Лицо с обложки

Оставшись одна, я осмотрела стены и потолок мансарды. Если я хоть что-нибудь смыслю в строительстве, под двускатной крышей обязательно находи гея чердак. А на чердаке — слуховое окно, хотя бы крошечное окошко. Подельники Германа про меня забыли, даже охранник не проявлял особой бдительности. Кажется, они на самом деле решили, что деваться мне некуда.

Я открыла дверь на лестницу, чтобы услышать шаги, если кто-нибудь захочет проведать меня. Среди прочих вещей, прихваченных на дачу, я нашла косметичку со всякими причиндалами вроде зубной щетки, пилки для ногтей и маникюрных щипчиков. Где при помощи ножниц, где руками я принялась отдирать от потолка лист гипсокартона. Хорошо, гипсокартон оказался не импортный, а отечественный, тонкий.

В лицо мне полетела белая крошка, пыль, куски отшелушившейся водоэмульсионной краски. Под гипсокартоном оказался слой пенопласта. Я тыкала его острым концом пилки, крошила руками. За пенопластом нащупывались шершавые, нетесаные доски… Я чуть не заплакала от отчаяния — руками и ножницами доску никак не оторвать! Но, отковыряв порядочный кусок пенопласта, я убедилась, что доски прибиты к балкам жиденько, между ними оставались довольно широкие пробелы.

Я решилась. Прикрыла дверь, ведущую на лестницу, и изо всей силы потянула на себя лист гипсокартона. Отодрала. За ним вывалился и метровый блок пенопласта. Передо мной открылась узкая щель между досками. Я вскарабкалась на спинку кровати и стала протискиваться в щель. И в прежней, нормальной жизни я не отличалась крупными габаритами, а за последние сутки высохла в щепку…

Просунула в щель руки, плечи, подтянулась… Не вовремя вспомнился детский анекдот, как Чапаев, Петька и Анка через трубу убегали из бани: «Василий Иванович, у Анки таз застрял!» — «А зачем она его с собой потащила?» Истерично хныкая, я проползла на чердак. Согнувшись крючком и боясь угодить лицом в густую паутину (не выдержу, завизжу!), добралась до чердачного пыльного оконца и выглянула наружу.

Свет! Мне в глаза ударил яркий свет заходящего солнца. Он слепил глаза после суток, проведенных за наглухо закрытыми ставнями. Сквозь алые лучи я едва различала силуэты дач, золотистые кроны приусадебных насаждений. Ветер доносил аромат дымка и шашлыка. Соседи мирно отдыхали на своих участках…

Маникюрными ножницами я отогнула гвозди, вытащила из рамы кусок стекла. Узковато, не пролезy! Нужно ломать всю раму, но как? Услышат! На всякий случай подергала — рама старая, трухлявая… Если крепко рвануть изо всех сил…

Меня спас трактор. Он появился на горке и, тарахтя и подпрыгивая, покатил через поселок по нашей улице Когда трактор поравнялся с соседним домом, я обеими руками ухватилась за перекладину рамы, уперлась ногой в стену и рванула раму на себя. Затем еще и еще раз, пока рама не развалилась на отдельные трухлявые составляющие…

Не дожидаясь, пока рассеется спасительная шумовая завеса, я задом наперед вылезла в окно, поболтала ногами в воздухе и спланировала на кусты георгинов. Забор вокруг палисадника оказался символическим — две жерди на столбах. Я нырнула между ними и очутилась на пыльной песчаной улице. Можно было броситься за помощью к соседям, но инстинкт самосохранения велел полагаться только на себя. До леса было рукой подать, всего пять домов. И я рванула не оглядываясь.

Через несколько минут меня скрыли из виду заросли орешника. Не останавливаясь, я бежала через лес куда глаза глядят, не боясь заблудиться. Что за страх — потеряться в подмосковном лесу? Только бы бандиты не нашли…

Когда сгустились поздние летние сумерки, я отважилась выйти из леса к реке. Вымыла руки и лицо, привела в порядок одежду. Солнце село. На западе небо горело, по реке плыли подсвеченные снизу розовые облака. Из леса тянуло грибной сыростью.

Дрожь в руках и коленях прошла. Сначала я долго отдыхала в лесу, затем двинулась наугад по лесной тропе, проложенной грибниками. Так и выбралась на шоссе… У въезда на мост стояли синие дорожные указатели. Подойдя ближе, я сориентировалась, в какой стороне Клин, в какой — Москва. Легковых машин я боялась, понимала: если организуют погоню то на легковой. Голосовала только грузовикам. Мирный, желтый молоковоз бесплатно подкинул меня до станции. Последняя электричка на Москву уходила через семь минут.

Пассажиров было много, все — дачники с рюкзаками и корзинами.

Мне удалась затесаться в толпу и незаметно протиснуться в вагон.

Примерно через час я вышла на платформе где-то в спальном районе на окраине Москвы, решив, что безопаснее не доезжать до конечной станции, не появляться на вокзале. Там меня запросто могли поджидать.

С какой завистью смотрела я в тот вечер на москвичей, едущих в автобусах к метро, проносящихся мимо меня в освещенных салонах троллейбусов и трамваев! Эти люди жили своей обычной жизнью. Возвращались вечером с работы домой, к своим семьям. Им было невдомек, кто я и что со мной произошло… А мне хотелось одного: провалиться сквозь землю! Исчезнуть?

Четвертый день после дня «Икс»

В первом часу ночи, еле волоча ноги, я пешком добрела от метро до Зоиного общежития. Я, конечно, понимала, что на ступеньках общаги меня запросто может поджидать толпа разъяренных родственников Ханьяна, готовых отвинтить мою дурную голову, но я так измучилась, что мне было все равно. Пусть хоть сразу закуют в наручники и повезут в камеру. Я готова ответить на все вопросы. Только бы наступил конец этому кошмару!

Странное везение — но никто меня не ждал. Вахтерша Эмилия Соломоновна — это всевидящее Око — смотрела в своей каморке — очередную серию — «Твин-Пикса», и мне удалось проскользнуть мимо нее незамеченной. Пешком я поднялась на пятый этаж и дошла к знакомой двери, где рядом со звонком черным маркером на стене были написаны имена веселых хозяек блока 415 — Химена, Хисела, Светлана, Зоя…

Увидеть Зою, рассказать ей все, и пусть она придумает, что делать дальше… Завтра, в одиннадцать часов утра, сестра должна лететь в Германию. Воображаю, как испорчу ей планы своим чистосердечным признанием? Но ничего не поделаешь.

Я открыла дверь своим ключом. В прихожей было темно, но из-под двери Зоиной комнаты пробивалась широкая полоса света. По музыкальному каналу радио передавали модную песенку о босоногом мальчике. В ванной лилась вода… Должно быть, сестра принимала дуги. Хоть минутная, но все же отсрочка покаяния.

Я заварила себе кофе и села в прихожей на перевернутый посылочный ящик, служивший нам табуретом. Отхлебнула кофе и задумалась, как бы подипломатичнее выложить Зое мои приключения. И чем больше думала. тем яснее понимала, что ничего, ничего не могу ей рассказать. Все возможные варианты покаянной речи имели общий недостаток: они не отвечали на вопрос, чем, собственно. Зоя сможет реально мне помочь?

Ответ: только добрым советом.

А нужен ли мне добрый совет?

И, положа руку на сердце, я сказала себе: нет, мне не нужны добрые советы, потому что я и сама отлично понимаю, как следует правильно поступить. Но в том-то и дело, что поступать правильно я не хочу! Для этого у меня не хватает ни сил, ни смелости! Зоя смогла бы, а я — нет.

Пора признать, что я — трусливое ничтожество. И больше всего мне хочется сейчас не восстанавливать справедливость, а накрыться с головой одеялом, заснуть и проснуться через сто лет, когда вся эта история забудется. Да, я безответственная страусиха. И мне не нужен добрый совет! Мне нужна самая обыкновенная помощь, которой Зоя не может предоставить.