Лицо с обложки

Доплелся до очка и свалился, подпирая руками голову, в позе роденовского «Мыслителя», разглядывая плитку на полу и задавая себе вопрос всех людей, оказавшихся в подобном положении: «Что же я вчера ел?» Ответ: не ел ничего. То есть не то чтобы ничего вообще, но точно ничего такого, отчего потом можно так мучиться. И не первый день. И даже не второй…

Медвежья болезнь… даже как-то стыдно… Где-то он читал, что многие известные люди страдали подобными желудочными расстройствами. Знаменитый неврастеник-кинорежиссер Ингмар Бергман, кстати говоря, заводил в каждом театре в кабинете персональное очко… Слабое утешение!

В юности, читая скандальные мемуары знаменитого шведа, Павел надрывался от хохота, особенно над тем отрывком, в котором Бергман признается, как обделался на Эйфелевой башне. Поднялся полюбоваться весенним Парижем и не заметал, что лифт закрылся на обед. Когда прихватило — пришлось ему бежать со всех ног с эдакой верхотуры. Бежал, бежал — и не добежал, обделался. Да не один, а в компании любовницы. Комедия!

Да, когда-то ему казалось это очень смешным. Нo теперь было не до смеха.

Райман пытался вспомнить, когда это началось? И с ужасом думал, что давно, очень давно, еще зимой, только поначалу он не обращал на это внимания. Принимал обычные лекарства, продающиеся в аптеках без рецепта. Временами наступало облегчение. Потом лекарства помогать перестали. Пробовал пить антибиотики. Корень женьшеня. Отвар сушеной груши. По совету Май принимал толченый древесный уголь. Советовался с лечащим врачом, но Манфред, как ему показалось, отнесся к жалобам несерьезно. Порекомендовал пройти обследование.

Павел отмахнулся:

— Нет времени.

Да и причина какая-то смехотворная. Ладно бы, как у людей, болело сердце или почки (тьфу-тьфу, лучше не надо!), а то — диарея в течение двух месяцев. Да это просто смешно!

Однако в последнее время, глядя на себя в зеркало, Райман не смеялся. Собственный вид не забавлял. Щеки ввалились, под глазами залегли лиловые тени, нос заострился. Одежда вдруг повисла мешком, так что пришлось сменить весь гардероб. По-настоящему стало страшно, когда однажды за ужином Лора захихикала:

— А что это граф Суворов ничего не ест? — и обменялась с Зоей многозначительным взглядом.

Зоя заметила нервное подергивание щеки хозяина, объяснила:

— Это из одного рекламного ролика. Просто глупость.

В самом деле, бывало, он целыми днями сидел на одних орешках, но и радикальное голодание не помогло.

Тем мучительнее были спазмы. Никогда еще его тело не выходило из-под контроля.

Райман спал не раздеваясь, в халате, сунув ноги в узконосые комнатные туфли, прижимая грелку к животу. И вскакивал по три-четыре раза за ночь, бежал к унитазу. От постоянной бессонницы бросало в дрожь. Лоб и спину покрывала холодная испарина.

Май заметила однажды:

— Ти совсем ничего не кусаес? Худой как смерть. — Она втянула щеки и показала на свое лицо.

Что же это такое? Что с ним? Ничего подобного никогда раньше не происходило.

В минувший вторник он все же решился навестить Манфреда.

— Как, тебя все еще беспокоит желудок? — удивился врач. — Я думал, давно прошло.

Райман вымученно усмехнулся:

— Спасай, больше месяца мучаюсь.

— M-да, вижу, — пробормотал врач, внимательно разглядывая серовато-землистое лицо пациента и друга. — Приляг на кушетку.

Обстановка кабинета ничем не напоминала медицинское учреждение: пастельных тонов стены, пейзажи в багетных рамах, обычная мебель. Укладываясь на элегантную, обитую атласом оттоманку с кистями, пациент не должен был испытывать мучительного страха.

Как угодно, только не Райман… Его буквально трясло. Стоило врачу легкими массирующими движениями прикоснуться к его животу, как он подскочил и, пробормотав извинения, скрылся за дверью туалета.

Манфред поправил золотую оправу очков.

— И на сколько ты полудел за этот месяц? — спросил он, когда Райман вернулся.

— Н-не знаю, к-килограмма на т-три.

Зубы мелко выстукивали, мешали четкости речи. Павел промокнул лоб надушенным шелковым платком, вытер вспотевшие ладони.

Врач с сомнением посмотрел на пациента. Лжет. Не три, а добрых семь, а то и больше.

Он долго мял живот, выстукивал печень, слушал сердце, легкие, прощупывал лимфоузлы. Задавал вопросы. Долго и подробно объяснял, какие анализы и для чего сейчас возьмет у пациента медсестра.

— A может быть, останешься у меня в клинике на день-два? Пройдешь полное обследование? Здесь, на месте, скорее всего выяснится.

Райман содрогнулся отвращения: остаться в больнице, пропитанной чужими микробами? Спать на кровати, где до тебя спал другой, может быть смертельно больной?

— Ты подозреваешь у меня что-то серьезное?

Манфред хмыкнул про себя: вот и лечи неврастеника!

— Нет, но… А впрочем, я тебя не уговариваю.

Медсестра аккуратно выполнила все указания врача.

— Вам нужно сделать еще один тест, — остановила она Раймана, когда он собирался откатать рукав пуловера. — Необходимо еще сдать кровь на ВИЧ.

Райман нервно дернул бровью.

— Ho зачем?

— Это обычная процедура, — успокоила его медсестра.

Но Райман пошел за объяснениями к Манфреду.

Объяснение затянулось. Чтобы тактично отделаться от навязчивого пациента, Манфред пригласил Раймана вместе поужинать. Но и за ужином разговор вертелся вокруг медицинских проблем.

— Ведь ВИЧ-инфицированные — это еще и больные СПИДом, не так ли? — уточнял Райман. — Они вроде сейфов, носят в себе этот вирус и ничего, живут? Это не смертельно?

— Все они умрут в течение ближайших десяти лет, — спокойно отрезая кусочек шницеля, ответил Манфред.

— Все?

— Да, от этой болезни умирают все. При черной оспе смертность достигала сорока процентов, при бубонной чуме — семидесяти, но при СПИДе сто процентов. Забавно, да? — улыбнулся врач. — А мы говорим о прогрессе. При этом больной натуральной оспой в среднем заражал пять человек, а один ВИЧ-инфицированный наркоман — сто. Прогресс!

— Но ведь есть лекарства? Ведутся разработки? Их чем-то лечат…

Манфред топко улыбнулся — дескать, уж мы-то знаем, что все это полная ерунда.

— Йорг, если ты надумал вложить деньги в биотехнологическую лабораторию… Как деловой человек — деловому человеку: да, рынок привлекательный. Сейчас в мире сорок миллионов ВИЧ-инфицированных. Спрос на вакцину — три миллиарда долларов в год. Но я тебя предупреждаю: даже если тебе предлагают суперидею, не верь. Технологические возможности создания панацеи от смерти исчерпаны. Многие компании сейчас вообще прекратили разработку этих проектов. Понесли убытки такие биотехнологические гиганты, как «Бритиш биотех» и «Америкен хоум продакт». Вот почему оставшиеся без работы лабораторные крысы бросаются за помощью к вам, частным финансистам. Ищут новую кормушку для паразитов с пробирками.