Ленька-гимназист
Шрифт:
Костик засопел был, явно в стороне от раздела несправедливым, но, видимо, вспомнив о пистолете, который видел у меня мельком, спорить не стал.
— Идет, — буркнул он, торопливо пряча свою долю и примеряя сапоги. — Эх, сапоги дюже велики… Ну да ладно, нехай буде на вырост!
— Хорошо. Теперь дуй к этому Розенблатту, или как там его, расскажи про этих Эрлихов. А я, Костик, пошел. Мне бы деда Мазалёва найти.
— Ага, бывай!
Костик убежал, а я побрёл было снова в сторону станции.
Станцию было не узнать. Трупы были убраны, пожары потушены, и сюда уже подходили эшелон за эшелоном, полные войск. Из теплушек прыгали
Красноармейцы разводили между путями костры, варили в котелках похлебку. Где-то в вагонах слышалась музыка: растягивалась гармошка, дребезжала балалайка, распевались частушки. Тут и там бегали дежурные с котелками и чайниками. Запахло кашей. Кто-то кого-то звал, кто-то кого-то ругал. Потом явилось начальство, все выстроились вдоль эшелона в два ряда, и началась перекличка.
В строю стало особенно заметно, что бойцы плохо и по-разному обмундированы. В рядах виднелись буденовки, серые солдатские шапки, кавалерийские фуражки, матросские бескозырки, казацкие кубанки. На ногах у одних были сапоги, у других — ботинки, валенки, калоши, буржуйские штиблеты, а кто и вовсе стоял босиком. Здесь были солдаты, матросы, рабочие, крестьяне. Старые и молодые, пожилые и совсем мальчики.
Деда я нашел возле депо: оказалось, все это время он с другими рабочими тушил случившиеся из-за боя возгорания. Дед выглядел усталым и взмокшим, руки испачканы сажей. Его красные, слезящиеся от дыма глаза уставились на меня с выражением «да сколько уже можно-то?»
— Лёнька! Вернись ты уже домой, Христом Богом прошу! Что ты все по плавням ошиваешьси? Мать мучается, отец извелся…
— А что он дерется?
— А ты думал? Не слушаешься его, что он будет делать? По головке погладит? Неет! Так што бросай свою шкоду и вертайся в хату!
— Детей еврейских пристрою и вернусь! — пообещал я.
Поскольку с дедом все оказалось благополучно, я устало побрёл в плавни — проведать детей. День выдался заполошный и жаркий, в голове мутилось от голода и особенно — жажды. Дорогой наткнулся на чугунную водораздаточную колонку, нажал рычаг и… ничего. Тонюсенькая струйка воды сиротливо вытекла из крана и тотчас же иссякла. Чёрт, да ведь водокачку-то разбили! Сам же постарался! Разруха, мать ее за ногу… Ладно, из Днепра напьюсь.
Но не успел я пройти и половины пути, как наткнулся на сияющего Коську, ведущего за собой детей Эрлихов.
— Слухай сюды! — накинулся он на меня. — Розенблатт этот сказал, что Эрлихов порешили всех. Зато я узнал — Гинзбурги живы! Ну, которые ювелиркой торговали. Они у соседей сховались, григорьевцы лавку разграбили, а самих их не нашли. Говорят, они по улицам тут ходили, расспрашивали, кто из своих уцелел. Розенблатт за ними пошел, а мне сказал детей к нему привести. Они как вроде дальние родичи этого Эрлиха были, по какой-то там линии… Короче, пойдём с нами!
Розенблатт жил в Новых планах — самом лучшем квартале Каменского, почти рядом с особняком инженера Колодзейского. И уже на улице мы увидели группу хорошо одетых людей, что-то экспрессивно между собой обсуждавших
— Эвона! — присвистнул Коська — Вон, кажется, это они и есть!
— Тётя Розалия! — вдруг радостно закричала Дора.
Люди повернулись в нашу сторону, от группы отделилась пара. Это были мужчина средних лет, с аккуратной бородкой и в пенсне, невысокая, полная
женщина в темном платье и шляпке. Лица у обоих были бледные, измученные, но держались они с достоинством. Завидя Дору и Наума, мужчина облегченно развел руками, женщина же бросилась нам навстречу.— Пойдем! — сказал я и, взяв детей за руки, пошел навстречу этой паре.
Подбежав, женщина ахнула и прижала руки к груди. Глаза ее наполнились слезами.
— Неужели?.. Дети Якова Эрлиха? Дорочка? Нюсенька? Азохен вэй!.. Деточки… Живы! Что осталось? Где же вы прятались?.. — она осеклась, увидев выражение моего лица и слез, покатившихся по щекам Доры. — Ох, горе-то какое…
Мадам Гинзбург опустилась на колени прямо на грязную щебенку дороги, не обращая внимания на снующих мимо людей, плача, протянула руки к детям.
— Идите ко мне, мои птенчики… Идите, родные… Не бойтесь… Мы вас не оставим… Мы теперь ваша семья…
Дора на мгновение замерла, потом с тихим всхлипом бросилась в объятия женщины. Нюся, видя сестру, делал по ее образцу. Мадам Гинзбург обнимала их, гладила по растрепанным волосам, что-то ласково шептала им на идише, перемежая слова с рыданиями. Ее муж стоял рядом, сняв пенсии и вытирая глаза платком. Даже суровые красноармейцы, проходившие мимо, покачали головами, глядя на эту сцену.
— Спасибо тебе, мальчик, — сказал мне господин Гинзбург дрогнувшим голосом, когда первые эмоции немного улеглись. — Это очень правильный поступок! Мы этого никогда не забудем. Как тебя зовут?
— Леонид! — произнёс я, только сейчас вспомнив, что до сих пор не знаю собственной фамилии.
— Мы найдем способ тебя отблагодарить, Леонид, как только немного устроимся… Пойдемте, дети, пойдемте домой… У нас теперь будет дом…
Он взял под руку плачущую жену, которая вела за руки Дору и Нюсю. Дети обернулись, на повороте Дора посмотрела на меня тёмными, влажными глазами, и в ее взгляде была не детская благодарность. Я молчал им вслед. Странное чувство опустошения и облегчения одновременно охватило меня. Хоть одним геморроем меньше!
Расставшись с Коськой, я побрел было в плавни, но затем передумал и свернул к дому. Вечерело, да и надо было хотя бы сообщить матери новости про деда, что с ним все в порядке. Страшно было идти, помня утренний отцовский гнев и горящее ухо, но — надо.
Юркнув в знакомую калитку, я не сразу пошел в дом. Прокравшись на зады, к сараю, уселся на старую колоду, об которую, видимо, кололи дрова, и достал, наконец, пистолет. ФН Браунинг М1900. Классика начала века. Небольшой, плоский, удобный для скрытого ношения. Я оттянул затвор — в патроннике пусто. Вытащил магазин — семь патронов калибра 7,65 мм. Негусто, но лучше, чем ничего. Пистолет здорово пошарканный, со стёршимся местами воронением, но вроде бы исправный.
Я несколько раз взвел и спустил курок — нахолостую все работало как надо. Должно быть, исправен. Конечно, нужно его почистить. Где взять масло? И ветошь? Ладно, разберемся. Главное — он есть. И он работает.
Ещё со времен срочной службы в танковых войсках я помнил простую истину: оружие любит уход. И здесь, в девятнадцатом году, этот ствол может быть куда нужнее, чем все мои знания инженера из будущего. Потому что без самозащиты хрен куда эти знания донесешь!
Оглянувшись, я нашел пару кусков бересты, отвалившейся от поленьев, аккуратно завернул в нее браунинг и спрятал под стропилом камышовой крыши. И не видать его, и всегда под рукою.