубки. — Похвально. Для комсомольца пунктуальность — важное достоинство!

— Ах, оставьте! Такой же предрассудок, как и все остальное.

Давали американский фильм с Мэри Пикфорд. В этом году вся страна сходила по ней с ума. Фильм назывался «Полианна» — сентиментальная история о девочке-сироте, которая учила всех «играть в радость».

Мы вошли в зрительный зал. Он был набит битком, пахло мокрой от снега одеждой, пылью и нафталином. Тапер, пожилой человек с лицом обиженного гения, уже сидел за расстроенным пианино и наигрывал что-то бравурное. Мы с трудом нашли свои места в одном из задних рядов.

Погас свет. На экране замелькали черно-белые кадры. Мэри Пикфорд, с ее кудряшками и огромными, наивными глазами, страдала, радовалась, плакала и смеялась. Тапер, вдохновенно колотя по клавишам, сопровождал ее приключения то печальными, то веселыми мелодиями. Обстановочка в зале была самая расслабленная: гражданки сидели прямо в головных уборах, мужчины, не стесняясь, курили и лузгали семечки.

Я сидел рядом с Викторией, чувствуя тонкий аромат духов и тепло ее тела. В полумраке зала, под стрекот киноаппарата, все мои страхи и сомнения улетучились. Я был просто молодым парнем рядом с красивой девушкой, ну и сделал то, что сделал бы на моем месте любой другой парень: осторожно, словно боясь спугнуть птицу, я положил свою руку на ее колено, обтянутое плотной тканью платья.