Ленька-гимназист

— Да понял я, понял, — так же шепотом ответил я, стараясь говорить как можно убедительнее. — Не собираюсь я никому рассказывать. Я ж… я тоже не хочу, чтоб этот поезд ушел. У меня отец тут работает… на белых теперь… А я не хочу, чтоб он им оружие строил. Вот и подумал… А вы, я смотрю, тоже за красных. Я помогу! Вместе быстрее будет. И надежнее. Я знаю, сколько песка надо, чтоб не сразу… чтоб он отъехал подальше.

Мои слова, видимо, прозвучали достаточно искренне. Рабочий немного расслабился, опустил ключ. Он внимательно посмотрел на меня, потом на мои мешочки с песком.

— Ишь ты, какой шустрый… — пробормотал он с кривой усмешкой. — А не боишься?

— Боюсь, — честно признался я. — Но делать-то что-то надо.

— Ладно, — решился он наконец. — Давай. Только быстро. И чтоб без шума. Меня Петро звать, — добавил он, протягивая мне свою широкую, мозолистую ладонь.

— Леонид, — ответил я, пожимая его руку.

Работа пошла быстрее. Петро оказался опытным слесарем, крышки букс он открывал и закрывал с удивительной ловкостью и почти бесшумно. Я же быстренько отмерял нужную мерку песка, засыпая его в каждую буксу. Мы переходили от одной колесной пары к другой, от «обработанной» бронеплатформы к следующей, работая молча, понимая друг друга без слов. Тревога немного отступила, сменившись азартом и каким-то странным чувством товарищества, как бывает всегда, когда дерзкие, смелые люди сообща делали опасное, но важное дело.

Мы успели «обслужить» почти все доступные буксы на одной стороне поезда и уже перешли на другую, когда услышали далекие шаги и голоса — рабочие начинали возвращаться с обеда.

— Все! Баста! — шепнул Петро. — Шкеримся!

Мы быстро спрятали остатки песка и инструмент. Молодой рабочий кивнул мне и быстро скрылся за штабелем ящиков, делая вид, что продремал весь обед. Я тоже, стараясь выглядеть естественно, вернулся к тому месту, где оставил чайник и кружки.

Когда в цех вернулись рабочие отцовской бригады, я уже усердно мыл посуду, изображая полное спокойствие. Но сердце все еще колотилось как сумасшедшее, а руки немного дрожали. Обед закончился, загудели станки, работа в цеху возобновилась. А я судорожно ждал, чем все закончится. Главные мои опасения были связаны с теми первыми буксами, в которые Пётр успел насыпать слишком много песка. Что если они заклинят еще здесь, на маневровых внутризаводских путях? Тогда все пропало…

В таком напряжении прошел остаток дня. Чтобы не выдать волнения, я старался даже не смотреть в сторону бронепоезда, но всё же то и дело подмечал за собой, что прислушиваюсь к каждому доносившемуся оттуда звуку. Но покуда все было тихо: ремонтные работы продолжались в обычном режиме.

Следующий день тянулся еще мучительнее. Я снова был на заводе, выполняя свои рутинные обязанности, внимательно прислушиваясь к разговорам рабочих. Но в основном они говорили о простых бытовых делах, да еще о политике. Похоже, Деникин делал успехи — его войска взяли Одессу, Херсон, а казаки Мамонтова разгромили тыл советского Южного фронта, взяв и разграбив Тамбов.

И вот, ближе к вечеру, когда я уже собирался уходить, по цеху пронесся слух: «Генерала Скобелева» выводят! Пробный ход!

Блиндированный паровоз, стоявший на улице, поставили под пары; затем он вошел в цех и подцепил бронеплатформы. Я замер, глядя на тяжелый состав, готовый тронуться в путь. Явилось заводское начальство, деникинские офицеры: они подписывали бумаги о завершении подрядных работ и передаче бронепоезда Добровольческой армии. Прибыла команда бронепоезда: все, как один, в кожаных тужурках и французских стальных шлемах. Винтовки у них тоже были французские: дерьмовые трёхзарядные «Бертье». Каждый раз, когда я видел деникинских солдат, не мог не поразиться, как много у них иностранного вооружения и предметов униформы. Реально, их снаряжала вся Антанта. Прям как в моём времени…

Тем временем паровоз, прицепленный к бронепоезду, пыхнул паром и, пронзительно загудев, дернул. Состав громыхнул и медленно, со скрежетом, тронулся с места. Сердце у меня ушло в пятки. Сейчас… сейчас он встанет, и начнутся разборки!

Но поезд двигался. Медленно, но уверенно он выполз из цеха, прошел по заводским путям, миновал стрелку и скрылся за воротами. Не заклинило! Значит, песок не сработал? Или же он сработает, но позже?

Я выскочил из цеха, побежал к заводскому забору, пытаясь разглядеть, куда пошел поезд. Но его уже не было видно. Только далекий гудок, дым из трубы и стук колес, постепенно затихающий вдали.

Весь следующий день я ходил как на иголках, но в приподнятом настроении. Бронепоезд ушел! И не встал сразу, на заводской территории! Значит, есть шанс, что все получится, как надо. Я то и дело представлял себе, как где-то там, в степи, далеко от Каменского, стальной монстр вдруг замедляет ход, начинает скрежетать, дымить и, наконец, беспомощно замирает на путях. Эта картина вызывала у меня почти детскую радость.

Вечером, не утерпев, я снова побежал к Свиридову. Нужно было поделиться успехом, да и, чего греха таить, хотелось похвастаться. А главное — я надеялся, что через него, через его подпольные связи, я узнаю о результатах нашей диверсии раньше, чем об этом поползут слухи по городу.

— Иван Евграфович! — выпалил я с порога, едва он открыл дверь. — Ушел! Ушел наш «подарочек», «Генерал Скоблев»! И не сразу встал! Значит, все по плану!

Свиридов посмотрел на меня внимательно, потом на его лице появилась едва заметная, но очень довольная усмешка.

— Знаю, Ленька, знаю, — кивнул он. — Уже донесли. Ушел… да недалеко. Верст двадцать от города отмахал, и все — встал колом. Говорят, буксы на одной из платформ так раскалились, что дым пошел. А потом и вовсе заклинило их. Теперь стоит, пути перегородил. Будут его обратно тащить, ремонтировать… А это время, Ленька, время! Может, и не успеют его в дело пустить, как следует.

Я слушал его, и радость переполняла меня. Удалось! Получилось! Наша диверсия сработала! Белые остались без одного бронепоезда, по крайней мере, на какое-то время. И это была наша маленькая победа.

«Вот теперь, — думал я, возвращаясь домой, — если красные вернутся, и если отец будет под подозрением из-за работы на белых, можно будет сказать, что это отец, через своих людей на заводе, устроил так, что бронепоезд сломался. Свиридов подтвердит. И Петька этот, если только жив будет. А это — весомый аргумент, задел на будущее восхождение!»

На следующий день, окрыленный успехом, я с нетерпением ждал встречи с Костиком и Гнаткой на нашем «пляже». Хотелось поделиться с ними новостью, конечно, не раскрывая своей роли, а просто — вот, мол, как белым не повезло, сломался их бронепоезд. Пусть порадуются вместе со мной.

Я уже подходил к нашему обычному месту, предвкушая, как расскажу все ребятам, как вдруг увидел Гнатку. Он сидел один, на краю обрыва, ссутулившись, и смотрел на воду. Что-то в его позе, в том, как поникли его плечи, заставило меня насторожиться. Я подошел ближе.

— Здорово! Ты чего один? Где Костик?

Он медленно поднял голову. Лицо его было серым, осунувшимся, глаза — красными, опухшими от слез. Таким я его еще никогда не видел.

— Ленька… — прошептал он, и голос его сорвался. — Батьку моего ночью контрразведка схватила!

У меня похолодело внутри.

— Как схватили? Кто? За что?

— Контрразведка. ОСВАговцы, — Гнатка с трудом выговаривал слова, заикаясь. — Ночью пришли домой, все перерыли, батьке руки за спину… Сказали, диверсант мол, саботажник. И — увели!