Ленька-активист

В каморке повисла неприятная тишина. Это было прямое, публичное оскорбление. Кровь бросилась мне в лицо.

— Ты, шкура, за свои слова ответишь, — сказал я тихо, поднимаясь.

— Да пошел ты, трепло! — презрительно сплюнув, бросил он в ответ.

Через мгновение я рывком поставил его на ноги и провел прием через бедро. Поднялась суматоха, нас тотчас же растащили. Обошлось без телесных повреждений, не считая того, что Степка, когда я его бросанул, крепко приложился затылком об пол.

— Вы что, с ума сошли?! — кричал Павел, оттаскивая меня в сторону. — Драку в ячейке устраивать! Это же… это же антипартийный поступок!

Случай имел серьезные последствия. Туфта побежал жаловаться «наверх». В комсомольскую организацию завода, и вскоре ячейка собралась, чтобы решить вопрос о моем исключении из кандидатов. На собрании Туфта выступил с обличительной речью:

— Я считаю, товарищи, — говорил он, патетически размахивая руками, — что таким, как этот Брежнев, не место в наших рядах! Он — карьерист и выскочка, прикрывающийся выдуманными заслугами! Он склонен к дракам, к партизанщине, к недисциплинированности! Он не достоин носить высокое звание комсомольца!

Я стоял и слушал, и чувствовал, как земля уходит у меня из-под ног. Несколько человек, из сторонников Степана, поддержали его. Вопрос о моем приеме повис в воздухе.

Но тут слово взял Павел Косянчук.

— А я считаю, товарищи, что это — поклеп! — сказал он твердо. — Я знаю Леонида как честного, идейного парня, хорошего рабочего и активиста. А то, что он не стерпел оскорбления, так это только говорит о его чести. А вот поведение самого товарища Туфты вызывает у меня большие вопросы.

— Какие еще вопросы?! — взвился тот.

— А такие, — спокойно ответил Павел. — Я вот заметил, что ты, Степан, слишком уж часто на собраниях цитируешь товарища Троцкого. И все тебе не нравится — и НЭП, и линия партии на смычку с крестьянством. Все ты критикуешь. Не занимаешься ли ты, часом, фракционной деятельностью? Не пытаешься ли ты внести раскол в наши ряды, противопоставляя себя решениям ЦК?

Слова Павла произвели эффект разорвавшейся бомбы. Фракционная деятельность! В 1923 году это было страшным обвинением. Все взгляды тут же устремились на Степана. Тот побледнел, замялся.

— Товарищ Троцкий — признанный вождь нашей партии! — с вызовом заявил он. — И если вы требуете единовластия ЦК, то мы, его сторонники, имеем право организовать свою фракцию!

— Да неужели! — взвился Павел. — Опять «большевики» и «меньшевики»? Не много ли на себя берете, троцкисты?

В общем, вопрос об «антиобщественно поведении товарища Брежнева» плавно перетек во внутрипартийную склоку, а там сам собою затих. Чему я был только рад.

* * *

Весна сменилась жарким, пыльным харьковским летом. Дни мои теперь были расписаны по минутам. С утра, еще до рассвета, я ехал на дребезжащем трамвае на завод. Восемь часов в адском грохоте и зное клепального цеха. Работа подручного у нагревателя была нехитрой, но требовала сноровки и выносливости. Я таскал уголь, раздувал горн, следил, чтобы заклепки нагревались до нужного, соломенно-желтого цвета, и подавал их Павлу. К концу смены я был черный от копоти, оглушенный шумом, и руки гудели от усталости.

А вечером, после короткого ужина в рабочей столовой, начиналась учеба. Первое время я приходил на рабфак, затем и у них начались каникулы, и пришлось заняться самоподготовкой. Я сидел в своей каморке на чердаке, при свете тусклой лампочки, и до поздней ночи корпел над учебниками. Математика, физика, русский язык… После нескольких лет Гражданской войны и моей бурной деятельности в Каменском школьные знания основательно выветрились из головы. Приходилось наверстывать, вспоминать, решать задачи, повторять правила русского языка.

И чем ближе были экзамены, тем сильнее нарастало волнение. Да, у меня была блестящая рекомендация. Да, я был рабочий, студент-комсомолец, почти образцовый представитель нового поколения. Но, как сказал тот старый профессор, знания никто не отменял. А провалиться на экзаменах, после всех моих успехов, после всех моих амбициозных планов, было бы не просто обидно, а унизительно.

— Ну что, инженер, грызешь гранит науки? — подтрунивал надо мной Павел, когда мы встречались в цеху. — Как успехи?

— Да так, потихоньку, — отмахивался я. — Вспоминаю, что такое синусы и косинусы.

— Ты это, Ленька, не дрейфь, — подбадривал он. — Главное — политграмота. А синусы — это дело наживное. Наш брат, пролетарий, и не такие крепости брал.

Увы, но от других абитуриентов я вскоре узнал, что одной политграмотой сыт не будешь. Профессора старой закалки, что принимали экзамены, ценили не лозунги, а знания.

И вот этот день настал.

Глава 16

Институт в дни экзаменов гудел, как растревоженный улей. В коридорах толпились абитуриенты — такие же, как я, ребята в потертых гимнастерках и косоворотках, девушки в ситцевых платьях. Все — бледные, невыспавшиеся, взволнованные, с лихорадочным блеском в глазах. Кто-то лихорадочно листал конспекты, кто-то шепотом повторял формулы, кто-то просто нервно курил у окна.

Первым был письменный экзамен по русскому языку. Диктант. Текст оказался из Тургенева, сложный, с обилием знаков препинания и какими-то архаичными оборотами речи. Я писал, пытаясь унять невольную дрожь. Каждое слово, каждая запятая казались решающей. Впрочем, скосив глаза на соседку по парте — девушку с короткой стрижкой, в типической комсомольской «юнгштурмовке», я заметил, что она волнуется еще больше меня.

Потом была математика — письменная и устная. Задачи на первый взгляд показались мне несложными, но от волнения в голове все путалось. Я сидел над листком бумаги, исписанным цифрами и формулами, и чувствовал, как по спине течет холодный пот. Тем не менее, когда я, сделав несколько глубоких вдохов, немного успокоился, получилось решить все довольно прилично. Из пяти задач неправильной оказалась лишь одна.

На устном экзамене меня гоняли по тригонометрии. Седой, строгий профессор с лицом, похожим на печеное яблоко, задавал каверзные вопросы, заставлял выводить формулы, доказывать теоремы. Я отвечал, от волнения, все же экзамен влиял на все мое будущее, сбивался, снова отвечал, и мне казалось, что я вот-вот провалюсь.

Одним из самых коварных экзаменов оказалась физика. Мои прошлые познания и помогали, и в то же время заставляли теряться. Какие-то формулы еще не были очевидными, что-то я уже и позабыть успел. Да и в бытность инженером я работал больше с программами, где все формулы уже были забиты и нужно было лишь вводить параметры беспилотника, не обсчитывая лично каждый угол наклона лопастей и прочность материала. Это сейчас сыграло со мной дурную шутку. Но все же подготовка сыграла свою роль. Пусть я не надеялся на высший балл, но все же шанс на успешную сдачу был.