Ленька-гимназист

План начал вырисовываться. Опасный, требующий хладнокровия и точности. Но я уже чувствовал, что вполне могу это сделать. Оставалось только выбрать подходящий момент и не попасться.

Возможность легально бывать на заводе, пусть и всего пару часов в день во время обеденного перерыва, сделала меня в глазах Костика и Гнатки почти взрослым. Они немного завидовали мне, когда я, возвращаясь с завода, в красках (иногда для важности немного привирая) рассказывал о гудящих станках, об огромных механизмах, о том, как льется расплавленный металл или как отец со своей бригадой ловко управляется с тяжелыми броневыми листами.

— Везет тебе, Ленька, — вздыхал Костик, когда мы в очередной раз собрались на нашем «пляже» после моих «трудовых будней». — Настоящим делом занят. А мы тут… все в песке возимся.

— Да какое там дело, — отмахивался я, хотя в душе мне было приятно их признание. — Чай заварить да кружки помыть — невелика работа. Под ногами только мешаюсь.

— Все равно! — не унимался Коська. — Ты ж на заводе! Видишь, как все там устроено. Может, и сам потом мастером станешь, как твой батя.

Конечно, несмотря на мою новую «работу», мы не бросали наших тренировок на берегу. Борьба, метание камней, бег наперегонки — все это продолжалось с прежним азартом. После той давней победы над Козликом мы чувствовали себя увереннее, и занятия эти приобрели новый смысл — мы становились сильнее, учились постоять за себя. Ну а потом, после очередной схватки, сидя на теплом песке, отдыхая и глядя на лениво текущий Днепр, мы болтали о том о сём. Однажды разговор как-то сам собой зашел о будущем — кем бы кто хотел стать, когда вырастет. Это были наивные, порой явно несбыточные мечты в это смутное время, но они помогали отвлечься от суровой реальности.

— Я бы телефонистом пошел, — мечтательно протянул Костик, глядя на паутину проводов, тянувшихся от заводского управления и вдоль железнодорожного пути. — Вот это работа! Сидишь себе в тепле, в наушниках, всех соединяешь… И все новости первым узнаешь! Кто кому звонит, о чем говорят… А захочешь — сам можешь с кем угодно связаться! И почет опять же. Вон, отец Лиды, Николай Валерьяныч, телефонным техником служит — все его уважают. И деньга, говорят, хорошая за это идёт!

— Телефонный техник… — хмыкнул Гнатка, который до этого молча ковырял палкой песок. — Скукота. Сидеть на одном месте, в проводах ковыряться, чужие разговоры слушать… То ли дело — вольным человеком быть! Как… ну, как махновцы!

Мы с Костиком удивленно переглянулись.

— Махновцем? — переспросил я. — Ты это, брат, серьезно? Это ж бандиты, натуральные бандиты!

— И вовсе не бандиты, а идейные анархисты! — горячо возразил Гнатка. Глаза его загорелись знакомым упрямым огнем. — Они за настоящую волю бьются! Чтоб без панов, без буржуев, без комиссаров! Делай, что сам хочешь, никому шапку не ломай! А если кто не по правде живет — так ему и в рыло можно дать, чтоб знал! Вот это жизнь! Свобода!

Я уже замечал, что Гнатка в последнее время стал часто околачиваться с Митькой Баглаем, тем самым внуком старого махновца, которого помяли тогда хлопцы из красного патруля. Видимо, Митькины рассказы о вольной жизни под черным знаменем нашли отклик в душе Гнатки, давно и многажды обиженного на несправедливости и ищущего свой путь. Зная, что анархизм обречен, задумался, как бы мне отвлечь приятеля от таких вредных мыслей.

Коське похоже пришла в голову та же идея.

— Ну ты, брат, даешь! — рассмеялся он. — В анархисты записался? С Митькой Баглаем теперь дружбу водишь? Отчаянный какой стал! Смотри, как бы тебе самому в рыло не дали за такие-то разговоры, если белые услышат. Ну, или красные — это всё равно!

— А пусть только попробуют! — зло сверкнул глазами наш непутёвый приятель.

Я видел, что он говорит всерьез, что эта идея свободы и борьбы «против всех» запала ему в душу. Спорить было бесполезно, да и опасно — он мог замкнуться в себе.

— Ладно, Гнат, про анархию твою потом поговорим, — примирительно сказал я. — А если серьезно, вот если б работать… Кем бы хотел? Ну, из рабочих специальностей? К чему душа лежит?

Тот, немного смягчившись, задумался.

— Работать… — он помолчал, глядя на свои сильные, уже украшенные мозолями руки. — Не знаю… Наверное, с деревом. Плотником или столяром. Люблю я дерево. Тихое оно, теплое. И пахнет хорошо — смолой, стружкой… Спокойная работа. И почет, опять же. Хороший столяр — он и мебель красивую сделает, и, если прижмёт, так и дом крепкий срубить может. Везде нужен!

Мы помолчали, каждый думая о своем. Наши мальчишеские мечты казались такими хрупкими и далекими на фоне грохота войны и неопределенности будущего.

Дни шли за днями, превращаясь в недели. Лето давно уже перевалило за середину, жара немного спала, но воздух по-прежнему был тяжелым и пыльным. Я исправно ходил на завод во время обеденных перерывов, таскал кипяток, мыл кружки, слушал разговоры рабочих и внимательно наблюдал. Отец и его бригада продолжали строить новые бронеплатформы для белых, работа шла медленно, с перебоями — не хватало то металла, то заклепок, то угля, то нужного инструмента. Но она всё-таки шла.

А рядом, на запасном пути в том же цеху, заканчивался ремонт поврежденного огнём красных бронепоезда «генерал Скобелев». Залатанный, подкрашенный серой шаровой краской, он выглядел почти как новый, грозно поблескивая стволами орудий и пулеметов. Работы подходили к концу. Уже установили новые колесные пары взамен разбитых, починили паровую машину локомотива, проверили механизмы наводки башен. Оставались мелочи — доукомплектовать боезапасом, провести последние испытания.

И разговоры в цеху все чаще вертелись вокруг скорой отправки этого стального монстра на фронт.

— Слыхал, Михалыч, нашего «Белого генерала» скоро отправляют? — спрашивал один рабочий другого, закуривая во время перерыва. — Говорят, на следующей неделе уже пойдет, под Царицын, вроде.

— Да уж, пора бы, — отзывался Михалыч, сплевывая на пол. — Заждались его там, небось. Машина-то знатная, крепкая. Повоюет еще за батюшку-царя… тьфу ты, за генерала Деникина.

Я слушал эти разговоры, и понимал, что надо решаться.

Если я хотел осуществить свой план с песком, действовать нужно было немедленно, в ближайшие дни. Пока бронепоезд еще здесь, в цеху, пока к нему есть доступ. Потом будет поздно.

Мысль об этом не давала мне покоя. Просто сделать это самому, в одиночку? Риск был огромен. Попасться — означало не только свою гибель, но и подставить отца, всю семью. Кроме того, я никогда не забывал о своем действительном предназначении. А ведь если меня схватят с песочком в кармане — все, о грандиозных преобразованиях великой Советской державы можно будет навсегда забыть! Нет, нужна была поддержка — делать такое рискованное дело своими собственными руками было бы верхом безрассудства. Но и оставить все как есть, превращая отца в пособника белогвардейцев, тоже не резон.

Я понял, что мне нужна поддержка и совет от кого-то знающего. И такой человек был — Свиридов.

Вечером, выждав удобный момент, я снова отправился к нему. Иван Евграфович встретил меня настороженно, но впустил в дом.

— Что стряслось, Ленька? Опять беда какая?

— Беда пока не стряслась, Иван Евграфович, но может прийти, если ничего не делать, — сказал я, понизив голос. — Бронепоезд тот, что на заводе ремонтируют, на днях на фронт отправляют.

— Слыхал, — кивнул Свиридов мрачно. — Да, скверное дело! Деникин рвется на Москву, белогвардейцы Харьков взяли, говорят, всех рабочих шомполами перепороли. Сейчас казаки Мамонтова в прорыв пошли, говорят, дюже лютуют! У наших каждый штык на счету; что уж говорить про бронепоезд!