Лицо с обложки

Манфред рассмеялся. Я отлично играла дурочку:

— Нет, серьезно! А если в газете пишут, что появился новый вирус, он тут же мчится делать себе прививку. Наверное, одни врачи и любят параноиков. Идеальный пациент! Готов платить даже за тесты на беременность.

— Ну, до этого дело пока не доходило, — смеясь, ответил Манфред. — Но лечить невротика не любит ни один врач.

Я была права. Райман его пациент. И Райман был у него в этот вторник!

День сто семнадцатый

Все снова складывается само собой. Как тогда, у Даши в Москве, я едва поспеваю следить за событиями. Ситуация так напоминает московскую, что берет жуть, если вспомнить, чем она закончилась!.. Но остановиться уже не могу.

Я планировала, что Моника вотрется в доверие к Алексу, вызовет его на откровенность и уточнит — может ли он с помощью своих знаний подобрать код, если известна часть данных?

Заказала ее агенту «подарок ко дню рождения для молодого человека», продиктовала номер кредитки Манфреда. Но вышло невероятнее: после первом сеанса Моника с Алексом стали встречаться, и оба на седьмом небе. Моника, пуская слезу, исповедуется мне по телефону: благодарит, что сосватала. Она, тертая и опытная, тает от наивности Алекса, а он… Тоже, видимо, нашел, что искал. Но теперь слово Моники для него закон.

День сто девятнадцатый

Сегодня…

Точнее, по календарю это произойдет завтра, но для меня — сегодня. Это как Новый год: празднуется сегодня, но наступает только завтра.

Последний день! Последний!

Завтра я стану свободной.

Сегодня утром, когда Май пошла по магазинам, я в последний раз встретилась с Моникой и Алексом в гараже. Мы обсудили все снова. Алекс спокоен и уверен в успехе. Мы — две женщины! — надеемся на него. Сегодня — вернее, завтра, потому что утром! — я впущу Алекса в квартиру. Пока Май спит, он вскроет сейф. Мы договорились: Алексу — пятьдесят процентов того, что лежит в сейфе. Нам с Лорой по двадцать, Монике десять. Алекс согласился. Он знает: в сейфе Раймана должен быть Клондайк.

А мне нужны паспорта! Мой и Лоры. В крайнем случае, если там не окажется наших документов… ладно! С большими деньгами, наверное, даже в Германии можно обзавестись фальшивым паспортом…

Пород прощанием Моника вдруг занервничала, сжала мою руку: «А может, плюнешь на этого мерзавца? Поедем с нами прямо сейчас. Я тебя спрячу. Потом вывезем во Францию или в Швейцарию. Поедем?»

Какое искушение! Но, стиснув зубы, отказалась. Пусть все будет, как я решила, чтобы потом не кусать локти. Я же себя знаю!

Когда вернулась в квартиру, Май уже пришла, но тревоги не подняла. Я сорвала скотч с замка, заперла парадную дверь и мышью юркнула к себе.

Еще позавчера, чтобы нейтрализовать на эти дни (вернее — ночи) нашего Хозяина, за ужином в «Матрешке» я подмешала в «мохито» Раймана содержимое капсул, которыми меня снабдил Борис. Если у меня после приема одной такой штучки сердце колотило весь день, как бешеное, то и Павел должен почувствовать недомогание. По крайней мере, от активной ночной жизни это его на пару дней отлучит. Райман выпил и не заметил. Я подумала: лиха беда начало и всыпала вторую. Подействовало, на все последующие ночи Райман оставил нас в покое.

А я подумала: хорошо, что мне не достать цианид, а то ведь могла бы не сдержаться…

День прошел как обычно. Последний гость ушел и начале четвертого утра. Лора уже спит. У ребенка крепкий детский сон! Почему я называю ее ребенком? Она старше меня на полгода. Я чувствую себя очень старой, очень умной. В одиночестве выпила кофе на кухне и ушла к себе.

Сна нет. Лежу с открытыми глазами, рассматриваю цветы на атласном балдахине к мысленно прощаюсь с этой комнатой. с этой жизнью. Планирую, что буду делать завтра, когда все кончится.

Первым долгом — уеду из Берлина. Куда — будет зависеть от того, найдем мы с Лорой свои документы или нет. Если найдем, то сразу уедем поездом в Швейцарию. Там — к врачам. Пансион в горах, сон двадцать четыре часа в сутки и мораторий на общение с людьми. Молчание и книги. Это для меня. Лора пусть как хочет. Сразу же вызову к себе бабушку Гедройц и братьев. Мне домой возвращаться нельзя, но им ко мне — можно. Виза? Надо придумать…

И я отчетливо, гораздо отчетливее, чем бывает в реальности, увидела себя в купальнике, в соломенной шляпе, лежащую в полосатом шезлонге на краю искусственного водоема, а рядом — бабушку Гедройц» помолодевшую в Швейцарии, похожую на бодрых европейских пенсионеров. В бассейне плещутся братья… На фоне двускатных крыш пансиона проступают в дымке белесые горы… Монблан.

День сто двадцатый

Оказывается, боли не существует… Стоит только телу дать трещину, и жизнь начинает выходить, как воздух из проколотой шины… С жизнью уходят чувства. Первым теряю зрение. Сначала начинаю видеть то, чего не видят окружающие. Потом этот мир темнеет и исчезает, зато ярким-ярким становится другой мир. С переходом в него теряешь последние чувства, связывающие с этим миром, например чувство боли. Там боли нет…

Она появляется с возвращением сюда. Не сразу, постепенно. Я оживаю и начинаю видеть, слышать, понимать и чувствовать… Вот тут-то и подкрадывается боль, и набрасывается, и терзает, но я понимаю — это уже не Та Боль, а лишь слабый ее отголосок, тень императрицы. Той Боли меня не догнать.

— А ты, стерва, подойди сюда! Ближе… Ближе…

Райман поманил меня вороненым стволом. Я не двинулась с места. Не было такой силы, чтобы заставила меня сделать шаг навстречу Хозяину. Райман обошел лежащее на полу тело Алекса. Обернулся к своим, сказал им что-то по-польски, и телохранители выволокли Алекса в холл. На паркете осталась широкая кровавая дорожка. Райман брезгливо сморщился, словно его беспокоил дурной запах.

Посмотрел на меня.

— Я бы тебя сейчас же пристрелил, — спокойно сказал, — да ты легко отмучаешься. Я отдам тебя парням. Ты будешь гнить заживо в собственных червях и умолять, чтобы тебя пристрелили. Возьмите ее!

Чувствуя, что проваливаюсь, лечу в бездонную прорву, я выкрикнула на последнем дыхании, яростно, уже без страха и сожаления, — словно задохнулась от нахлестнувшей веселой, пузырящейся, как шампанское. прохладной волны:

— Ничего, передам привет Кате! Скажу, что она молодец. Скоро ты к нам присоединишься. Сходи к врачу, Павлик! Купи себе пару лет счастливой жизни в барокамере! До видзеня, панове! И умоляю, не ешь на ночь сырых помидоров, они не помогают при СПИДе!

Телохранители Раймана (кажется, и Брану был среди них, но я ничего не видела, меня несло) заломили мне руки, но я почти не ощутила боли, только вдруг спину скрючило, как у старухи. и головы не поднять. Когда меня волокли мимо Хозяина, Райман ногой ударял меня в лицо, но я успела отвернуться, и удар пришелся по уху. Оно сразу оглохло, в глазах у меня почернело, и я стала видеть бледные живые теми, которых не видели другие.

Меня трясло от хохота:

— Посмотри на себя в зеркало, Павлик, ты уже похож на покойника. Неужели Манфред ничего тебе не сказал?! Ты скоро сдохнешь, Йорг Райман! Катя знала, что у нее, и ока тебя заразила. Никому не хочется умирать в одиночку, слышишь, Павел? Ты пойдешь с нами!

Потом — Брану (кажется, это все же был он) вырубил меня электрошокером, и — провал…

Очень милосердно с его стороны… Боли не было…

Боль появилась, когда я пришла в себя. Некоторое время сознание бродило между сном и реальностью. «Сном» — это, конечно, не то слово, по подходящего нет в запасе.